Смерть сказала: Жизнь, я тебя люблю

Антон в Арсения влюбляется в момент, когда тот вытаскивает огромный охотничий нож из спины распластавшегося неживого. Кровь тонким фонтанчиком бьёт ему в руку, заливая чёрным массивный кожаный браслет на всё предплечье. Арсений вытирает этой рукой лоб, оставляя разводы и склеивая тёмную лохматую чёлку, из-под которой светятся нечеловечески светлые глаза с булавочкой зрачка. Неживой — а правильнее назвать его полый, потому что от него после множества перерождений сохранились лишь оболочка и голод, — кряхтит остаточно и наконец перестаёт дёргаться, и Антон теперь может вытащить ногу из его пасти: скотина вцепилась в сапог и пропорола голень, лишив возможности даже вырваться и сбежать. Антон с омерзением откидывает начинающее тлеть тело, но подниматься не торопится — слишком заворожён незнакомцем, который вытирает нож о траву с таким видом, будто только что не участвовал в схватке с неживым, а выскочил с утреца за хлебом и завис на созерцании берёз. Арсений — конечно, тогда Антон ещё не знал его имени, но это время до словно вычеркнуто из памяти, — ловит Антонов взгляд и улыбается. — Один тут отдыхаешь? — кокетливо интересуется он, передёрнув плечами и окончательно поставив точку в Антоновом благоразумии. Так и познакомились. *** Несмотря на опасность пустошей и заброшенных городов, искатели всегда двигаются в одиночку. Даже вдвоём обычно не ходят: тут себе бы человечности набрать и спасти собственную шкуру, делиться после схваток никто не любит. Сколько таких историй Антон слышал в городе — не пересказать. Там лучшие друзья друг на друга войной идут, если почуят, что второй слишком много себе забрал не по заслугам. Что говорить про незнакомцев, попросту объединённых одной эгоистичной целью. Но Арсению будто всё равно на статистику, на истории и на то, что он Антона не знает совсем. Они — абсолютно никак об этом не договорившись, — бредут бок о бок, словно им просто идти в одну сторону по единственной дороге. Антон бы даже так и подумал, если бы после очередного привала Арсений не зевнул и не предложил продолжить путь завтра. Они исследуют разрушенную деревню, разглядывают сгоревшие дома — если нападают полые, совсем обезумевшие от голода, ещё и толпой, то чаще всего в дело идёт огонь. Тут или люди пытаются сжечь неживых, забывая, что пока нечувствительная хтонь будет гореть и бегать в ужасе, она успеет спалить собой треть деревни; или сами полые роняют на землю керосиновые лампы и факелы, чем вызывают пожарище. Сколько раз повторяют: только яд или колюще-режущее. Но в панике постулаты утренних глашатаев никому не припомнятся, и как итог — куча мёртвых деревень. В городе попроще, там больше камня, чем дерева, и есть охрана. Арсений пинает ногой какую-то головёшку, рукой приподнимает завесу из сена, заглядывая в тёмный, чудом сохранившийся амбар. — М-да. Рассчитывал пожрать сегодня нормально. А тут полный ноль. Давно спалили. — Если немного ночью времени цепанём, дойдём до соседней деревни, может, она ещё целая, — неуверенно откликается Антон, уже не ставя под сомнение, что пойдут они вместе. Бродить ночью по пустоши то ещё развлечение, хотя полые тоже в темноте видят с трудом. То ли дело крысы, но те обычно выбирают города. — Может и цепанём, — как всегда соглашается Арсений. И это удивительное его свойство — он всегда отвечает, всегда соглашается, но Антон о нём не знает абсолютно ничего, когда как о себе выболтал уже тонну информации. Ну не любит он повисающих пауз, как бы намекающих, что собеседнику скучно. Поэтому бормочет, не затыкаясь, про детство, про себя, про дорогу. Антон уже давно путник, а в этой ипостаси все твои разговоры заканчиваются в баре городских привалов одноразовым знакомством, и в конечном счёте, вывалить груз с души оказывается полезным. *** — У тебя знак Тьмы, — говорит Антон, когда они стоят с Арсением по пояс в ледяной воде озера и оттирают с рук присохшую кровь и налипшую на неё грязь. Антон рассматривает огненный рваный кружок метки у Арсения на груди, с трудом игнорируя напряжённые от холода соски и россыпь родинок вокруг них. — Вот так открытие, правда? — иронизирует Арсений, сощуривает смеющиеся глаза с припухшими красными веками, и Антон смущается собственной глупости. Да, они это не обсуждали, но догадаться можно было легко, в конце концов, много ли людей путешествуют по миру и убивают нечисть. Человечность можно набирать и не для себя, маги уже давно продают приблуды для консервирования и торговли, но тем не менее сигналов была масса. Арсений не похож ни на торгаша, ни на благородного спасителя, он абсолютно точно путник и абсолютно точно неживой, который добывает всё для себя и для повышения собственной выносливости. И почему Антона это удивляет — загадка. Наверное, он давно не встречал ещё адекватных неживых, путешествуя в одного и лишь на пару ночей зависая в больших городах, населённых простыми людьми. — Ты не говорил просто, — тушуется Антон и, оторвавшись от созерцания голого Арсения, ещё усерднее начинает тереть пальцы — грязь забилась под отросшие ногти, сражаться пришлось в вязкой вонючей слякоти, по которой парочка полых покатала их с Арсением вдоволь. — Ты тоже, но я же знаю, что ты неживой. Кстати, где твой последний Костёр? Антон хлопает глазами и пытается восстановить в памяти всю цепочку пройденного пути. Вообще-то, Костёр — это важно. Именно там он появится, если — чёрт, когда — умрёт в первый свой раз, но Антону в принципе всё равно, откуда он начнёт очередное путешествие. Поэтому и ответить сложно. Вопрос первой смерти он сознательно в своей голове избегает — всё кажется, что это не про него, а про кого-то совсем другого, не скоро и в очень неопределённом будущем. Что возможно, когда он умрёт, он не появится возле последнего посещённого Костра, вопреки знаку Тьмы на груди, а просто исчезнет, как обычные люди. — На Юге, — туманно отвечает Антон, потому что точнее всё же не помнит. — Вроде в Залесье. А у тебя? — Ох, далеко отсюда, я обходил местные Костры, — загадочно отвечает Арсений, и, никак не комментируя своё такое решение, ныряет в холодную воду и отплывает почти на середину озера, лишь изредка показываясь над поверхностью, чтобы вдохнуть. Вот так «ушёл» от ответа, Антон хмыкает, разглядывая тёмную макушку в отдалении, но намёк понимает. Лезть в душу случайному путнику рано. *** — Это что вообще такое? — раздражённо восклицает Арсений и ногой расчерчивает на земле зигзаг — белая пороша оголяет вчерашнюю горелую черноту. — Снег, — отвечает Антон так, будто вопрос состоял в этом. — Откуда тут снег?! — всё больше распаляется Арсений. И его негодование можно понять: даже День всех святых не прошёл, а уже порошит. И морозно непривычно — эра Огня обычно несёт за собой только духоту и жар. Но эра Тьмы на подходе, сколько её ни отрицай, мир заполняют нежить и неживые, появляются целые города и мрачные области, куда соваться человеку попросту бесполезно — тебя разнесут по кускам ещё в начале. И это реальность жизни, в которой они существуют, и ничего, кроме как смириться и пытаться выжить, не остаётся. Конечно, изначальная цель всех путников — это найти первоисточник неживых со знаком Тьмы и избавиться от проклятия. Кому хочется заканчивать жизнь в виде полого, пожирая на своём пути всё, в желании утолить вечный голод? Но со временем великая цель отходит на задний план, а ты всё больше тонешь в рутине, разыскивая поехавших умом собратьев и собирая с них ресурсы для собственных нужд. Да и возможность умереть не навсегда в первые разы кажется привлекательной. И Антон в это великое и большое уже привык не верить, если бы была возможность избавиться от проклятия, её бы уже нашли и донесли всем. Или пытались бы что-то сделать, хотя бы залить эти огромные вечногорящие Костры, появившиеся не по людской воле, чтобы неживым негде было воскресать. Но годы идут, неживые умирают и возрождаются до своей полной деградации в полых, а эра Тьмы всё ближе и ближе со своим холодом и страхом. Хотя снег, конечно, сейчас очень некстати. — Наверное, временно. До зимы ещё месяц. Ближе к городу распогодится, — уверенно заверяет его Антон, сам такой уверенности не ощущая. Мир катится в бездну, Антон не удивится, если завтра солнце увеличится в размерах и спалит человечество в пепел. Арсений зябко ёжится и кивает, недовольно стирая снег с камня и рукой потирая глаза — они у него почти всегда будто воспалены, Антон это давно приметил, но снег словно усугубляет эффект, делая веки ещё краснее, а глаза — прозрачнее. — Я там плащи видел в кузнице, давай, подберём по погоде. Как две льдинки… *** Бродить по снегу — удовольствие из сомнительных, хотя Антон слышал рассказы выходцев с Севера — там снег собирается целыми кучами, а кое-где вообще не сходит годами. Ему, жителю Юга, холод непривычен, но тело упорно преодолевает препятствия в виде спрятавшихся наледей и запорошённых редких ловушек для зверей. Арсений удивлённым погодными катаклизмами не выглядит, привычно перепрыгивает подозрительные сугробы и медлит на зеркале льда, но иногда всё же бухтит, что двигаться вперёд в таких условиях не самый лучший вариант и не для этого он избегал Север, чтобы снова столкнуться с ранней зимой. Вымотавшись от непривычного пути, останавливаются в очередной разрушенной ферме гораздо раньше — обычно успевают пройти больше и уходят на привал почти с закатом. Сейчас же по времени ещё даже не ужин, а небо тёмное, и дорогу приходится высматривать, напрягаясь. Арсений с недовольством выдаёт вердикт: ночевать придётся прямо тут. Оставлять костёр на ночь не рискуют, неживые в отличие от нежити тянутся на свет, так что тушат всё и укладываются в деревянной коробушке, служившей когда-то хозяйской будкой с вилами да прочим скарбом. Арсений выдыхает устало облачко сизого пара, легко видимого в лунном свете из огромной щели в стене, и беспокойно крутится рядом. Антон прислушивается к его дыханию, как всегда, впрочем, и пытается разглядеть черты лица, расслабляющиеся после долгой пустой дороги, тонкие губы, воспалённые голубые глаза. Они оба устали и истощены, до Костра, чтобы восстановиться, ещё идти несколько дней, а полые для небольшой подпитки человечностью не попадались уже неделю. Арсений вдруг подкатывается совсем близко, притирается ногой и укладывает голову Антону на плечо, заставив всё тело промурашиться от внезапной близости. Сердце начинает бу́хать где-то в горле, а руки немеют в неопределённости. — Холодно-то как, ч-чёрт. Обними меня? — голос звучит капризно, не допуская компромиссов и отказов. Ледяные руки скользят под рубаху и забираются под мышки. Сам Арсений почти полностью вжимается в Антона телом, тогда как Антоново словно парализовано непривычным, но таким желанным контактом. — Арс, ты если трахаться хочешь, то так и скажи, — пытается снизить градус собственного напряжения Антон глупой плоской шуткой. Арсений впервые так близко, так тесно, ещё и без предупреждений и прелюдий. Очень хочется положить руки на спину, прижать к себе покрепче, скользнуть под плащ и рубаху, касаясь незнакомого бархата кожи. Но конечно же, у Антона яиц не хватит этого сделать, он уже давно на стадии осознания, что способен только смотреть пожирающе на влекущего его человека. — Вообще хочу, но сейчас реально для этого холодно, — лениво отвечает Арсений, втыкая холодный кончик носа Антону в грудь и притихая, тем самым оставляя Антона в растрёпанных внезапным заявлением чувствах. Остаётся действительно робко уложить руки на спину, легко нажать на внезапно поддающуюся талию. Нос утыкается в неприятно пахнущие волосы — за две недели также не встретилось ни одной замшелой речушки, что уж говорить о гостиных дворах, — но этот запах всё равно кажется чарующим, хотя бы потому что он просто запах человека, пусть и со знаком Тьмы, ну и усугубляет ситуацию, что этот человек — Арсений. — Если хотел, чего молчал? — зачем-то вдруг продолжает развивать внезапно ставшую серьёзной шутку Антон. У них решение физиологических проблем всегда было актуальнее — поесть, поспать, помыться, не словить понос от ягод, — так что такие вещи, как секс, не поднимались ни разу. Они же оба мужчины, девки и девки, чего обсуждать. Антоновы нестандартные чувства идут по боку даже в его фантазиях. — У нас век короток, Антон, — неожиданно загасив все шкодливые нотки, мутно отвечает Арсений. — Так это ж просто секс, — теряется Антон, не уверенный, что правильно понял Арсеньев посыл. Время напомнить себе, что он про Арсения ничего не знает: с кем тот спит, как к этому относится, куда идёт и что планирует, а главное — что у него осталось за спиной, до начала этого странного путешествия. — Для тебя же нет. Антон давится заготовленной шуткой про какое-нибудь «сунул-вынул». Арсений постепенно дышит тише, размеренней, а Антон не может заставить глаза закрыться. Заметил, значит. *** Удача заканчивается в лесу. Антон вообще лес любит больше пустошей и сожжённых деревень, но уровень опасности там выше в разы — голодные полые или охотящиеся неживые могут оказаться за каждым деревом, что говорить об обычной нежити и диких животных. В этом лесу чувствуется влияние эры Тьмы. Деревья начинают скрючиваться, терять листву и превращаться в сухие копья, трава сереет, сливаясь с такой же серой землёй и упавшими ветками. Даже животные, которые попадались, уже иные — Антон готов поклясться, что у пробегавшего оленя было три рога и светящиеся алые глаза. Неизвестно и возможно ли, что знаки Тьмы добрались и до животных, но Антон бы, опять же, не удивился. Их ещё ждёт засилье мёртвыми безумными лосями и волками, он уверен. И тут ещё вопрос, кто опаснее — полый человек или полый медведь. У человека хотя бы не такие длинные когти. Тёмная паутина веток над головой скрывает небо почти полностью, так что определить время становится всё затруднительней. По совместным ощущениям сверяют, когда вечер, а как совсем выматываются, всё же решаются на привал — лес не кончается, локация не меняется, словно они бродят по кругу, хотя Антон и отмечает ножом на стволах направление. Арсений идёт впереди, ведомый одному ему понятным компасом, самозабвенно раздвигает ссохшиеся лианы и паутину с разбегающимися по ней букашками. Нет, это определенно самый отвратительный лес, который Антон видел. Тут даже крики птиц какие-то предсмертные и натужные. Подъедая запасы из сумки полого, которого встретили ещё на опушке леса, Антон теряет страх окончательно — опасаться постоянно в какой-то момент просто уже не можешь, словно организм отказывается существовать в таком состоянии всё время и атрофирует в себе это умение вместе с инстинктами самосохранения. А зря. Неживой выкатывается под нос то ли с дерева, то ли из веток, но он словно телепортировался сюда, не издав и звука приближения, сразу выбирая жертву и бросаясь на Арсения. Умение мгновенно реагировать при их образе жизни прививается быстро, буквально после первого пропущенного удара, но Арсений почему-то тушуется, медлит, и вместо того, чтобы привычно всадить в неадеквата нож или меч — как делал это уже десятки раз во время их совместного похода, — пытается его с себя скинуть, упираясь ногами в живот и елозя руками по плечам. Антон привычно оглядывается вокруг — проверяя, нет ли на подходе ещё кого, — поэтому упускает из виду, что потасовка затягивается, а неживой всё сильнее вжимает Арсения в дерево, разявив огромный рот с выступающей от голода слюной. Прокалывать такой плотный клубок тел мечом опасно — Антон точно заденет Арсения, — поэтому приходится всем весом наваливаться на противника и совместными усилиями отрывать его от арсеньевских плеч. Неживой словно меняет тактику — и это самое пугающее в них, когда разум уже затуманен, но инстинкты щёлкают по-человечески, — отпрыгивает назад и выхватывает с пояса огромный ребристый нож, размером с предплечье. Антону бы на секунду раньше это заметить, но он уже летит со своим оружием вперёд, целясь в шею, и за свою ошибку расплачивается вспышкой боли в руке — чёртов неживой непонятным маневром вгоняет свой садистский клинок Антону в плечо. Боль заставляет в аффекте откинуть неживого в сторону, тот ударяется о дерево и каким-то образом оказывается снова рядом с Арсением, неуверенно выставившим перед собой меч. Тут Антон уже не упускает из виду никаких мешканий, прыгает вперёд и вспарывает неживому горло прямо перед распахнутыми голубыми глазами. Неживой кряхтит, свистит прорезанным горлом и наконец обмякает в захвате. Только тогда Антон выпускает внезапную жертву и падает на колени рядом. — Ты чего? — ошалело орёт Антон. Его всё ещё потряхивает от схватки, которая закончилась так же внезапно, как и началась, поэтому и осознание подобралось с запозданием. Арсений так же сидит под деревом, вжавшись спиной в ствол и стиснув до белых полос свои губы, перечёркнутые кровавым тонким мазком неживого, что теперь лежит в ногах. По внешнему виду тот ещё не походит на полого — у него и волосы сохранились, и глазные яблоки белые, и кожа на руках пусть в обтяжку, но без лохмов и разрывов. Тело постепенно начинает тускнеть, распадаться, чтобы через несколько минут лёгкой пылью исчезнуть. — Я… — бормочет Арсений и вдруг резко подаётся вперёд, чтобы перевернуть неживого на спину. — Я его знаю. Это Серёжа мой. Я бы… Я бы и не смог его убить. В теле словно запускают чувствительность — Антон мешком падает на землю и перехватывает вспоротое плечо, которое теперь, после победы, решило о себе напомнить. Не критично, не смертельно, но само быстро не заживёт, только терпеть до Костра. А порог боли у Антона не шибко высокий — уже сейчас пульсирует так сильно, что кажется, просто откуси пресловутый Серёжа руку, и то не так ныло бы. — Твой, говоришь, — да, это всё, что Антон услышал: как Арсений впервые назвал какое-то имя из своего прошлого и сразу с приставкой «мой». Сучить тут, вроде, нет прав, но Антону больно, Антону страшно, Антону ревниво и противно — от своих низменных неуместных чувств в первую очередь. — Ох, задел, да? — Арсений всё же отвлекается от мерцающего трупа, привычно обшарив карманы — всё равно многое из инвентаря не восстановится вместе с Серёжей на Костре. — Дай посмотрю. Арсений садится рядом, наклоняется, разрывает рукав и оголяет глубокий кровоточащий порез. Выглядит омерзительней, чем ощущается, у Антона сразу к горлу подходит недоеденный паёк — у неживого в руках всё ещё нож с зубастым лезвием, таким только кромсать мясо. — Он мой друг, — поясняет Арсений, хотя Антон и не надеялся даже услышать от него комментарии и раскрытия тайн. Арсений возится с водой, промывает рану и достаёт из своей сумки маленький флакончик, которыми барыжат маги — человечность. Микродоза, но может хватить, чтобы не терять сознание от боли. Видимо, пора бы и самому такие запасы делать, не надеясь на накопленный резерв. — Мы часто встречались, жили в одном городе в юности, хорошо дружили. Я удивился, увидев его… Таким. Мне казалось, он никогда до этого состояния не дойдёт, мы постоянно обсуждали безопасность, но… — Но он умер, я понял. И видимо, не один раз, да? Арсений заканчивает с перевязкой, неловко подставляет флакон Антону к губам и почти насильно вливает драгоценные запасы в рот. По горлу растекается тепло, несётся стремительно по всему телу, разжигая целебное пламя. Зато рука наоборот немеет, и в голове немного проясняется. — Я знаю раза два. Но с его слов, он умирал уже раз пять. — Пять? И до сих пор не полый? — вырывается из Антона, и Арсений морщится. Тело за его спиной постепенно теряет очертания, отправляясь к Костру. — Серёжа говорит, что у всех разный порог и разная восприимчивость. И разум все теряют индивидуально, это тоже от различных факторов зависит. Он был абсолютно адекватный, агрессивный иногда, но это он с детства такой. Я уже думал, его ничего не возьмёт. Хотя знаешь… Может, он и приврал. Я никого адекватного дальше четырёх смертей не встречал. — Да там уже после второй такие изменения в башке, что пиши пропало! — делится своим необширным опытом Антон. — Арс, а ты… Уже умирал? — А ты? — тихо спрашивает Арсений. — Нет, конечно! — И я нет. Повисает неловкая тишина. Арсений оглядывается на уже исчезнувшее тело друга, потом снова смотрит на Антонову руку, поправляет идеальную повязку. — Интересно, как это. И что меняется после смерти. — Серёжа говорит, — снова начинает Арсений с присказки, — оно сначала больше в голове. Словно отмирает часть чувств или эмоций. Тебе просто становится что-то неинтересно чувствовать. Люди перестают быть интересны. Тело уже позже начинает потихоньку сбоить, что-то работает не так активно, например, дыхание, или кости ломаются легче, но ты не умираешь, хотя и человечности для полного восстановления требуется больше. Ну а потом уже начинается внешнее разложение. Антон уверен — они оба сейчас думают о том, что через несколько минут Серёжа появится около своего последнего Костра с уже начавшимися отваливаться кусками плоти. И невозможно представить, чего стоит Арсению его спокойный голос. — Есть предположение, что чем больше тебя держит в человеческой жизни, тем медленнее работает регресс. Я знаю случаи, когда неживой считал, что в форме, близкой к полому, он будет всемогущим. Собственно, у него после первой смерти уже отвалилась часть волос, почти вся кожа и крайние фаланги пальцев. Но его это вроде как устроило. Не знаю, где он сейчас, — словно пытаясь отвлечься, Арсений продолжает травить байки. Антон слушает его, чуть ли не с открытым ртом — он за десять минут перевязки узнал об Арсении больше, чем за месяцы их совместного пути. — Думаешь, это можно контролировать? — Ничего не думаю, — пожимает Арсений плечами. — У нас только и есть, что домыслы, опыт знакомых да слухи. И вера. Во что веришь, так оно для тебя и есть. Если есть общая цель — спастись от проклятия, то и другие способы на него влиять наверняка существуют. И снова мерзопакостная пауза, заполнить которую простой болтовнёй не получится. Но Антону претит натужное молчание. — Значит… Ты становишься просто бесчувственным? — ещё раз уточняет он, медленно поднимаясь с земли — оставаться в лесу уже не хочется даже на привал. Арсений провожает его движения беспокойным взглядом. — Эмоции притупляются, сожаления нет… Сочувствия… Ещё неживые не плачут. — Прямо не плачут? — хмыкает Антон. Арсений вдруг улыбается горько и, словно смутившись своей улыбки, начинает собирать их сумки в путь, отвернувшись. — Нет тоски — нет слёз. Значит, не плачут. *** Когда они видят высокие крыши города, то оба облегчённо выдыхают. Антон уже почти приготовился помирать — боль поползла на шею, рана, вопреки перевязкам и Арсовым запасам, загноилась и почернела. В бою Антон был больше обузой, что также на Арсении сказалось — к виднеющемуся Костру на огороженной площади за городом он несётся так, словно Антон выздоровеет, если сам Арсений добежит первым. Антон же у Костра падает на колени и почти суёт изуродованную руку в пламя — это абсолютно необязательно, сила Огня лечит и просто стоящего рядом человека, не нужно лезть в костровище, но Антон нетерпелив, и подсознательно всё равно ощущение, что так будет легче и быстрее. Арсений садится рядом, греется после затянувшейся дорожной стужи — всё-таки эра Тьмы реально ближе, чем им всем кажется, — начинает улыбаться, когда Антонова рука обретает свой обычный цвет вместо серо-зелёной культи. Антон и сам выдыхает с облегчением, ему быть в роли защищаемого непривычно, а страх, что и Арсения ранят, а то и убьют, отдавался ноющей болью в груди — если Арсений умрёт, одним почившим Драконам известно, встретились бы они снова в этом огромном мире, полном хаоса. Антон даже не знает, где Арсений бы возродился. Теперь же этот Костёр можно считать местом их встречи, ведь они оба появятся тут. Рядом снуют люди, почему-то тут, вопреки обычаю, проходит дорога и стоят кособокие лавочки — видимо, коммерция побеждает страх, и местные сразу так «встречают» прибывших у Костра. Зато не надо продираться к городу через траву и деревья, а можно спокойно пройтись по вытоптанной земле. День уходит на обычную суету — продажа лута, покупка припасов, обед в кои-то веки горячей едой в таверне. Арсений ещё добывает Антону новую рубашку взамен распоротой, словно чувствует вину за неживого друга. Рубаха светлая, плотная и очевидно новая, а не с рук, такую даже жаль надевать в дорогу, и Антон решает в ней пока только спать, когда есть кровать. Финальной точкой становится огромная баня. Они оба до скрипа отдирают с себя дорожную грязь, пот и застывшую кровь, очищаясь больше душевно — к пыли Антон привык, а вот к ощущению смерти над головой ещё нет. За усердием даже забывает поглядывать на обнажённого Арсения — если бы поглядывал, то отдохнувшее тело и среагировало бы соответствующе. А так есть шанс не опозориться и не показать своей болезненной зависимости. Хотя тогда, в хозяйской будке, Арсений смутно дал понять, что в курсе Антоновых переживаний. Хорошо это или нет — времени подумать не было, но разговор не имел продолжения как словами, так и поведением, поэтому Антон вернулся в свой режим наблюдателя. Снимают они комнату на ночь в огромном гостевом дворе, оплачивают монетами сразу, за что их с радостью размещают в одной из самых комфортных, где даже есть постельное бельё и кадка с водой. Излишняя роскошь для человека, привыкшего спать на земле, подложив под голову собственный плащ, но иногда почувствовать себя обычным тоже приятно. Спина определённо скажет спасибо. В комнату Антон возвращается первый — Арсений продолжает отмокать в огромной ванне с последними ночными посетителями, — переодевается в новую рубаху и с наслаждением садится на край кровати. Простыня сероватая от частых стирок, но точно свежая. От ощущения чистоты вокруг даже внутри становится полегче — оказывается, Антон чудовищно устал от своего похода. Пожалуй, он предложит Арсению задержаться в городе на недельку-другую, уж денег им хватит с лихвой. Тут и культурные мероприятия есть, можно сходить на площадь или на гуляния, скоро день всех Святых, точно будет веселее, чем в горелых мёртвых деревнях. Антон уже столько раз задумывался, а в чём цель его путешествий, что уже утомился от мыслей. Как будто это предопределено — раз ты неживой, то твой путь только через поглощение человечности и чужих душ для наращивания своей. Чтобы рано или поздно всё равно пополнить армию диких полых, да. Ну и поиск избавления от проклятия, точно, Антон постоянно об этом забывает. Хотя Дима — наставник из родного поселения — вон, тоже отмечен. И ничего, живёт с семьёй, никуда не стремится, никого не убивает. Покупает человечность на рынке у магов, лечится у Костра, не пытается прыгнуть выше головы и отхватить больше и сильнее. Правда Антон уверен — если об этом бы узнали все в их городе, на него бы объявили охоту. Нет в мире терпимости. Сбоку скрипит дверь, Арсений появляется в проёме серым приведением — лёгкий халат, выдаваемый улыбчивой банщицей, призван быть длинным, но с ростом Арсения, доходит ему лишь до колен. Антону тоже. — Отдыхаешь? — тихо спрашивает он. — Как рука? Странный вопрос, будто Арсений не знает, что Костёр лечит идеально, но возможно, его интересуют ощущения Антона. Фантомные боли — не игры. Тут всё серьёзно. — Нормально, я же недолго так проходил. — Декаду почти, хватает, — неуверенно откликается Арсений, явно зная больше, чем говорит. Видимо, этот его Серёжа и не в такие переделки попадал и многое Арсению рассказал. — Расскажи ещё, что там… После смерти? Антон не хотел этого спрашивать. Это как доказать, что да, уже смирился, что счётчик запущен. Все неживые говорят, что страшно умирать только в первый раз, а потом жизнь перестаёт быть ценной, и ты катишься в бездну, теряя человечность в себе всё больше и больше. Антон очень боится умереть. И пожалуй, страшнее всего стать тем, кому на эту смерть станет плевать. Как бы хотелось послать этот знак Тьмы в задницу, жаль, что это не было его выбором. Арсений молчит, словно удивлён вопросом, но в итоге выдыхает, теряется где-то за спиной. — Ну… Сначала больно, но недолго. Потом тебя словно собирает обратно, и вот ты уже у последнего Костра. Для тебя проходит буквально мгновение, хотя по факту это занимает почти сутки. В голове спокойно. Но в душе пусто. Потом постепенно многое возвращается и возрождается, но какой-то кусок тебе уже недоступен навсегда. И ты его потерю чувствуешь. От последних слов по спине аж холодок пробегает, Антон ёжится немного. — Руке точно нормально? — ещё раз уточняет Арсений, а в его голосе появляется волнение. — Как будто всё ещё чувствует нож. И гниль. Сколько ни тёр, не мог отмыть, — вздыхая, признаётся Антон. Это не первое его ранение, но такое серьёзное и мерзкое всё же в новинку. Кажется, что вылечи он руку постепенно, через медленную регенерацию, избежав Костра, было бы не так сложно мозгу принять резкое выздоровление. А пока приходится мириться с этими играми разума с разницей в реальности и в голове. Кровать за спиной натужно скрипит, и Антон понимает — это его кровать. Он Арсения не видит, но может представить, как тот забирается коленями на матрас и встаёт за спиной горячим изваянием. По уху пробегает воздух — Арсений совсем близко, выдыхает тяжело и очень тихо, но чётко говорит: — Трахнешь меня? Он задаёт вопрос, но Антон слышит приказ. От очередного самодовольного выдоха волосы поднимаются на загривке, а в животе тяжелеет всё больше. Антон резко разворачивается, почти столкнувшись носами, и жалобно смотрит в потемневшие голубые глаза с привычно припухшими веками. — Чего издеваешься? — с ноющими нотками шепчет он, чувствуя, как искривляется рот уголками вниз. — Дурак. Тёплые ладони разворачивают Антона полностью и давят на плечи, заставляя вжаться спиной в кровать. Арсений запрыгивает ланью на бёдра, задирает Антонову рубаху и жадно смотрит на голые пах и ноги — штанов Антон после переодевания не искал. Потом наклоняется и прижимается губами к губам. Антон чувствует Арсения всего. И горячий рот, и треплющие волосы пальцы, и влажные ягодицы — Арсений под халатом, ожидаемо, обнажён. От губ Арсений отрывается в неком трансе, заглядывает в глаза и — Антон знает, — сможет найти там только слепое обожание. Сосёт Арсений тоже жадно. Втягивает щёки, хлюпает, будто торопится, Антон каждую секундочку этого действия хочет сохранить в своей памяти на все жизни, потому что никто так самозабвенно не прикрывает ресницы в удовольствии, никто не заглатывает глубоко и жарко, и, находясь внизу, на коленях, на самом деле опуская на колени стоящего сверху. Антону даже трогать Арсения страшно, хотя хочется безумно, эти вихры тёмные сквозь пальцы пропустить, по шее провести полной ладонью, потрогать горло и ощутить в нём собственный член. От одной мысли Антон шипит и чувствует, что кончит в ту же секунду. Арсений подхватывает ощущение, останавливается и медленно соскальзывает, пуская ещё больше слюны по напряжённому стволу. — Там в тумбочке наверняка масло лежит. В таких комнатах для шлюх оставляют, — Арсений вытирает рукой рот единым длинным жестом и гипнотизирует Антона взглядом. — З-зачем? — слабым голосом спрашивает Антон, но честно тянется к тумбочке и в верхнем ящике обнаруживает квадратики льняных тряпок, спички и пузырёк с масляной пробкой. — Чтобы сзади их брать, Антон, — вскидывает брови Арсений. Он выхватывает из Антоновых неуверенных рук пузырёк, легко откупоривает пробку и льёт себе на ладонь масло, мгновенно бросающееся в нос ароматами борделя. — Чего присмирел? — ёрничает он и вдруг ухмыляется. — Я… Чот ни разу туда… Туда, — совершенно по-дурацки смущается Антон. Он даже с кабацкими девками как-то без изысков, они больше сами вели в койке и направляли, что там и куда, и что сейчас делать с Арсением, Антон попросту не знает, хотя очень хочет — и знать, и делать. — Не переживай, я помогу, там принцип тот же, — хмыкает Арсений. — Не зря же я дожидался, пока все из бани уйдут… Смысл последней фразы от Антона ускользает, но сейчас от него ускользает вообще всё — смыслы, сознание, даже кровать под ним утекает, — ведь Арсений обхватывает его своим телом, нанизывается постепенно, медленно, болезненно поскуливая, но всё равно опускаясь к Антону на бёдра. Антону жарко так, словно всё тело в Костёр забросили, и каждый кусочек сейчас щиплет в агонии. Про член и говорить нечего — там пламя, экстаз, концентрированная нега всего Антонова существования. И Арсений увеличивает всё это многократно, сжимаясь вокруг, пульсируя внутри и начиная так же тягуче двигаться. — Давай, Антон, не бойся, — натужно бормочет Арсений и закатывает глаза, когда Антон, внутренне умирая от собственной смелости, тянет руку к встающему на глазах члену и неловко поглаживает выглянувшую головку. Вязкая прозрачная капля цепляется за пальцы, мажет их в медленных движениях, и Арсений стонет так тоненько от нехитрой ласки, что хочется непременно повторить и вырвать снова эти звуки. — Пусть твоя рука запомнит это, — Арсений перехватывает Антонову ладонь, давит сильнее ею на стоящий член, после чего поднимает по животу и ведёт себе по груди. — Пусть у тебя в голове останется только ощущение моей кожи, потрогай, какой я мокрый, и всё из-за тебя… Все куртизанки и случайные связи меркнут в прошлом. И кажется абсурдом, что за пыльными мутными стёклами продолжает бурлить этот сумасшедший мир, где люди умирают просто потому что; сражаются за жизнь, ищут исцеление от проклятия, превозмогая голод и болезни. И ощущение, что нет места другим чувствам, но вот сейчас Арсений — как инородное пятно на полотне этого мира, — заставляет внутри расцветать чем-то новым, незнакомым, по-наивному светлым и чистым, чему в этом мире обычно не суждено было прижиться. Антон упирается пятками в койку, вскидывает бёдра и получает свой долгожданный тонкий стон — Арсений теряет его руку, прогибается спиной и запрокидывает голову назад. Красивый, гибкий, нежный — об этом легко не знать, пока видишь Арсения только как путника и воина, в слоях защитной одежды и дорожной пыли. Но теперь даже сибирская шуба из медвежьей шкуры не сможет скрыть от Антона настоящего Арсения, отзывчивого, громкого, мокрого и яростно насаживающегося ягодицами на член. Арсений кончает первым — снова трогает себя Антоновой ладонью, вдруг наклоняется вперед и выталкивает из себя мутную жидкость Антону на живот. Вокруг члена так плотно сжимается чужое тело, что Антон хрипит от неожиданности, хватает Арсения за талию и тянет наверх — он сейчас кончит прямо внутрь, потому что в паху вулкан, и его ничего не сдержит. — Не бойся, давай в меня, — не поддаётся рукам Арсений, снова вбирая в себя на всю длину. Антону не остаётся ничего, как подчиниться — в очередной раз — и раствориться в этом удовольствии. В себя Антон приходит, пока Арсений легко касается губами его лба, после чего он соскальзывает с ног, забирает из тумбочки тряпки и плавно двигается в угол, где стоит бочка с водой. Антон, как под гипнозом, встаёт следом. У Арсения по бёдрам течёт Антоново семя, и от этой картины в голове шумит усиленно — хочется приподнять за ягодицы, раздвинуть и посмотреть, как… Прохладные брызги в лицо не отрезвляют, но тормозят — Антон послушно берёт влажную ткань из Арсеньевых рук, протирает свой живот и покорно смотрит, как ему гладят пах. Наскоро подмывшись из бочки, снова сплетаются конечностями и целуются — голые, липкие, до сих пор разгорячённые. Антон поддаётся очередному порыву, разворачивает и вжимает Арсения в стену, смежную с коридором, абсолютно не задумываясь о том, слышно ли будет их там. Двигаться по растянутому и смазанному гораздо легче, и Антон внутренне поскуливает псиной от того, как трепетно Арсений приподнимается на носочках, чтобы глубже насадиться на член и подстроиться под его бешеный темп. Руки шарят по телу, запоминают каждый изгиб, каждую родинку, каждый шрам, губами Антон обводит плечи, поднимается на шею и даже лижет скрутившиеся на затылке колечками влажные волосы — по ощущениям неприятно и странно, но Антон не жалеет, потому что Арсений, потому что от него хочется всего, и лизать, и кусать, и потрогать. Теперь Антон не уточняет — кончает, вбившись по самые яйца, чувствуя, как дрожат ноги Арсения от неудобной позы на носках, как пульсирует и влажнеет снова его член в кулаке и как ходит его грудь от страстных хрипов. Если можно любить Арсения много жизней подряд — Антону и не надо искать избавление от проклятия. Потому что это — благословение. *** Было ли это неожиданно? Да нет, пожалуй. Антон видимо всё это время жил с ощущением хозяина непостоянного кота, живущего на три дома. Легче ли ему от этого смотреть на пустую кровать? Ни на толику. Антон поднимает с пола светлую рубаху, долго держит её в руке, будто последний кусочек предыдущей реальности, соединяющий с ненавистным и одиноким настоящим. Потом угрюмо проходится по комнате, собирая свои немногочисленные пожитки. Плаща и оружия Арсения тут уже нет. На завтраке людей немного, Антон проснулся поздно, и каждый почему-то считает своим долгом попялиться на него, не стесняясь. К таким взглядам Антон вообще привык — отмеченных знаком Тьмы не очень любят, хотя никто прямо не скажет, — но сейчас ощущение, что на него смотрят только потому, что он брошен, оставлен нелепо и без объяснений. Внутри ещё барахтается надежда, что он не так всё понял. Что излишне драматизирует. Что Арсений сейчас появится в харчевне, фыркнет под нос и скажет, что просто ходил встречать рассвет или купить молока у торговок. Да, со всеми своими вещами. Но сколько себя ни утешай, сколько ни крути головой вокруг, выискивая вихрастую макушку, минуты тикают, время идёт, но никто не возвращается, ни с молоком, ни без. Антон впихивает в себя безвкусные яйца, пресный квас и такой же несъедобный бумажный хлеб, прежде чем окончательно смириться — Арсений не вернётся. И это не было его спонтанным решением. Возможно, он даже спать не лёг, когда Антона отрубило, а сразу собрался и ушёл. — Эй, лохматый! — окликает его хозяин двора. — Ты для себя комнату продлевать будешь? Плечи сами собой дёргаются в отвращении только от мысли, что придётся вернуться в ту комнату, где до потолка всё пропахло Арсением и их единственной и последней ночью вместе. — Нет, ухожу. Какой ближайший Костёр отсюда? Оставаться в этом городе Антон не имеет никакого желания. *** За пару дней пути в голове немного проясняется. Антон специально петляет лугами, чтобы напороться на особо жирный улов: парочку полых и кабанов, с которых он абсолютно живодёрски срезает клыки. В груди всё ещё бьётся несправедливость, но вспыхнувшая злость сменяется тягучей обидой и тоской. Всё-таки Антон быстро привык путешествовать вдвоём, прав был Арсений, избегая близости, если знал, что итог будет таков. Хотя с чего вообще такие итоги — всё ещё непонятно. Очередной город, направление на которое дал хозяин гостиного двора, от предыдущего не отличается вообще ничем, кроме того, что в нём не размазываются воспоминания о проведённой ночи с единственным человеком, которого Антон за свои три десятка лет полюбил. И ещё в нём нет понимания, что именно здесь этот самый человек тебя и оставил. Антона это более чем устраивает. Перед ночлегом обходит аж три гостиных двора, останавливаясь в крохотной ночлежке, наименее похожей на предыдущую. Здесь даже своей бани нет — только общая через дорогу, зато есть питейная таверна в подвале, а это как раз то, чего Антону сейчас не хватает. Он даже мысленно переносит визит к Костру за городом на завтра, чтобы с утреца заодно подлечиться с ожидаемого похмелья, хотя обычно сначала посещает каждый увиденный Костёр, а потом уже ищет ночлег и пропитание, знакомясь с новым пристанищем. И какова судьба-злодейка, если она уже сумела убедить Антона, что Арсений намеренно скрылся из его жизни, растворился в огромном хаотичном мире, где путники нечасто видятся больше пары раз за все жизни, насколько далеко разбрасывает их путь. И какова её нахальность и гнусность, чтобы именно сейчас, в этом упадническом состоянии, в немаленьком в общем городе, воткнуть Антона с разбега прямо в сидящего в углу с куртизанками Арсения всего три дня спустя. Антон не знает, чего ему хочется больше — радоваться или плеснуть пива из кружки Арсению в лицо, но тот сам перехватывает его взгляд, вздыхает тяжело и, зацепив свою кружку, пересаживается к Антону. Пауза тянется, но слов у Антона впервые не находится. Красивый, уставший, с теми же воспалёнными любимыми глазами. Да чёрт побери. Где среди этого всего гордость и ненависть? — Как ты меня нашёл? — Я тебя не искал, — врёт Антон. Врёт, потому что сбежал из города, ходил окольными путями, искал приключений, лишь бы не вглядываться в чужие лица, не искать среди них то одно единственное, которое больше всего жаждал видеть. И знал, что ещё долго будет искать, размышлять, выискивать новые Костры и думать, проходил ли их Арсений или нет. Арсений снова вздыхает тяжело, отпивает пиво и грустно говорит. — Я говорил, наш век недолог. Я не мог не уйти, понимаешь? — Антон лишь качает головой — не понимает. — Мне страшно, что я не могу тебе ничего пообещать. Вот сейчас я тебя люблю, но после смерти нет никакой гарантии, что всё останется таким же, слышишь меня? Антон слышит только одно. — Ты меня… Ты меня тоже любишь? Арсений замирает испуганной птичкой. Скулы алеют — может, от жары или алкоголя, — но Антон-то видит, открывать Арсению душу — не рядовой случай. — Антон, — длинно выдыхает Арсений, прикрывает длинные ресницы и словно мирится с поражением, — я к тебе привязался на той пустоши только потому, что я впервые вообще почувствовал хоть что-то к человеку. Такое, что мне достаточно было просто находиться рядом и греться в лучах твоей души, чтобы быть по-настоящему счастливым. Такое, что я потерял уже, как думал, навсегда. Осознание режет больнее Серёжиного ножа с зубьями, Антон вглядывается в человеческие голубые глаза, в поджатые тонкие губы, ищет, ищет ответ на свой вопрос. И не находит. — Арсений… — слова в глотке толкаются с трудом, Антон хочет хлебнуть пива, но не может даже сейчас сказать, где находятся его руки. — Сколько раз ты умирал? — Три, — просто отвечает Арсений, в кои-то веки не юля и не жонглируя формулировками, как будто признаётся в чём-то обычном, а не в своём приближении к полому. — Поэтому мне и страшно. Со следующей смертью я уже могу тебя не узнать. — Ты дурак. Некоторые после смерти вообще не встречаются, — устало говорит Антон, внезапно ощущая облегчение. Момент понимания словно вручает в руки и все нужные слова — теперь он Арсения не отпустит, и теперь он его понимает. — Только мы умрём быстрее. Мы умереть можем уже завтра, Антон! — Значит, у нас будет целый один день, но вместе. Тонкая губа сминается зубами, Арсений смотрит недоверчиво, но так жалобно, словно Антон озвучивает всё то, что он хотел, но боялся услышать. — И я не хочу стать причиной твоей смерти, — неуверенно тянет он, но Антон чувствует, что стена арсеньевского безмолвия пала. — А мне не страшно за тебя умереть. И убить. Я смогу тебя защитить. — Ты представляешь, сколько неживых и нежити встретится на нашем пути? — горько хмыкает Арсений, но алое ползет за уши и на грудь, потому что Антон не врёт, а Арсений верит. — Хочешь, я ради тебя всех их убью? Треск дверей и визг женщин у длинной стойки прерывает любые попытки в продолжение разговора, Антон раздражённо поворачивается на предмет шума и в ужасе наблюдает, как падают на бока столы, сбитые первыми безумными гостями. Первыми. Потому что за спинами лезут ещё, с белеющими костями, с ошмётками кожи на черепах и пальцах, одетые и голые, роняют стулья, столы, чтобы хватать первых попавшихся бедолаг, не успевших среагировать. Начинается паника — окон в подвале нет, только тонкие дырки под потолком, куда начинают ломиться особо прыткие, еле пролезая в щели. Куртизанки ныряют за стойку, дёргают дверцу на кухню и, видимо, запирают её изнутри, пара путников хватают мечи и без разбора начинают кромсать обезумевших неживых. Арсений тоже вскакивает, оглядывается в поиске оружия, но ничего не находит, кроме ножа. Антон снаряжение тоже оставил в комнатушке наверху, поэтому сейчас может обороняться только стулом. За неживыми вваливаются полые, клацают челюстями и вертят полусгнившими глазами, разбрасывая длинные веткоподобные руки в разные стороны, бросаются на людей, мешают друг другу. У входа обнаруживается топор, и с ним Антон ощущает себя хотя бы немного защищённее, а самое главное, способным защищать. Арсений жмётся в угол, заблокированный тремя неживыми — ещё адекватными, с металлическими крюками в руках, но всё с той же агрессивной целью: убить, сожрать, напитаться. Его нож торчит в шее одного из них так глубоко, что чтобы вытащить, пришлось бы упереться ногой, так что Арсений приседает в углу, защищая голову только собственными кожаными браслетами на руках. Топор входит промеж лопаток самому огромному — на каких мощностях Антон выдирает его обратно, чтобы следующим ударом снести голову, остаётся для него загадкой. Двое остальных тут же поворачиваются и скалятся в ярости, Арсений пользуется заминкой, делает ногой подсечку, роняя противника, и вырывается из угла. Антон решает последовать за ним, не геройствуя. Но судьба на сегодня свои подарки закончила, оставив лишь мерзкие сюрпризы. Вся лестница забита до предела, люди пытаются пробиться сквозь поток неживых, и Антон понимает — бою быть. Он хватает бегущего впереди Арсения за руку, заводит себе за спину и прижимает лопатками к стене узкого лестничного подхода, а сам выставляет вперёд руки с топором. — Поднимайся боком! — кричит он, еле перекрывая общий гомон, и сам ставит ногу на ступеньку выше. Пара неживых поворачивает на них уродливые головы, Антон отрубает тянущиеся руки слишком легко и делает ещё шаг, чувствуя, как Арсений также медленно переступает сзади. — Антон, выпусти меня! — пытается вырваться Арсений, цепляется руками за его бока, но Антон почти лежит на нём спиной, не позволяя высунуться на опасную сейчас лестницу. Антон делает ещё один шаг наверх и рукой вдавливает лезвие очередному неживому в ключицу, чувствуя, как в плечо вонзаются острые зубы. — Стой сзади! — на адреналине Антон не чувствует боли — а может, неживой и не смог прокусить наплечник, — но точно знает одно: Арсению он сегодня умереть не даст. По груди скребут чужие руки, и Антон слышит треск ткани. — Антон! — кричит в ухо Арсений, тянет рубаху за ворот назад, но Антона сейчас от Арсения даже Дракон бы не оторвал: в груди клокочет ужас, что Арсений безоружен и может так нелепо потерять свою четвёртую жизнь именно тогда, когда Антон в его глазах увидел их совместное будущее. Не сегодня, Смерть. Давка страшная, Антона колет в грудь то чужой локоть, то чьё-то оружие, топор честно ломается уже наверху — Антон опускает лезвие на голову полому, который мёртвой хваткой вцепился в шею обломками зубов, и древко с треском разваливается в руках. Отпускает Антон Арсения только тогда, когда они вываливаются на многолюдную улицу. Тело сразу начинает весить ужасно много, Антон медленно опускает голову, чтобы увидеть, что за кровью на груди даже не видно одежды. То, что Арсений подхватывает его в падении, понимает уже, когда они проходят, обнявшись, почти весь двор. Антон перебирает ногами лениво, отяжелевшая от крови ткань штанов мешает, словно идёшь под водой. Если бы Арсений не волочил его сейчас, вряд ли Антон так далеко ушёл от злосчастной таверны. — Потерпи маленько, Антон, умоляю, до Костра, — Арсений сильный, Арсений выносливый, он уверенно шагает вперёд по горящей улице, умудряясь не врезаться в паникующих и орущих людей, которых по укрытиям разгоняет охрана. А ещё Арсений плачет, утирает лицо грязным рукавом, больше размазывая кровь, но упорные дорожки слёз рассекают щёки и алые разводы на них. Антон смотрит на это с каким-то удивлением, это ведь Арсений, почему он вообще плачет, но собственная боль обрывает любые мысли, заставляя собирать их в цепочки заново, с нуля. — Арсе… — Молчи, ублюдок, молчи и держись, — в голосе слышно подвывание, Арсений смотрит вперёд слепо, часто моргает, но продолжает упорно идти. В какой-то момент Антон даже не понимает, шагает он сам или волочится кулем — ног он не чувствует совершенно. В глазах мелькает огонь, а огромный Костёр переливается жаром прямо за ним, кажется, совсем близко, хотя они не миновали даже городских стен. Арсений сильный, Арсений выносливый. А ещё гибкий, страстный и какой-то предельно хрупкий в объятиях. Антону нравится, что он успел узнать Арсения таким, и что именно это сейчас стоит перед глазами вместо марева пожаров и кровавой завесы. Рыжий отблеск керосиновой лампы на обнажённой влажной коже Арсения. Припухшие алые веки и потемневшие голубые глаза, заполненные зрачком. Узкая ладонь, переплетающая их пальцы на Арсеньевом животе. — Ты лучшее… Лучшее, что у меня было. Арсений был прав. Больно. Но совсем недолго. *** Это похоже на момент, когда после дикой пьянки наутро приходишь в себя в незнакомом проулке, прижавшись спиной к корыту с водой. С одной разницей — ничего не болит, нигде не повреждено и, самое удивительное, никто не пялится осуждающе и цокая в процессе этого пяления. Людей мало, потому что Костёр — как и обычно — находится за городскими воротами, чтобы уберечь от атаки полых или агрессивных неживых, но именно около этого Костра всё те же кособокие лавочки и дорога, ведущая к злополучному, но уже не вызывающему ненависть городу. Воспоминания о душевной боли в нём притупились, словно они были не недавно, а тысячи лет назад — в прошлой жизни, ха, — и внутренняя апатия берёт верх. Не заморачиваясь, Антон выбирает тот же гостиный двор, также оплачивает монетами, сохранившимися в одежде. Удивлённый скорым возвращением хозяин отдаёт тот же ключ от их комнаты и привычно предлагает услуги бани. Антон моется чисто номинально — Костёр, к счастью, имеет ещё и эффект новорождённого младенца, когда ты здоров, чист, свеж и даже сыт. Вся грязь остаётся только внутри, и Антон сполна теперь понимает Арсеньевы — а теперь он уверен, что они не были Серёжиными, — рассказы. Словно часть души просто заблокирована, эмоций нет. Принятие оказалось очень простым делом — сознание просто сигнализирует «ты умер в первый раз, теперь ты на шаг ближе к полому, поздравляю» и это не вызывает ровно никаких страхов или печалей. Он же знал, что рано или поздно это случится. Интересное начинается в комнате, в которой — ему определенно это кажется, но всё же, — всё ещё пахнет Арсением, его страстью, их наконец выплеснутыми чувствами, и Антона прорывает окончательно. Он просто скрючивается на той самой кровати и задыхается, задыхается то ли в слезах, то ли в собственном нахлынувшем понимании — Арсения он всё ещё любит, возможно, даже больше, чем раньше. И защитить его в таверне было естественным инстинктом, Антон бы поступил так, даже если бы не был неживым, и не возродился бы потом у Костра. Антон просто хочет, чтобы Арсений жил и был счастлив, пусть в реалиях их ужасного загнивающего мира, переходящего в эру Тьмы, но точно не умирал у него на руках, искрясь и исчезая навстречу своей пятой жизни. Что теперь со всем этим багажом чувств делать, Антон не знает. Он даже не знает, выжил ли Арсений в той потасовке, будучи обременённым его недвижимой тушей в толпе разъярённых неживых. Не знает, каким он очнётся у своего Костра и вспомнит ли, что любил когда-то. Не знает, хочет ли, чтобы Антон снова его нашёл. Потому что Антон точно хочет. Стук в дверь как стук в самое сердце. Антон не слышал, чтобы у неживых с каждой смертью появлялись магические способности, но он точно знает, кто добрался до таверны спустя сутки. Арсений не плачет, но глаза у него ещё краснее и воспалённее, губы искусаны до кровавых корочек, а руки беспокойно теребят бляшку плаща на плечах. Заглядывает в лицо, высматривает свои страхи перерождения, впитывает Антону в кожу свою боль, неуверенность и стыд за собственные чувства. — Ты… — Люблю тебя ещё больше, чем в прошлой жизни, — шепчет Антон, а в груди ворочается кипяток из чувств, точно ещё сильнее и агрессивнее, чем до их встречи в подвальной таверне незнакомого города, где души были обнажены настолько, что слились в одну. Антон нашёл своего человека, и даже смерть не способна вырвать из сердца всё то, из чего Антон сейчас состоит. А значит, ни вторая, ни третья смерть не смогут отобрать у него эту любовь, и уверенность в этом больше, чем в неумолимом наступлении эры Тьмы. Лицо Арсения кривится, глаза краснеют и щурятся, прежде чем слёзы прорываются из красных уголков век. — И я. И я ещё больше. А говорил, неживые не плачут.