О цвете сливовых глаз

Его мир, как и у многих других, был оттенками чёрного, белого и серого. Он знал, что небо голубое, а летние листья деревьев зеленые; он знал, что хурма оранжевая, а снег белый, но никогда не понимал значения этих названий. Пока старики с вышивкой слив не пришли на их улицы и, по какой-то причине, выбрали его из десятков детей. У него не было настоящего имени, и ему подарили свое, Чхон Мун. Он лишь не мог оторвать взгляда от их формы, которая имеет цвет. Затем он пришёл в Хуашань в расцвете весны, и мир окрасился в нежности розового и насыщенности спелых красноватых плодов. Чхон Мун думает, что у его родственной души прекрасные глаза, даже если он ещё не встретил этого человека. Много лет спустя, в середине осени, старейшины вручают ему брошенного на пороге их секты маленького мальчика, беззащитного и энергичного. Он смотрит в глаза ребёнка, нежно-розовые, такие же, как цветы сливы, что цветут на кончике меча любого мечника Хуашань, и мир обретает цвета. О, — думает Чхон Мун, когда ребёнок с улыбкой ловит его палец, — я нашёл тебя… Его глаза болят от яркости, от стольких цветов, названий которых он, наверное, знает, но не можем сопоставить. Родственные души не должны встречаться так рано. Разница в возрасте может быть; но не столь обширная, и не столь критична, как есть сейчас. Наверное, он должен был встретить этого ребёнка взрослым мужчиной, через тридцать или пятьдесят лет, но не сейчас. Чхон Мун думает о том, что будет, если он скажет об этом сейчас? Как отреагируют старейшины? Будут ли они разочарованы или в ужасе? Подумают ли они о нем худшее? Он должен рассказать, и позволить им забрать ребёнка, спрятать или отдать в соседнем городе в мирную семью. Судьба так или иначе сведёт их вновь. Это было бы правильно. Малыш сжимает его палец, улыбаясь беззубой улыбкой, и его глаза — единственно на что он может смотреть без слезящейся боли. Чхон Мун хочет думать, что это слезы от боли в глазах. — Мун-а, ты в порядке? — спрашивает его старейшина, положив руку ему на плечо, глядя вместе с ним на ребёнка. Он должен сказать правду. — В полном, старейшина. Извините за это, просто… он очень крепко сжал мой палец. И он лжёт. Он не думает, что готов отпустить мальчика, свою родственную душу, из своих рук. На самом деле, момент, когда он готов отпустить своего взрослого проблемного саджэ так и не наступает.

(— Не хочешь дать ему имя? — спрашивают его, и он смотрит на небо, которое имеет цвет, представляя сочетания лепестков слив с этим дивным цветом. Ради этого представления, он смотрит в глаза малыша. — Чхон Мён, — и он получает сонное чмоканье губами, когда слегка прижимает ребёнка ближе, не зная, как он может его отпустить. — Мён-а, — уже шепчет он, думая о том, что сокровище в его руках может заменить ему небеса.)