We'll meet again...

– Так вот каков твой рай... Что это за цветы? – Две фигуры блуждали среди раскидистых невысоких деревьев, на которых гроздьями разрастались бледно-розовые соцветия. Зацепив рукой одну веточку, мужчина в тёмных одеяниях удобнее перехватил её пальцами и надавил ногтем, аккуратно отламывая. – Мне нравится думать, что это сирень. Я ни разу не видел её вживую, но они все почему-то решили, что мне подходит этот цветок, – Юноша в таком же, только светлом одеянии, недовольно покосился на сорванную ветвь. Он слишком трепетно относился к этим прекрасным душистым растениям, потому был крайне раздражён чужим самовольным поступком. А ведь он так давно не испытывал подобной эмоции, живя в гармонии с самим собой. – И впрямь подходит. Правда у сирени лепестки поменьше. Это больше на вишню похоже, – Высказывание осталось без ответа. Мужчина наблюдал, как цветы на деревьях в одно мгновение изменились. Благодаря ветви в руках, он сумел поближе взглянуть на то, как цветочки уменьшились и прибавили в количестве. Впрочем, веточка тут же рассыпалась, словно сожженная. Остался только пепел, подхваченный лёгким встречным ветерком. – Интересные фокусы. Ну как, нравится чувствовать себя Богом? Намного лучше, чем бегать пародировать Джеймса Бонда, – Он срезал вторую веточку и засунул в правый карман сбоку, оставляя торчать верхнюю часть. Походу юноша уже пожалел о том, что согласился на эту встречу. – Я не Бог. Даже близко с ним не стою. Но ты правильно отметил, это – мой рай. Моя территория. Я способен придавать ей такой вид, какой захочу. А тебя, нечестивый, я могу вышвырнуть отсюда, если продолжишь портить мои цветы, – Не воспринимая угрозу всерьёз, мужчина рассмеялся холодным глухим смехом. Не то чтобы он вообще когда-то воспринимал этого "человека" всерьёз. Вот и сейчас играет на его нервах, как на любимой виолончели. Смычком туда-сюда, туда-сюда. – Минула ни одна сотня лет, а в тебе всё ещё так много человеческого. За три года ты так полюбил эту шкуру, что и думать забыл о своём истинном облике? – Глядя на бледное хмурое лико, поддаваясь приятной ностальгии о не столь далёком прошлом, он вновь осмотрелся. Деревья-деревьями, да вот кроме них ничего более не видно. Не сядут же они посреди леса? Вряд ли тот себе клещей здесь наколдовал, но всё же.. – Ты поднялся ко мне только чтобы сыграть в шахматы. И не тебе затирать про истинный облик, когда сам ходишь в таком виде. Зачем ты продолжаешь использовать личину Достоевского, если предал его? – Остановившись возле двух особо больших деревьев, юноша дождался, пока их ветки самостоятельно поднимутся, открывая обзор на поляну, посреди которой стоял небольшой одноэтажный домик, к которому вела каменная дорожка. Место действительно райское. И птицы поют и животные бегают, заяц вон в кусты нырнул. Всё цветёт и пахнет. Живёт. Занятно, природа здесь ничем не отличается от земной. Или он захотел, чтобы она так выглядела? Не исключено. – Не только. Ещё я принёс тебе скромный подарок. Моя особая любовь к Фёдору Достоевскому останется со мной до конца моего существования. Этот человек произвёл на меня незабываемое впечатление, поэтому я с гордостью использую его облик. Но если хочешь... Я могу принять тот, что дороже твоему сердцу, – Он тоже может показать парочку интригующих фокусов. Лицо его начало деформироваться, преображаясь в смутно знакомые черты. Тёмные волосы будто начали выгорать, приобретая каштановый цвет, а чёрная мантия, как у какого-нибудь колдуна из средневековья, разделилась спереди надвое и окрасилась в бежевый. В считанные секунды вместо старого врага, перед ним оказался... – Хм-хм, теперь я понимаю, почему твои эмоции вызывали у Николая такую бурную... – Не смей, – Юноша сам отломил ветвь дерева, что в его руках трансформировалась в копьё. Этой твари не привыкать к тому, чтобы быть заколотым. – Уж лучше тебе дальше оставаться Достоевским. Не смей использовать его облик, – Зрачки у юноши сузились, он глядел на недруга с животной неконтролируемой яростью. И снова. Один и тот же человек переворачивает в нём всё вверх дном. Даже спустя столько лет. – Ладно-ладно, я останусь Фёдором, ты останешься Сигмой, будь по-твоему, – Начиная обратное перевоплощение, Достоевский, наверное, легче будет называть его так, отодвинул в сторону древковое оружие, что после его прикосновения рассыпалось в прах. Тц, вредитель. Они молча прошли по дорожке. За это время Фёдор полностью вернул себе привычную внешность, а Сигма более-менее успокоился. На крыльце домика, на верхней лестничной ступени, демон заметил котёнка. Небольшой такой пушистый комочек с густой коричневой шерстью. Тот, как по сигналу поднял голову и громко пискляво мяукнул. Поднялся на свои маленькие лапки и побежал в их сторону, неуклюже спускаясь по лестнице, продолжая навязчиво мяукать. – Не знал, что ты кошатник, Сигма... Или мне лучше называть тебя «Дазай»? Вы ведь успели обвенчаться?– Не придав этим вопросам значения, Сигма собирался взять на руки котёнка, но тот прошёл в сторону Достоевского, прыгая, цепляясь когтями за одежду, злобно на него шипя. Фёдор сначала не обратил внимания, но похоже кое-что забыл. В носу неприятно засвербило, а глаза заслезились. Он начал глубоко вдыхать, морщиться и в итоге чихнул. Кот и этого не испугался, продолжая драть мантию и забираться выше. – Тебе даже Ëдзо не рад. Что за подарок ты там принёс? – Сигма забрал котёнка, что в его руках сразу стал нежен и ласков, мурлыча, утыкаясь в грудь. Жаль, что о чужой аллергии он узнал слишком поздно. Тогда завёл бы сразу пять штук. Достоевский приподнял край своих одежд, глядя на то, как растяжки и небольшие дырочки от когтей затягиваются и исчезают. Хоть веточка сирени осталась цела. – Думал, что и не спросишь уже, – Поднявшись по лестнице, он засунул руку в другой карман, вытаскивая оттуда небольшую упаковку. Повернувшись к нему через плечо, Сигма так и не смог отвернуться. Да он издевается над ним! – Я ещё слишком молод, чтобы память начала меня подводить. И тот взгляд, которым ты разглядывал свои руки, когда они были перевязаны бинтами, отпечатался в моей памяти слишком хорошо. Прими, не думай. Предо мной ты можешь не прятать свою уязвимость, потому что я видел тебя в ситуациях и похуже, – Придерживая котёнка одной рукой, Сигма потянулся к пачке с бинтами. Смяв большим, указательным и средним пальцами, он выдернул её из чужой руки. Этот "человек" прав. Они с Фёдором знали друг о друге больше, чем хотелось бы. Сигма единственный, кому тот открыл своё прошлое. Вернее, так было в несостоявшемся будущем. Но почему он ничего не вспомнил во второй линии? Способность... Осаму на него не действовала, потому он не мог прервать действие передачи информации. Значит это сделал кто-то другой. – Если у тебя есть вопросы задавай. Нам уже нечего таить о той жизни, – Пройдя внутрь дома, прикрыв за собой дверцу, Достоевский позволил себе осмотреться внутри. А говорили, что у него ни капли индивидуальности... Опустив кота на пол, Сигма что-то шепнул ему и тот побежал в сторону кухни, кажется. Он долгое время молчал. Пройдя в комнату, что тоже не отличалась, разве что футон лежал по-другому, а балкон представлял из себя большую террасу, он остановился возле большого шкафа. Правда вместо игральных карт, фишек и прочих финтифлюшек, там лежали бумажные свитки. Сигма оставил бинты на полке, достал один такой и расположился за столиком посреди комнаты. Фёдор, недолго пребывая в лёгком замешательстве, сел напротив и стал наблюдать, как тот что-то записывает. – Почему я не вспомнил того, что узнал от тебя при обмене информацией? Те воспоминания стали одной из причин моих... Не самых хороших поступков, – Достоевский задумчиво постучал ногтями по дереву стола. Странно. Он же рассказывал об этом. Тогда, в комнате. Театр, церковь. Это всё было не так давно. Для них это вообще должно ощущаться так, словно происходило вчера. – ... Как раз для того, чтобы предотвратить твои «нехорошие поступки», мне пришлось вмешаться в действие твоей способности. Для меня это не составляет труда. Фёдора я в известность не ставил. Мне хотелось понаблюдать за его развитием, а не подавать всё на блюдечке с голубой каёмочкой. Можно было бы сразу нарушить действие обнуления и позволить ему убить Дазая, однако так слишком скучно, – Бросив взгляд на своего ангельского недруга, он заметил, как Сигма сжал ручку, что выдавало его волнение и раздражение. Ах, ничего удивительного. Так предсказуемо, так по-человечески. – С тобой всё оказалось сложнее. Мало того, что ты не человек и твоя способность на ином уровне, пусть ты и не пытался даже раскрыть её потенциал, она ещё и устроена хитрым образом. Чтобы прервать её действие, я остановил работоспособность твоего мозга. Я просто убил тебя. На какое-то время, – Чужая рука остановилась. До него дошло. Фёдор – демон. Ну, вернее то, что носит его маску. Он умеет как-то действовать на способности одарённых. Таким образом он полностью изменил действие дара Достоевского, вселившись в него. В тот день, когда он оборвал с ним контракт и позволил ему умереть, он... – А ещё я несколько раз использовал тебя как зарядку. Приходилось кошмарить галлюцинациями, ведь чем слабее был ты, тем сильнее становился я. – Ты вселился в меня! Ты использовал моё тело как сосуд, чтобы сбежать из тюрьмы и восстановить силы, бросив Фёдора на произвол судьбы. – При этом я поддерживал твою жизнедеятельность, забрал ненужные воспоминания и помог спасти мир. Поддержание физически целостной оболочки требует больших затрат силы, при этом постоянно нужно было сопротивляться сущности способности Достоевского. Я создал чудовище. К тому же я не "сидел" в тебе всё время. Давай закроем эту тему, – Повисла тишина. Сигма продолжил вести записи. И затянулось это настолько, что через какое-то время, Фёдор уже сидел с кружкой чая. Сигма был завален этими свитками, что-то переписывая. Иногда бормотал себе под нос, внимательно вчитываясь, что-то перечитывая несколько раз. – Так. А теперь без шуток. Напомни, почему ты предал Достоевского? – У них ведь всё так складно получалось. Фёдор целиком и полностью полагался на этого демона, уверяя себя в том, что тот никогда от него не отвернется. И эта нечисть признается ему в любви, выказывая уважение посмертно. Что же случилось? Что вызвало разлад? – Сигма... А ты точно Сигма? – Достоевский отпил немного из чашки, пытаясь прочитать, что тот писал на свитках. А это затруднительно, при том, что все записи вверх ногами. К его удивлению, всё было на русском. Хотя чего удивляться, он этой японской письменности всё учился-учился да не доучился. Сигма молчал как воды в рот набравший. Нет, ну это точно он. Когда его на какой-либо лжи ловишь, он постоянно выглядит как котёнок, которого натыкали носом куда надо. Даже если пройдёт тысяча лет, Сигма останется Сигмой. И всё же что-то здесь не так. – Я ведь рассказывал тебе. Зачем ты всё это записываешь? – Если Фёдор правильно понял, то он записывает свои воспоминания. Сам собой образуется вопрос – зачем? У созданий вроде них феноменальная память. Они живут по несколько веков, а когда умирают – рождаются заново, чтобы прожить столько же. Они должны были пару раз сыграть в шахматы, поговорить о том да о сëм. А Сигма ведёт себя таким образом, будто... – Не помню. Ничего не помню. Я забыл. Это часть моего наказания. Самые свежие воспоминания давно позабыты. Когда я понял, что начинаю забывать, я принялся записывать всё, что осталось в голове. Я уже не помню их лиц. Иногда я перечитываю записи и перестаю улавливать суть написанного. Словно ничего из этого со мною не происходило, – Он сложил руки в замок и прижался к ним лбом, закрывая глаза. Сейчас он прекрасно понимает слова... Дазая. Лучше забвение... Нет, лучше забыть... Лучше умереть... Лучше страдать, чем забыть. Невыносимо страдать от осознания того, что всё забываешь. Записи помогают построить какую-то примерную картинку, но с каждым разом всё становится хуже. Он перестаёт понимать кого представляет и о ком идёт речь, путает всех. А иногда и вовсе ничего не чувствует во время чтения. Почему он помнит этого демона? В том то и дело, что он не человек. – Когда ты принял облик Осаму, я едва узнал его. Внешне. Помогло лишь украшение на шее, – Сигма подцепил пальцами настоящий камешек. Он забыл при каких обстоятельствах получил его, но понимает, что должен оставить. Потому что это принадлежало Дазаю. Фёдор поставил чашку на столик и протянул руку к одному свитку, однако Сигма придавил его к столу. Нет, он не хочет, чтобы этот нелюдь лез в его голову. Хватило того, что он побывал в его теле. – За что тебя наказали? Я думал у вас тут на небесах все святоши милосердные, – Одно дело демон, лишающий человека души и совсем другое, когда ангела лишает памяти вышестоящий. А выше может стоять только Бог. Сигма поднялся из-за стола и подойдя к полке вытащил ещё один свиток. Да куда их столько... Пробежавшись по нему взглядом, видно, чтоб память освежить, он свернул его и глубоко вздохнул. – За нарушение правил. Владение и распоряжение книгой влечёт за собой несколько основных запретов. Первый – нельзя с помощью книги вмешиваться в судьбу отдельно взятого человека. Второй – нельзя с помощью книги вредить людям. Третий – нельзя с помощью книги нарушать временной поток. И четвёртый... Нам, хранителям, строго настрого запрещено влюбляться в обычных людей, – Фёдор невесело усмехнулся. Это же надо за одно пребывание на земле нарушить все четыре правила. Хотя последнее звучит по-особенному абсурдно. Что это за рай такой? Вроде как эти хранители одни из самых приближённых к Богу. Или что, к старшим детям строже всего? Да даже в аду, как называют его обиталище на земле, нет подобной несуразицы. – Хорошо, с первыми тремя всё предельно ясно. Объясни, почему самый строгий запрет – это любовь? Разве Бог сам не любит всех и каждого? Разве он не хотел, чтобы его дети любили созданный им мир? – Какое примитивное у Достоевского видение их "рая". Что ж, не будем таить, Сигма и про "ад" имеет представление на уровне: «Краснокожий черт с рогами и хвостом варит грешников в гигантских котлах и на всю преисподнюю разносятся их истошные вопли. А потом их косточки будет обгладывать трехглавый цербер». Кажется это похоже на древнегреческую мифологию. Что-то он отвлёкся. – Раньше такого запрета и не было. Он появился из-за моей предшественницы. На равне с запретами у нас есть и обязанности – предотвращать глобальные катастрофы, за исключением войн и тех случаев, когда источником катастрофы становятся непосредственно люди. Моя предшественница, как и я, спустилась на землю, желая испытать жизнь простого человека. В один момент ей просто надоело возиться с книгой, и она решила отречься от своих обязанностей. А всё потому, что она влюбилась. В обычного смертного человека. Отдав книгу народу в распоряжение, она сбежала и стала жить так, как ей хотелось. Она была счастлива наконец почувствовать себя таким же полноценным человеком. Но счастье её длилось недолго. Муж умер от какой-то болезни, всё же в те времена с лекарствами было туго. Она осталась одна. Надежда была на ребёнка, который должен был у неё появиться. Нам, хранителям, запрещено создавать жизнь каким-либо образом. Чтобы мы не забывали кто мы есть. Но физиологически мы немногим отличаемся от людей. Нам дарят возможность сотворить жизнь и запрещают это делать. Своеобразная проверка. Только инструмент, отбросивший свою человеческую суть, может стать достойным хранителем. Потому она понесла наказание. У неё родился мальчик, страдающий малокровием. Здоровье его было слабым, мог заболеть от лёгкого дуновения ветерка. Она выпускала его на улицу только в знойные летние деньки, под её присмотром. Одним таким днём, соседский мальчишка с которым дружил её сын попал под повозку и умер прямо у них на глазах. Для ребёнка – травма, для родителей – горе. Тогда произошло необъяснимое чудо. Оказалось, что её семилетний сын обладает превосходной способностью возвращать к жизни одним своим прикосновением. Мальчик был так поражён, что захотел использовать свой дар во благо. Тянулся к медицине, самостоятельно учился каким-то примитивным базовым вещам. О нëм ходили слухи по сёлам, городам, но мать продолжала сохранять анонимность, понимая, что на такую силу может кто-то позарится. Началась война, тяжёлое время. Точно не помню, но это был четырнадцатый–начало пятнадцатого века. Парня забрали, стали использовать как лекаря, однако его собственное здоровье надорвалось. Способность забирала много сил. Выжав из него все соки, люд стал негодовать: «Почему юноша перестал воскрешать?» Какие-то умалишенные додумались до того, что если принести его в жертву, то можно привлечь внимание Богов. И те одарят их такой же силой. Его распяли подобно Иисусу. Проведя на земле больше десятка лет, Хранительница стала полноценным человеком, лишившись своей способности, статуса и бессмертия. Бог не прощает предателей. Он оставил её. Тогда она решила попросить помощи у противоположной стороны. Совершила ритуальное самопожертвование, чтобы призвать тебя. Чтобы ты спас её сына – Фёдора Достоевского. А после, в результате подобных случаев, стало появляться все больше и больше одарённых. Но отношение к ним сильно изменилось, а это не очень понравилось воскресшему и одержимому тобою Достоевскому, что уже отомстил своим обидчикам и опять начал искать крайних. Дальше ты и сам всë знаешь, – Сигма услышал этот рассказ относительно недавно, от одного из своих бывалых братьев по несчастью. Эта история стала такой своеобразной байкой, которой пугают молодых хранителей. Как пример того, чем заниматься не нужно. А ведь на её месте легко может оказаться он. К нему отнеслись снисходительно только потому, что он исправил свои ошибки и принял наказание. Самостоятельно пришёл на ковёр, не ожидая, когда его и его близких начнут преследовать несчастья. – После того как я "исчез", а если быть точнее вернулся сюда, мне запретили возвращаться на землю... – Когда книга восстановилась, он должен был снова взять на себя обязанности хранителя, только уже здесь, находясь под надзором. Даже смерть не избавит его от такой судьбы. На его место просто встанет другой. И он принял это. За пару месяцев всё нормализовалось, он привык. А потом произошло... – Но ты нарушил и этот запрет. После него тебя и наградили забвением... Я иногда проверял Гоголя. Так уж получилось, что застал и твоё присутствие, – Всё верно. Запрет его ожесточился, его навсегда лишили способности спускаться вниз. Но он не жалеет об этом. Даже если бы его убили после совершенного поступка, он не пожалел бы... Осаму... Пожалуйста, перестань... Я всегда буду рядом. Я буду присматривать за тобой. Обещаю, мы ещё встретится. Когда-нибудь. Одним солнечным днём... Когда ничего не будет стоять между нами. Сигма не мог остаться в стороне, когда тот чуть не покончил с собой. Он спустился, наплевав на все правила и запреты. Понимая, что никак не сможет повлиять на Дазая, тот не должен был слышать его голоса, ощущать его прикосновения, всё равно сделал то, что сделал. Но произошло очередное нежданное чудо. Он почувствовал. Не услышал, но почувствовал. Сразу расслабился и успокоился... Сигма начал сворачивать свои свитки. Больше им не о чем разговаривать. Наверное, стоит заняться тем, ради чего они сюда и пришли. Зря он начал этот разговор. Все это бесполезно. Скоро он забудет обо всём и от записей не будет абсолютно никакого толку. – Я предал Фёдора Достоевского, потому что увидел его предел. Я хотел узреть к чему приведут его идеалы. И узрел всё в твоих воспоминаниях. Более нет причин. Думаю, ты уже обжился тут, понял, что к чему. Как его мать устала возиться с книгой, так и я устал возиться с её сыном. Мы долгожители, Сигма. Мы почти на одном уровне с Богом и можем позволить себе делать, что захочется. По крайней мере я могу. И меня за это совесть не замучает, – Фёдор постучал по краю пустой кружки, и та наполнилась новой порцией чая. Да, он просто захотел. Ему просто грубо говоря наскучило. И что? Кого это волнует? У кого-то есть вопросы? Нет. И Сигма записывать этого не стал, раскладывая по местам свои бумаги. Закончив с ними разбираться, он подошёл к встроенному в стену шкафу с одеждой. Вроде там висела светло серая пижама, несколько рубашек, его костюм управляющего. А с верхней полки он достал шахматную доску. – И чем ты занимаешься сейчас? Тебя ведь не изгнали. Условия у тебя слишком хороши для изгнанного, – Хотя с его то косяками, ему давно положено гнить в какой-нибудь яме. Ну, по правилам местных. А те, напротив, кажись, очень добры к нему. Да что там местные – их Бог, при всём своём отвратительном характере, отнёсся к нему милосердно. Подрезать крылья и заставить с каждым днём забывать о своей человеческой жизни всё больше и больше это ещё цветочки. – Тем, чем и положено, – Уловив вопросительный взгляд, Сигма как-то загадочно улыбнулся. Но эта улыбка не шла ни в какое сравнение с той, какая у него была при жизни на земле. Оставив доску на столе, он стал аккуратно выставлять фигуры. Без лишних вопросов, он оставил белые со своей стороны, вызывая у Достоевского задумчивое хмыканье. Что ж, пусть первый ход будет за ним. – Ты веришь в параллельные миры? – Наслышан. Конечно, люди создали множество произведений разных жанров, с разными сюжетами в которых ключевую роль играет существование параллельных миров или вселенных. Напрямую он пока что с таким не сталкивался. Не его специализация. Ответом послужил молчаливый быстрый кивок. Фигуры на своих местах. Игра началась. Сигма двинул ферзевую пешку на две клетки вперёд. У него было предостаточно времени, чтобы научиться играть в шахматы. Федор выводит коня, в то же время размышляя над темой их разговора. – Ты знал, что такой мир можно создать с помощью книги? – Об этом Сигма тоже узнал совсем недавно. Лет так тридцать назад, когда за ним перестали наблюдать. Да, с двумя вселенными управляться сложнее, но были в этом и свои плюсы. Выставив вперёд ещё одну пешку, он наблюдает за тем, как своих пешек начинает задействовать Достоевский. Тогда и он выводит левого коня. – Я ознакомился с несколькими такими вселенными, созданными на основе этого мира. Они мало чем от нашего отличаются, – Одной из своих пешек Фёдор открыл путь слону, что при начале движения будет оказывать фигурное давление на центр. Пока что ничего особенного не происходит. Оба не дают и намёка на напряжение, понимая, что оппонент подмечает каждую малозначительную деталь. – Так как это не касается моего человеческого прошлого, я многое запомнил и всё ещё помню. В одной из таких вселенных, Дазай использовал книгу, чтобы самому создать параллельный мир. Для обычного одарённого это задача не из лёгких. Он вмешался в ход истории, принял на себя роль босса Мафии, забрал туда же Ацуши, а вместо него в агентстве оказался Акутагава. В итоге он вроде покончил с собой, сбросился с крыши, и всё это только для того, чтобы... Чтобы его лучший друг остался жив. А другого варианта не было. Он мог выжить только при таком развитии событий. Так думал Осаму, но что, если он ошибался? Задавшись этим вопросом, я решил углубиться в тему создания параллельных миров, – В ход пошла очередная белая пешка, только уже со стороны короля. Фёдор внимательно поглядел на доску и нынешнюю расстановку фигур. Какое-то непонятное предчувствие. Обдумав новую информацию, он всё же выдвинул своего чёрного слона со стороны ферзя. Благодаря заранее открытой дороге, Сигма также выставил вперёд слона, при этом делая доступной короткую рокировку. Над следующим ходом пришлось хорошенько подумать. – И ты нашёл способ создать такой мир, где Ода Сакуноскэ остался жив, а Дазаю не пришлось жертвовать собой, чтоб его спасти, – Очередная чёрная пешка нападает на белую. Достоевский сделал вывод без оснований. Он просто был уверен в своей правоте. В ином случае этот разговор не имел бы смысла. Сигма совершает рокировку и невольно усмехается, когда Фёдор также очищает себе пусть для того, чтобы запрятать короля. – Да, нашёл, – Второй белый конь движется вперёд. Последующий ход чёрной пешки создаёт по середине доски квадрат. И те, и те находятся под угрозой. Кто съест первым? Делая глубокий вдох, стараясь как можно тише, он ставит ближе ещё одну пешку. Раньше от такого напряжения с него бы давно пот лился в три ручья. Достоевский проводит рокировку. Играется. Второй белый слон покидает свою позицию. – Но в этом мире для тебя не будет места. Ты не сможешь спуститься, даже если захочешь. Не сможешь увидеть человека, ради которого ты так стараешься. Да что там увидеть, скоро ты забудешь кем для тебя был этот человек, – Гнетущая атмосфера разорвалась в один миг подобно натянутой до предела струне. Фёдор произвёл атаку, съедая белую пешку на d4. И та тут же оказалась съедена пешкой с позиции c5. – Ошибаешься, – Пальцы коснулись чёрной макушки ладьи, но хода так и не произошло. Фигуры на доске застыли. Всё вокруг застыло. Но это была не приятная пауза. В воздухе витала угроза. Достоевский убрал руку от фигуры и чуть приподнял подбородок, смотря на него как бы свысока. Но и Сигма не собирался уступать, уверенно задирая голову, встречаясь с ним взглядом, игнорируя то, что уступает в росте и сейчас выглядит как ребёнок, перечащий своему родителю. Нет, давно пора избавиться от таких сравнений. Он выдержит этот натиск. Фёдор смотрел испытующе. Фарс. Блеф. Он вот недавно говорил об обратном, а щас вздумал сидеть врать? Не понимает, что выглядит ужасно глупо? Придумал бы что получше. – И в чем же я, позволь спросить, ошибаюсь? – Достоевский забрал с доски чужую королеву, перекручивая её в пальцах. Тогда, в театре, Николай отдал эту роль именно Сигме. Самая важная фигура. Самая могущественная фигура. Ему подходит. Правда подходит. Только он не та ферзь, что стоит на доске изначально. Он ничтожная пешка, преодолевшая путь от одного края доски до другого. Из раба в ангела-хранителя. Будь сейчас жив настоящий Фёдор, он злился бы похлеще самого демона. – Я уже спустился. Я нашёл там место для... Себя. И с ним мы тоже когда-нибудь обязательно встретимся, – Сигма был непреклонен. Он смотрел то на фигуру, то на Достоевского, замечая, что тот выходит из себя, из своей роли. Это не могло не вызвать усмешку, за которой последовала ещё более непривычная реакция. Фёдор сжал фигуру, стирая её в порошок. Он медленно поднялся из-за стола, собираясь продолжить свою давку, но его вдруг осенило. Изначально все думали, что Сигма создан с помощью книги. И пусть в итоге этот факт был опровергнут, что если... – Быть не может... Ты нарушил ещё один запрет. Но сути это не меняет. Ты не сможешь находиться там лично. – А мне это и не нужно. Я заслуживаю всё то, что со мной происходит сейчас. Мне хватит того, что я смогу приглядывать за ним. Я сотворил его по своему подобию. Он будет расти и жить как обычный человек, в кругу любящей семьи. И умрёт как обычный человек. Он проживёт ту жизнь о которой мне остаётся только мечтать, – Если верить записям, то он ненавидел своего создателя. Он проклинал того, кто обрёк его на такую жизнь, оставив в бесконечной пустыни, где днём песок обжигал голые ступни, а ночью ветра продували до косточек. Непонятно, плакать ему или смеяться от того, что он всё время ненавидел несуществующего персонажа? Достоевский сел обратно, смахивая с руки пепел. Это издевательство чистой воды. Издевательство над самим собой. Наблюдать как "ты", проводишь время в семейном кругу, как "ты" заводишь друзей, как "ты" встречаешь человека, с которым тебе никогда не быть вместе. Сигма либо мазохист, либо ненавидит себя до глубины души. Невольно становится жалко его. Чисто по-демонически. Опять встаёт вопрос: помочь или добить? – Хочешь я снова приму его облик? Уверен, ты будешь только рад сыграть с ним в шахматы, – Фёдор серьёзен. Для него это не составит великого труда. Ну и поглядеть, как тот вновь выйдет из равновесия было бы неплохо. А то он за эти столетия заигрался в небожителя. Сигма взял с доски одну из своих пешек и потряс её, тихонько посмеиваясь. На свободную ладонь упала ещё одна пешка, которую он поставил на место королевы. И фигура действительно начала преображаться, соответствуя своей клетке. – Пытаешься отвлечь? Не уверен, что смогу удержать себя в руках, если рядом будет он. Тогда игра в шахматы станет последним, о чем я буду думать, – Когда на доске оказались недостающие фигуры, Сигма стал ждать чужого хода. Они вернулись к тому, на чем остановились. – Оу... Признаюсь, на секунду ты меня ошеломил. Предлагаю забыть об этом разговоре, – Достоевский передвинул свою ладью. Пусть тот и сказал обо всём предельно прилично и сдержанно, но всё равно невозможно было не понять заложенного в эти слова подтекста. Стоит сосредоточиться на игре. Сигма также подвинул свою вторую ладью ближе к ферзю. Кажется, они выстраивали какую-то схему. Некоторые их ходы были зеркальными. А потом начался массовый размен. Белая пешка поедает чёрную и оказывается съедена одним из коней. Чёрный конь выбывает, а на его место встаёт белый. И тут же оказывается съеден ферзём, выведенным с начальной позиции. – Какой он? Параллельный мир, что ты создал, – Сигма переставил слона, угрожая только появившейся на поле даме. Слон его стоит под защитой ладьи. Фёдору остаётся лишь отступить. – Прекрасный. Наполнен потрясающими людьми, которым не придётся переживать всё то, что они пережили здесь. Каждый особенный по-своему. И им не нужен для этого дар... Он больше не нужен никому.