***
Всё началось с год тому назад, когда он лежал на очередном обследовании, которое особенно острой костью становилось в горле. Он никогда не был любимчиком у местных работяг, что таить лживого греха. Упрямое, холодное создание с кучей никому ненужных принципов, которые через края переливаются, и с явным отказом снять кусок чёрной ткани с части лица — вот его верная дефиниция. Нос, зарытый в книжное сердечко, что хорошо прошито нитями, и поглядывающие в сторону двери глаза. Какаши был совершенно не против навещать учеников и товарищей, но лежать на койке самому — вопиющее безобразие и покушение на его спокойствие. Тогда, в один из дней его паршивого поведения, в палату зашла она. Какаши закусил язык сразу же. Тёмные глаза оторвались от страниц, разглядывая фиолетовые полосы на бледных щеках и длинные каштановые волосы. Она отрастила локоны, подумать только. Ноги худые, почти близкие с костлявостью. На тонкой коже проглядываются крохотные голубые венки. Чудесное сочетание белоснежного докторского халата и голубого цвета её сосудов. С Рин Какаши никогда не пререкался. Так было заведено — она лечила редко и особенно тяжёлые случаи. Клан Нохара — ирьёнины от природы, и сама Рин редко спускалась к пациентам, которые лежали по причине стандартного осмотра по графику, а к непослушным и упрямым шиноби — особенно, но он заслужил строгий взгляд девушки. Какаши никогда не пререкался с Рин, потому что понимал, что своим упрямством отнимает время хорошего медика, но перед ней он снимал маску без словесной просьбы. Молча опускал кусок ткани к шее, позволяя свободно собраться в гармошку на кадыке, и с нетерпением ждал её такого же молчаливого осмотра. Разумеется, он понимал, почему к его осмотрам привлекли Рин. Она была одной из немногих, кто пользовался его доверием. Хотя, сказать честно, она им совершенно не пользовалась. И уже давно. Хатаке не вспомнит, сколько лет они хранили друг с другом молчание, но последнее время даже в деревне приветствовать не приходилось. Бывало, что он мог не встречать её месяцами, но свет в окне её кабинета всегда замечал. Ровно как и маячивший по помещению силуэт — Рин любила ходить кругами, когда думала. Какаши садился на край кровати, опуская босые ноги на холодный до мурашек пол, и следил за направлением её туфлей. Острые каблуки беспощадно наступали вокруг его пальцев, заставляя корректировать их положение в реальном времени. Рин не любезничала и заставляла его играть по своим правилам, потому что осмотры его упрямой натуры никогда не входили в планы. Со временем это стало традицией. — Горло, — она щурится, чуть сдавливая его челюсть, чтобы раскрыть пасть, а Какаши смотрит вверх, раскрывая рот настолько широко, насколько можно. — Жалобы? — Никаких, — прокашливается мужчина, потирая кадык и прилегающую к нему область. — Я здоров, нет никаких причин держать меня здесь. — Тоже так считаю, — нахмурилась Рин, записывая что-то в папке с листами бумаги и его скромным именем. — Отпустишь? — Не положено. Большой палец на его стопе снова корректирует положение, пытаясь спастись от острого каблука, пока Рин смотрит в глаза. А давить его пальцы положено? Отпускать не положено, а стёсывать кожу в пух и прах — пожалуйста. — Ты пропустил прошлый осмотр, — задумчиво замечает Нохара, снова делая заметки на листе бумаги, куда ему так любопытно заглянуть. Что она там пишет? «Здоров, но вынужден находиться в хлорированной, безжизненной палате с прочитанной дважды книгой и стёсанными пальцами на ногах. Подлежит страданию.» Несомненно, под подписью самой мисс Нохары. — Работал. Они друг с другом немногословны, но тем лучше. Он будет лжецом, если скажет, что за всё время их осмотров он замечал только цвет её сосудов и длину каштановых локонов, что так сильно ему нравились. Он мужчина, в конце концов. Безусловно, в глаза бросались изгибы. Иногда уставшие, измученные проведённым на ногах временем; иногда задористые, когда она бодро проносилась мимо его палаты, а шёлковые пряди волос болтались позади, закрывая спину; иногда молчаливые и сухие, как во время осмотров или её задумчивых стоек рядом с леди Тсунаде, а иногда даже спадобившиеся на улыбку. Ему казалось, что тело Нохары менялось от степени её измученности. Размер груди менялся тоже. Были в её коллекции рубашки, которые он не шибко уважал, но к его скромному счастью Рин всё чаще носила убранства, прекрасно подчёркивающие её выразительные части. Вообще-то, он не часто о таком думал. Бывало, что особенно развратная и пошлая глава из его книги заставляла сразу накидывать необходимые для сытости разума картинки — и Рин была на каждой. Впрочем, так было всегда. — Работа работой, но многие успевают на осмотр, а ты, — Какаши поднял на неё глаза, ожидая завершения начатого предложения, которое сулило ему явное оскорбление его упрямого достоинства, а потому бровь поползла вверх. — Ты не только упрям, но и безответственен. Собрал в себе самые премерзкие качества. Добавь и что-нибудь полезное ради разнообразия. За окном давно потемнело, загорелись местные фонари, а матовый тюль едва колыхался от летнего ветра, что посвистывал снаружи. — Я всегда был таким. — Это не оправдание, — отвергает его слова Рин, взмахнув рукой, за которой следит его пытливый взгляд. — Меня не волнует, каким ты был в детстве. Я твоё поведение слишком часто принимала, как константу. Рин изменилась не меньше. От девчонки, что пыталась сгладить любые углы конфликта некогда ссорившихся товарищей по команде с помощью тёплой улыбки и нежного тона, осталось мало. Какаши не до конца понимал, что именно изменило Нохару, которую он знал, и изменило ли. Является ли всё чаще проявленная серьёзность лишь фасадом, который она ему упорно демонстрирует, или девичье сердечко действительно огрубело, поддавшись огранке суровой жизнью шиноби? Может, врачебная практика и должность одного из главных врачевателей Конохи сменила улыбку на спущенные к переносице брови? Рин и сама не ответила бы на вопросы, что Какаши крутил у себя в голове. Она давно поняла, что любовь к нему это не благодетель, а величайший из пороков, от которых нужно избавляться. Выкорчевать, как гнилое, засохшее дерево, что мешает постройке, или угрожает в пору сильного ветра упасть на чью-нибудь крышу или голову. А он смотрел всё так же. Как щенок, преданный хозяину. Он так смотрел на неё только тогда, когда они оставались вдвоём. В палате лазарета. Он так смотрел и в детстве, когда выдавалось выкроить такую редкую минуту наедине. Перевязка, проверка ран, ожидание вечно опаздывающего Обито — причин множество, а взгляд один — брошенный редко, украдкой, в тайне. Рин тогда не понимала, насколько безвыходной была их тройственная ситуация. На задворках взаимного уважения друг к другу не было места взаимным чувствам. На этом зиждилась команда Минато — ты любишь кого-то, но тебя не любят в ответ. Теперь он смотрел на неё снова. Редкие ресницы, расслабленные брови, тонкие губы и заметная родинка под левым уголком губ — ничего порядком нового в приевшейся внешности. С высоты своих лет Рин головой понимала, что ближе, чем он, у неё нет. Однако Хатаке сам начал игру в молчанку, а она лишь приняла условия и продолжила. Всё насмарку, чтобы потом стоять перед его больничной койкой, наступать на его босые ноги каблуками и стёсывать кожу беспощадно, претерпевая на себе его потерянный и преданный взор. Длительные раздумья, в которые Рин погрузил его рассудительный взгляд, прервало ощущение тяжести на животе, а затем и разлитое по коже тепло, словно горячий чай на плитке. Серые волосы прикасались к белому халату и лекалу рубашки, а острый нос мужчины уткнулся в её желудок, выдыхая разгорячённый воздух и обжигая кожу под льняной тканью. Большие ладони, обернувшиеся вокруг стана, сошлись вновь на тазобедренных костях, прижали тело к лицу, а Рин стояла, как оловянная, и не дышала. Олово в огне плавилось из-за такой ничтожной температуры плавления, а сама Рин по прочности едва ли от олова отличалась. Холодный Хатаке прожигал в ней зияющую дыру насквозь, что было видно свободную койку позади, а в горле сохло, стягивая слизистую. Ладони ежесекундно вспотели от давления, которое его внезапное объятие оказывало на нервную систему, а кровь прилила к бледным щекам. На этом оборвались и её хвалёная смелость, и желание сопротивляться, и чувство собственного достоинства, о котором Нохара так часто задумывалась последнее время. Ей хватило лишь одного — уткнувшегося в её живот острого носа копирующего ниндзя с чужим глазом. Рин заметно расслабилась, опустив плечи вниз, а низкий шепот снова пустил по коже мурашки. — Прости меня, я обещал. Рин прекрасно знала, о каком обещании он говорил, но слушать подобные пламенные речи о благой чести надоело настолько, что хотелось его очень сильно стукнуть. Да так, чтобы острые зубы прикусили язык, который позволял подобным словам выскальзывать наружу. Рин не так часто часто думала о насилии, но затылок Какаши этого особенно заслуживал. Она вздохнула, не сумев найти подходящего ответа, а губы чуть приоткрылись, когда тонкая ткань её чёрной рубашки, которая была заправлена в юбку, медленно стала выскальзывать из плена, собираясь в одну большую складку на животе. Её руки вцепились в его плечи, чтобы ненароком не потерять равновесие из-за онемевших колен, а, когда грубые длинные пальцы скользнули по её нежной в сравнении с ним коже — лёгкие отказали в работе. — Стены тонкие, — прошептала Рин, чувствуя руки Какаши на своей спине. Его пальцы нажимали на кожу Нохары, оставляя нежные вмятины, будто кошка лапой на покрывале, а горячее дыхание всё ещё опаляло живот. — Мы не будем шуметь. Его губы коснулись живота нежно, почти украдкой втягивая кожу, а затем к делу подключился и язык, оставив влажную дорожку, от которой Рин издала слабый скулёж. Внизу потянуло, словно судорога, и Рин осознала, насколько сильно завели её подобные базовые, на первый взгляд, ласки. Отсутствие секса в повседневной жизни только усилило реакцию на прикосновение, сделав её абсолютно оголодавшей по простому мужскому желанию. Какаши хотел её — и это заставляло мышцы влагалища болеть. Рин полностью отдалась воле случая, когда его ладонь погладила мышцы икры, сбрасывая с ног туфли. Потом крепко ухватила под коленную ямочку и поставила колено на кровать, скользя руками под юбку. — Нас услышат, — вторит Рин, впивая ногти в твёрдые плечи мужчины. — А затем сбегутся посмотреть. Какаши на секунду останавливается, и Рин кожей чувствует, как его губы расползаются в улыбке. — В таком случае, нам есть, что им показать. Рин пытается сжать ноги, следуя естественным позывам возбуждённого тела, но Какаши держит крепко, целуя мягкий живот и послушно сокращающиеся мышцы. Её замыленные возбуждением глаза смотрят в окно позади него сквозь тонкую плёнку, пытаясь сфокусировать внимание на покосах крыш и блеске фонарей, но терпеть становится невыносимо, когда она лишается юбки следом за рубашкой. — Какаши, — она шепчет, садясь на его колени. — Кто-нибудь войдёт и увидит тебя без маски. Застёжка её лифчика брякнула, ослабив давление на грудную клетку, и вынудила Рин на вздох с облегчением, а сам элемент белья улетел в дальний угол палаты, заставив её проследить траекторию поворотом головы. — Никто не обратит внимания на моё лицо без маски, когда перед глазами будет твоя голая грудь, — улыбнулся Какаши, проводя пальцами по следам от чашечки лифчика на её коже. — Я бы не обратил, — его губы обхватили твёрдый сосок, втягивая его между зуб, а участие языка вызвало стон девушки. Его отрезвило на мгновение слабое эхо её удовольствия, и Какаши пришлось задуматься о том, что он делает и как будет из подобной ситуации выбираться, ведь он обещал. Какаши себе многое не позволял. Всегда бил себя по бледным кистям рук, будто негласно ругая за глупый проступок. Он не позволял себе смотреть в её сторону слишком часто, чтобы не дурманить сердце: ни своё, ни её. Не позволял предложениям быть слишком длинными, а остановкам рядом с ней — слишком затяжными. Не позволял заводить с собой разговор и задерживать на себе взгляд. Не позволял её чувствам расцвести так, как деревья в аллее ранней весной, и свои на корню обрубал, чтобы ни в коем случае они почки не пустили, и пчёлы не прилетели опылять его распустившееся бутоны. В деревне при случайной встрече он лишь молча кивал, поднимая свободный глаз из прошитой книги, а затем проходил мимо, чуть ведя плечом, чтобы её не задеть. Он слышал, как её шаги замедляются за его спиной, суля ему поворот головы в сторону его удаляющейся фигуры, но он игнорировал. Надеялся, что она начнёт делать то же самое. А когда она внезапно прошла мимо, не удосужившись сказать ему тёплое «Здравствуй», он почувствовал, что замёрз. Какаши захотелось накинуть на шею свой старый шарф, что грел его в детстве, но что-то ему подсказывало, будто от холода Нохары не спастись даже в Суне. Тогда, сидя на лавочке у дерева, где раньше просиживал свои брюки непунктуальный Учиха, он почувствовал, как зубы сошлись почти вплотную, а в груди потянуло, словно полоска клейкой ленты натягивала одежду. Рин прошла мимо, не взглянув в его сторону, а под его пальцем, что лежал на ворсистой странице книги, стало влажно от выступившего пота. Буквы на глазах размылись, и Хатаке поймал себя на отвратительном чувстве — стыде. Он так сильно не хотел потерять Рин, что сделал всё, чтобы достичь ровно обратного эффекта. Так что там с обещанием? Рука Рин касается его щеки, большим пальцем поглаживая область под глазами, где красуются его стандартные мешки от недосыпа. — Опять читал всю ночь одни и те же строчки, — пальцы Нохары прослеживают края его бессоной ночи, спускаясь к началу горловины водолазки. — В твоей палате свет горит всегда дольше всех остальных. — Примерно до рассвета, — прерывает её Какаши. — Пока солнце не начинает твердить мне о моей безответственности. — А ты слушаешься даже? Да, сегодня Какаши позволит себе чуть больше, чем обычно. — Я слушаюсь только своего лечащего врача, — его рука утонула в её волосах, обхватил затылок, и прижала голову к себе, прикасаясь к сухим губам, которые всегда были под его строгим запретом. Теперь этот запрет был таким же ветхим, как и его принципы в присутствии Рин. Обещание трещало по швам, и Какаши совершенно не был уверен в правильности выбранной динамики, но какими невероятно горячими были её губы! Он не раз представлял себе вкус Нохары, прогоняя после этого свербящие мысли прочь, но целовать милую и желающую всем добра Рин было бы слишком просто. Попробуй получить расположение строгого доктора, что стесала не один его палец в этой самой палате. Он всегда знал, что у него больше шансов поцеловать Рин первым, нежели у Обито, но Хатаке был уверен абсолютно точно — этому не случиться. Что же, иногда он ошибался. Какаши не любил ошибаться и признавать поражения, но в этом случае он с радостью поднял белый флаг над своей головой, протрубив о безоговорочной капитуляции. Руки спустились на её ягодицы, сжав в ладонях мягкую плоть. Прижали к себе почти вплотную, заставив кожей почувствовать грубую ткань его форменных брюк и выпирающий член. Какаши углубил поцелуй, чувствуя чуждое ему ощущение собственничества, будто ком в горле и узел на запястьях. От Рин пахло чем-то приятным в миксе с фенолом и резиной. Это аромат он готов был слизывать с неё часами напролёт, и от подобных мыслей не было стыдно. Внизу от длительного поцелуя ныло и болело, а пальцы по резинкой её трусиков сжимали бёдра почти до синяков. Благо, Нохара не часто оголяла эту часть своего тела. Рин разорвала поцелуй, сглотнув дикое желание, и обхватила его шею. — В лазарете больным категорически запрещено нарушать режим отбоя, Хатаке, — с явной хрипотцой мурлычет Рин, цепляя края его водолазки и запуская холодные руки под одежду, заставляя мышцы мужчины вздрогнуть от ощущения и возбуждения. — Не положено. — Я в этом с вами, безусловно, согласен, доктор Нохара, — улыбается Какаши, водя своими губами по её, а кончик языка скользит по верхней губе девушки. — Я и сам уважаю дисциплину. Однако я ведь далеко не болен. — Это не вам решать, мастер Какаши. — Мастер? Губы Какаши расползаются в с трудом сдерживаемой улыбке, и зубы захватывают в плен нижнюю губу Рин, дразняще прикусывая её. — За кем же тогда решение? — спрашивает Хатаке, скидывая брови на переносице в фальшивом любопытстве. — За вашим лечащим врачом. Его тело выскальзывает из водолазки, а грудь с зазубринами шрамов прижимается к твёрдым, холодным соскам Рин, вдавливая её в себя. Нохара стонет, чувствуя, как согревается от сошедшейся вплотную плоти. Сама неосознанно поддаётся вперёд, толкая бёдра навстречу его эрекции. Какаши плотно сжимает глаза, сглатывая ком слюны, что собирается во рту от сдерживающего страсть разговора. Или наоборот — распаляющего кострище его похоти? — Твоя свобода зависит от того, какой вердикт я решу написать в обходном листе. Может, ты всё же болен? Озноб? Пазухи воспалены? Обморочные признаки и сотрясение от падений после использования шарингана на максимум? Печати на всех органах? — Прямо на всех? — ухмыляется Какаши, открывая глаза, чтобы увидеть то, с какой страстью она его дразнит. — Пощадите, госпожа Нохара. Больное только сердце. Может, ещё, правда, черепушка немного не в себе. — Ваш диагноз неутешителен. Такой ценный шиноби, и так бессовестно нарушает правила лазарета. Какаши поднялся с койки, подхватив Рин под ягодицы, а девушка обвила ноги вокруг его бёдер, выдохнув горячий до ожогов воздух на его бедные губы. — Потому я и ценный, что не обременён такой вещью, как совесть. Какаши аккуратно положил Рин на койку в палате, крепкой хваткой вцепившись в голени, и провёл по коже вверх до бёдер, возвышаясь над худощавым телом нежного медика. Он бы, может, и хотел, чтобы Рин оттолкнула его, остановив тем самым его пошатнувшуюся совесть, которая, к слову, у него всё же имелась, от удара, но сам он не отстранился бы. Он долго отказывал себе в удовольствии, которое, как казалось самому Какаши, ему принадлежит по праву, ведь когда-то Нохара питала к нему хрупкие чувства, но проклятые совесть и честь держали пса в узде. Теперь руки блуждали по её телу, словно с цепи сорванные, а взгляд самой Рин внимательно следил за его движениями, будто в попытке угадать следующий поворот. Какаши провёл по бёдрам и выделенным тазобедренным костям с тонкой, прозрачной кожей; затем безымянными пальцами обеих рук проследил изгиб талии, пересчитав рёбра, и поместил грудь в ладони, зажимая соски между большим и указательным пальцами. Рин приоткрыла губы, перед этим смочив горло слюной, и приковала взгляд к его пальцам, что так бессовестно и умело играли с её грудью. Как она оказалась на его больничной койке в одних лишь трусах? Внизу свело спазмом, когда глаза совершенно случайно зацепились за выпирающий сквозь форменные штаны член. Во рту сразу же собралась слюна, и Рин почувствовала жуткий стыд, налившийся в малиновый окрас щёк. Она не раз задумывалась о том, какой у него член. Прямой или изогнутый? Длинный или не очень? Толстый или наоборот — потоньше? А как часто он трогает его, пытаясь снять напряжение? В скольких девушках… — Рин, — сиплый голос Хатаке позвал обратно из плена невысоких мыслей, возвращая её взгляд на приличное место. — Не думай, — он склоняется вниз, целуя шею, и слегка втягивает податливую кожу. — Оставишь синяки, — шепчет Рин, пальцами блуждая в его волосах, а сама лишь послушно выгибается, открывая ему больше пространства для поцелуев. — Тебе пойдёт водолазка, — сразу же кидает Какаши в ответ на нехотя оставленное ею брюзжание. — Захочу — всю исцелую до следов. Колено Рин касается его рёбер, а нога обвивается вокруг, оказывая небольшое давление, которого достаточно, чтобы сократить между ними расстояние чуть сильнее. Какаши вынужденно выдыхает, поднимая на неё взгляд, и крепко хватает её под коленную чашечку. — Какая нетерпеливая, — шепчет Хатаке, накрывая её губы своими, а пальцы пробираются вверх по внутренней стороне бедра, вынуждая Рин слегка дёрнутся от щекочущего чувства. Какаши не может отделаться от мысли, что Рин не его совсем. Не он должен целовать её сейчас, прижимая спиной к тёплой койке; не он должен сжимать её грудь и оставлять на шее синие пятнышки с красными вкраплениями; не его уши должны были слышать эти стоны. Рин ему не принадлежала и прав на неё он всё же не имел. Однако отказать себе в соблазне, который давил на горло столько лет, он не мог. Кто вообще сказал, что девушка, чьи чувства он всецело разделял с самого начала, не могла быть его? Хотя бы на один день. Хотя бы на несколько часов бессонной ночи в лечебнице Конохи. Рука протянулась к жилету, наспех открывая правый карман, а пальцы скользнули внутрь тканевого хранилища, достав оттуда презерватив. Какаши выпрямился, снова оказавшись на коленях, которые подпёрли её ягодицы, а упаковку с презервативом кинул на её живот, расстёгивая брюки. Рин привстала на локтях, хмуря тонкие брови, и протянулась к пластиковой упаковке квадратной формы, подняв её на высоту своего лица. — Зачем тебе презервативы в лазарете? Какаши стянул брюки вниз, ухмыльнувшись невинному вопросу, и вместо ответа лишь покачал головой, поймав её смущённый от величины в штанах взгляд. — А зачем задавать вопросы, на которые ты не хочешь знать ответы? Хатаке выхватил презерватив из её пальцев, оторвав часть упаковки по линии перфорации, и стянул трусы, заставив Рин чуть не задохнуться от вида выпавшего эрегированного члена. — У тебя эрекция, — заметила Нохара, смотря на помещающийся в презерватив член Хатаке. — Это диагноз? — усмехнулся Какаши, вытерев смазку на пальцах о простынь, и наклонился к девушке, уперев одну руку по правую сторону от её головы. — Если так, то прошу не упоминать это в моём обходном листе. Моё желание трахнуть главного ирьёнина мне лавров не добавит. — Какаши, — простонала Рин, ощущая давление его пальцев на клитор. — Не дразни, прошу. Какаши выдохнул порцию воздуха, стягивая её бельё вниз, и пальцами коснулся влажных складок горячей плоти, закрыв глаза от ощущений. Немного провёл вверх и вниз, размазывая её возбуждение по слизистой, а затем ввёл две фаланги во влагалище, ощущая узость, которая не сулила ему долгий секс. — Ты такая узкая, Рин, — прошептал сдерживающей стоны Рин Хатаке, чуть сгибая пальцы внутри. — Я долго не продержусь внутри. Ногти Рин впились в шею мужчины, а на губе появилась маленькая трещина от зубов. — Перестань, — проскулила Нохара, открыв затуманенные похотью глаза. — Перестань дразнить. Просто войди. Я так долго ждала. По горлу Какаши скатился горький ком сожаления о том, что он не на своём месте, а занимает чужое. Он живёт чужую жизнь, смотрит на жизнь чужим глазом и чувствует чужую любовь, но поделать ничего с собой не может. Он обвил пальцами головку, мазнув ей по влажным складкам Рин, и слегка надавил на влагалище, постепенно погружаясь внутрь. Какаши понимал, что Рин вряд ли была девственницей, если учесть её возраст и внешние данные, но узость влагалища была едва ли терпимой. От ощущений хотелось кончить тут же. Рин зажмурилась, пытаясь сдерживать стон, но вместо этого сквозь губы проходил лишь скулёж. В нос бил его стандартный аромат пергамента и древесной коры, когда он засыпал на ветке какого-нибудь дерева с книжкой, закрывающей глаза от солнца, а пепельные волосы блестели в лунном свете, будто серебро. И она — застывшая во времени и моменте, словно бабочка в куске янтаря. Бёдра поддаются чуть вперёд, а его член скользит глубже, причиняя ей тонкую, сладкую боль, что тут же превращается в удовольствие с послевкусием спазма. Руки дрожат, пальцы немеют, волнение снова накрывает голову, а по лбу стекает капля пота. — Не торопись, — шепчет Какаши, целуя линию челюсти. — Я не хочу навредить. Я обещал. Рин выдыхает в его губы, ища взглядом один открытый глаз, и руками обхватывает щёки, притягивая для поцелуя. Ей хочется стукнуть его по носу за упоминание обещания, на которое раньше она лишь обречённо улыбалась, но вместо этого наружу пробивается прежняя Рин, которая даже заслуженный Хатаке щелбан не отпустит. Какаши что-то невнятно рычит в ответ, целуя жадно, будто её завтра же отберут, а его выставят на обозрение всей Конохи с пометкой предатель и нарушитель данных когда-то обещаний. Позор клана Хатаке и бельмо на глазу. Рин обвивает ноги вокруг него, щиколотками касаясь сначала ягодиц, а затем спины, и Какаши входит до конца. Чувствует, как Нохара лишь на секунду дёргается от резкости и внезапного ощущения, заполняющего всё внутри, а затем разрывает поцелуй и жмурится, приоткрыв тонкие губы для тяжёлых, отчего-то облегчённых вздохов. — Да, вот так, — шепчет Рин, бёдрами подыгрывая его плавным движениям, а Какаши ловит каждую эмоцию, что красуется на лице с фиолетовыми полосами. — Не останавливайся. Стенки её влагалища плотно обхватывают член, иногда неосознанно сжимаясь вокруг, и Какаши в ответ на ощущения лишь сильнее сжимает её бедро. Рука на мгновение опускается на член, проверяя наличие презерватива на месте, и снова возвращается на прежнее место. Его движения становятся смелее, а темп резче. Звуки соприкасающейся плоти звучат на всю палату, а часы на стене остановились, заморозив их в моменте. Какаши открывает второй глаз, чувствуя странную животную похоть, что забирает по крупице рассудка. Он — взрослый, самостоятельный мужчина, который за свою жизнь сделал порядком выборов и принял ровно столько же решений. Рин — взрослая женщина, которая вольна решать, перед кем ей прогибать свою спину. А чужой глаз в глазнице диктует ему трусливо поджимать хвост, когда он на пороге двери, которая всегда была для него закрыта. Секс не мешает обещанию. Он лишь поможет выполнить его более тщательно, не упуская никаких важных деталей. Какаши вдалбливается быстрее, увеличивая темп, и приподнимается с локтей на колени, хватая её ноги под коленные чашечки. Прижимает её бёдра к животу Рин, и почти беспощадно трахает её, входя до основания. Ему нравится вид её груди, которая подпрыгивает из-за поступательных движений его бёдер; нравится то, как она сдерживает свои стоны, хотя на самом деле ей хочется кричать; нравится то, как он входит в неё, как ощущается его член внутри; нравится, как путаются её длинные каштановые волосы, когда она запускает в них руку, чтобы смахнуть с лица. Раскрасневшаяся Рин — его любимый подвид ирьёнина. Какаши тянет свободную руку к её лицу, запуская её под линию челюсти, и большим пальцем слегка надавливает на губы, приказывая тем самым раскрыть рот. Когда Рин подчиняется, размыкая губы, его большой палец скользит внутрь, поглаживая язык. — Ками, какая послушная девочка, — стонет Хатаке дрожащим, почти ломаным голосом, вколачивая член ещё быстрее. — Рин, хочу слышать, как тебе хорошо. Стони для меня, я прошу тебя, — его большой палец покидает её рот, растирая влагу по губам. — Покажи, как тебе хорошо. Рин жмурится, проводя языком по подушечке его пальца, и убирает прилипшие к лицу пряди. — Стены тонкие, — скулит Нохара, прикрывая рот рукой. — Нас услышат. — Тогда отпусти отсюда, — шипит он, чувствуя пульсацию её стенок, сокращающихся вокруг его члена. — Признай, что я здоров, и сделай отметку в обходном листе. Кожа на моих пальцах не выдержит ещё одного удара твоих каблуков. С губ Рин срывается усмешка, граничащая со стоном, который душит и заставляет задыхаться от ощущений. — Не положено. Желваки Хатаке играют под кожей, и он резко выходит, одним движением руки дёргая её наверх. Разворачивает к себе спиной, поставив на четвереньки, и заводит обе руки за её спину, сжимая девичьи нежные запястья. Щека Рин упирается в подушку, волосы снова липнут к лицу, а с губ без особого препятствия срывается первый несдержанный стон, когда член Какаши снова резко входит. — Тогда я заставлю тебя выстонать мне своё наслаждение, — шепчет Хатаке, крепко держа руки за её спиной, и прижимает их к пояснице. — Ты мокрая для меня? Об этом ты мечтала? Чтобы я тебя трахал? Рин стонет, не в силах сопротивляться жесткой процессии позади, и чувствует, как с каждым последующим рывком всё больше дрожит её тело. Дыхание Какаши сбивается, член пульсирует внутри узкого, влажного влагалища, и наступает долгожданная разрядка. Он выдыхает хрипло, срываясь на стон, и держит её бёдра, плотно прижав к себе, пока сперма наполянет презерватив. Тяжёлое дыхание Нохары сравнивается с его собственным, ослабевшие руки из последних сил упираются в скрипучую койку, и они встречаются взглядами. Карие глаза девушки, на которую он не имеет никакого права, покрыты плёнкой от жара в комнате и выступивших кристалликов слёз. Какаши сглатывает, выходя из неё, и какие-то пару секунд смотрит на член в презервативе, а затем целует спину Рин — протяжно и долго, по-хозяйски, без украдки, будто оставляет на ней свою отметку, и снова закрывает чужой глаз, возвращаясь на пристань реальных тщетных мыслей.***
С утра его просят собрать вещи, и Какаши на радостях хватает книгу с тумбочки. Застёгивает жилет, поправляет до жути удобную маску, опускает на глаз протектор и выходит из палаты, перед этим остановившись в дверном проёме, чтобы заглядеться на часы. Смотрит ровно минуту, пока не осознаёт, что это не их момент ночью время остановил, а просто сели батарейки в часах, заморозив стрелки в статичном положении. Кивает этому факту серьёзно, с осознанием, и покидает палату, убирая книгу в задний отсек брюк. Кладёт руки в карманы в привычной ему манере и вальяжно двигает лапами по плитке коридора лечебницы, делая мысленные заметки о номерах на дверях. Когда спускается вниз, сужает глаза в улыбке, и неспешно ползёт в сторону знакомого лица. — Тсунаде-сама, — кивает Какаши приветственно, горбя спину. — Я слышал, что обследование завершено. Значит ли это, что я свободен? — Следовало ещё раньше привлечь Рин для работы с твоими осмотрами, меньше мороки было бы, — отвечает Тсунаде, искривляя губы в ухмылке, и протягивает ему обходной лист. — Закроешь его печатью на стойке и свободен, бестолочь. На листе стоит подпись Нохары. Кривым, удовлетворённым почерком, что невозможно не заметить намётанным глазом Какаши. Шаги лёгкой поступью плетутся к стойке, сжимая лист между пальцев. Брови ползут к переносице, а сам Хатаке щурится, после чего закатывает глаза. «Выявлено пониженное либидо.» — Чертовка, — шепчет Какаши под маской, а уголок губ тянется вверх. Он подходит к стойке, подпирая голову, и тремя вытянутыми пальцами протягивает лист по поверхности. — Я за печатью. Хатаке Какаши. — Знаем такого. Какаши моргнул, заметив выскользнувшие из белого халата запястья с небольшим синяками, оставленные покорным слугой Конохи — господином Хатаке. Глаза подскочили вверх, споткнувшись о фиолетовые полосы на щеках и пару засосов на шее. Рин поставила печать на обходной лист, несколько раз прищёлкнув языком с явным укором, на что Какаши поднял бровь. — Придётся понаблюдать за вашим либидо. Убедительная просьба, не пропускайте осмотры, — сказала Рин, чуть подняв воротник рубашки, чтобы спрятать след. — Моя подпись на вашем листе — знак доброй воли. Какаши кивнул, поправив протектор на глазу, и оттолкнулся от стойки. — Как прикажете, доктор Нохара. Так что же там с обещанием?