Все фильмы только о любви

Тэхён чувствует на себе чужой взгляд, осязаемо, почти кожей, почти как прикосновение. Это скандально. И совершенно неслыханно. Тэхён почему-то думал, что здесь тоже должно действовать неписаное правило мужского туалета — не пялиться на чужие члены. По крайней мере, в открытую. Кинотеатр на бульваре Сен-Мишель был единственным на два округа кинотеатром, в котором не курили. Потому что курить, когда руки заняты членом, весьма неудобно. Кинотеатр на бульваре Сен-Мишель был кинотеатром, в котором показывали фильмы для взрослых. Никто не знает, какой именно фильм стал пионером этого славного жанра, но Тэхён знает, какой был первым дошедшим до его дней — Мари отходит ко сну. Или невеста перед сном. Или дилемма жениха. Зависит от перевода. Любимый вариант Тэхёна зависит от настроения. Фильм в 1896 году снял Эжен Пиру. Он длился семь минут, из которых до современного зрителя дошли всего две. Предприятие это имело небывалый коммерческий успех, и по миру началось шествие фильмов, снятых на синюю пленку. Тэхён не извращенец, он всего лишь ценитель кинематографического искусства, в том числе и такого. Тем более — такого. Образно говоря, «Мужчине и женщине» Тэхён бы предпочел «Мужчину и мужчину», но он слишком недавно приехал в Париж, чтобы знать, в каком из кинотеатров крутят кино для геев. А у товарищей по академии спрашивать пока слишком неловко. У них и так достаточно поводов поднять его на смех — провинциал с юга страны, со странным говором и странными манерами. Приехавший в столицу за мечтой — учиться снимать кино. Так что Тэхён довольствуется пока тем, что есть. Он не переборчивый. Тэхён возбуждается сильнее от хриплого голоса актера, сжимает себя ладонью. И снова чувствует чужой взгляд — искоса, но все так же явственно. Непривычно, особенно для этого места. Тэхён поворачивает голову и встречается глазами с парнем. У того раскрасневшиеся щеки и яркие, приоткрытые в удовольствии губы. Парень двигает рукой у себя между ног быстрее, продолжает смотреть на Тэхёна в ответ. А потом резко выдыхает, не отводя взгляда, как загипнотизированный, откидывает голову назад, а после улыбается — нежно и дразняще. И лезет в карман за платком. Осознание приходит к Тэхёну не сразу, он не сразу понимает, что парень, вообще-то, кончил. Глядя ему в глаза. Когда до Тэхёна все-таки доходит, он замирает на пару секунд с рукой на члене, а потом кончает так сильно, что пачкает спинку кресла впереди. Парень подмигивает ему, Тэхён ужасно смущается, а парню все равно. Хорошо, что под южным загаром не видно, как сильно он покраснел. Хотя и покрасневшее лицо тут легко списать на специфику заведения. Когда фильм заканчивается и зрители покидают зал, не разговаривая, не смотря друг на друга, потому что это все же неловко, передергивать в зале с незнакомыми людьми, Тэхён трусливо сбегает в туалет. Он боится столкнуться с тем парнем на выходе. Долго тормозит у зеркала, моет руки и лицо несколько раз, чтобы освежиться, прийти в себя. И потянуть время. Когда Тэхён все же выходит, на улице почти никого не остается. Ветер холодит умытые щеки и чуть влажную челку. Тэхён ежится и прячет руки в карманы. Тот самый парень стоит облокотившись на перила крыльца. Щурится на зимнее холодное солнце. Тэхён спешит побыстрее пройти мимо. И кажется, слышит вслед смешок. Тэхён в Париже чужой. Странный. Давно не стриженный, но волосы все равно не прикрывают нелепые большие уши. Он прячет лохматую голову под темно-зеленым кепи и сутулится. Тэхён одет не модно, не ярко, не по столичному. И не по столичному глазеет по сторонам, удивляется. Провинция, что с него взять. Приносит извинения пожатием плеч, как привык, но его не понимают. Весь Париж для Тэхёна — тяжелые жестяные двери, светлый камень домов, широта проспектов. Париж монументален и светел. Местами грязен, местами — роскошен. Париж — это жизнь в самых разных ее проявлениях. Здесь царит атмосфера свободы, юности, бунтарства и эротизма. Только вот Тэхёну сложно ей проникнуться. Может быть, он просто деревенский ханжа и ему здесь не место. Тэхён, если говорить начистоту, немного устал чувствовать себя чужим и неуместным. Со своей быстрой невнятной речью, экспрессивными манерами, тактильностью. В Париже люди, оказывается, не привыкли, что к разговору привлекаются разные части их тела. Их обнимают, щиплют, похлопывают, тычут, а иной раз и потирают. Такого Тэхён старается теперь себе не позволять, хоть и тяжело, руки порой сами собой тянутся — и встречают пустоту, потому что собеседник вдруг отступает на шаг назад, будто бы испугавшись. Но Тэхён же не хочет сделать ничего плохого. В такие моменты Тэхён всегда смущается, закрывается, его и так быстрая речь становится еще быстрее и скомканнее, настолько, что его трудно понимать, и все становится настолько неловким, что Тэхён старается побыстрее сбежать. Лучше от этого не становится никому, Тэхёна потихоньку начинают считать чудиком, а у самого Тэхёна не получается показать себя с другой стороны, себя настоящего, так что он просто смиряется со своей ролью и плывет по течению. Его не обижают, нет, просто почему-то в фильме про свою жизнь он начинает отыгрывать второплановую комедийную роль вместо главной. — Эй, Прованс! — зовет Шарль и хлопает Тэхёна по плечу. Он учится на курс старше, и это с его легкой руки и языка без костей к Тэхёну приклеилось это дурацкое прозвище. Ну и потому что Тэхён действительно из Прованса. — Завтра вечером собираемся у Филиппа. Его родители уехали на выходные в Нормандию и квартира в полном его распоряжении. — Слушай, я наверное, пас. Там точно соберется много людей, Тэхён начнет нервничать и опозорится. Кто-то обязательно попросит его сказать что-нибудь с акцентом — Тэхёну это уже надоело. Может, ребята действительно не имеют в виду ничего плохого, но Тэхён все равно чувствует себя в такие моменты приглашенным клоуном. — Тебе надо почаще выходить в свет, иначе никогда не освоишься. — Шарло не оставляет попыток вытащить Тэхёна куда-нибудь. И Тэхён ему благодарен, правда. Просто сегодня настроения совсем нет. — Пойдем, там будет Мими. С красивыми подружками. — Кто эта Мими? — Тэхёну нравится имя. Такое нежное. — Твоя девушка? — Это парень, — смеется Шарло. — Чимин Ланьель. Он из школы Гранд Опера. Отличный парень. Знает всех хорошеньких цыпочек. В глазах Шарло любой, кто приводит на вечеринку девушек — отличный парень и друг навеки. Как бы сказать Шарло, что хорошенькие цыпочки Тэхёна не очень-то интересуют. В отличие от парней из балетной школы. Ножки у этого Мими должны быть, как говорят в Париже, chouette. Так что Тэхён соглашается. Как знать, а вдруг в этот раз вечеринка действительно будет классная. Тэхён здоровается с Филу, проходит в квартиру, полную людей и запаха «Голуаза». Ловит взглядом свое отражение в зеркале в прихожей — пиджак чуть узок ему в плечах, а брюки коротковаты, да и ширина штанин не та, не по моде. Тэхён хотел выглядеть прилично, но сейчас понимает, что выглядит нелепо. Весь его вид кричит о том, кто он есть — деревенщина. Снова становится неловко. В кухне слишком накурено, Тэхён кашляет и решает остаться в гостиной. Какое-то время он просто неловко подпирает стену, а потом к нему подходит Шарло. И не один. С ним рядом тот самый парень из кинотеатра. Который пялился на его, Тэхёна, член. И который, оказывается, знаком с Шарло Дюпоном. Слишком много совпадений для такого огромного города как Париж. — Это Мими, — улыбается приятель. — Я про него тебе говорил. А это Тэхён. — Салют. — Мими улыбается как-то слишком хитро. И настолько широко, что его глаза превращаются в лукавые полумесяцы. — Мне кажется, я тебя уже где-то видел. У Мими красивый голос — высокий, но бархатный. С переливчатыми гладкими интонациями. На родине Тэхёна парижан насмешливо зовут пуантю — как остроносую рыбацкую лодку — за их рубленую, прерывистую речь. Назвать так Чимина язык не поворачивается. — Это вряд ли, — Тэхён от неловкости прячет руки в карманы. — Я редко куда-то выбираюсь. — Тогда приятно познакомиться. Я очарован. Чимин снова улыбается, и они соприкасаются щеками. Тэхён чувствует неожиданно терпкий аромат духов Чимина, мягкость его кожи. Третьим, финальным поцелуем, Чимин прикасается не щекой, а губами. Тэхёну кажется что чужая улыбка отпечатывается у него на коже. — Итак, мальчик с улицы Вожирар, — Чимин смотрит на него с интересом. — Какой твой любимый фильм? Дай угадаю — Годар. Вы все им бредите. Только вот что из. — Мне жаль тебя разочаровывать, но даже близко не он. — Ты меня не разочаровал, даже наоборот. Так какой? — Украденные поцелуи. Ответ вырывается сам собой и возможно звучит странно. На самом деле, Тэхёну нравится все. Все фильмы и все режиссеры. Он искренне убежден, что каждый фильм достоин внимания зрителя. А конкретно сейчас Тэхён считает, что невозможно видеть перед собой губы Чимина, чуть наклонившегося, чтобы перекричать музыку, и не думать о поцелуях. — Трюффо? — Чимин удивленно поднимает бровь. — Почему он? Удивиться есть чему. Почему из всех — он. Антагонист Годара, кумира мира кино и молодых бунтарей. Режиссер, расхваливающий насквозь коммерческого, развлекательного Хичкока. А Тэхён вот выбрал Трюффо. Буржуазию предпочел пролетариату. Хотя Годаром он, без сомнения, восхищается. Так странно, восхищаться кем-то от всей души и понимать, что твой кумир тебя бы презирал. Но Тэхён ничего не может с собой поделать. Тэхён бесконечно далек от политических взглядов Годара, но ему бесконечно близок Годар — художник, Годар — созидатель и творец. Пусть вся жизнь Тэхёна — это, что Годар бы высмеял. Его незыблемую буржуазность, семейственность. Все то, что Тэхён так любит — свое семейное гнездо, поколенческие традиции, респектабельность и репутацию их виноградника — Годар бы растоптал. Увы, Тэхён не бунтарь, скорее он — тот самый хороший парень, которому главная героиня фильма предпочитает обаятельного мерзавца. Единственное, чем он может бросить вызов обществу — так это своей ориентацией. Да и ей сейчас не сильно кого удивишь, если геев теперь даже на большом экране показывают. — Он сентиментален, — пытается объяснить Тэхён, но он не уверен, что сможет донести мысль. Что Чимин его поймет. — Много грустен и добр. В нем много искреннего внимания к человеку. — Куда ты так торопишься? — Тэхён не понимает. Лицо у Чимина такое, как будто он хочет рассмеяться, но что-то его останавливает. — Много грустен. — Чимин все же не выдерживает и передразнивает со смешком. Опять Тэхён запутался в собственных словах и мыслях. У него всегда одно опережает другое. И в результате Тэхён либо мелет всякую лишенную смысла и грамматики чушь, либо отмалчивается в сторонке. — Так быстро говоришь, — отсмеявшись, Чимин продолжает уже серьезно. — Как будто у тебя в голове очень много мыслей, и ты боишься не успеть их высказать. Как будто они куда-то пропадут. — Я могу их забыть, — Тэхён смущенно чешет затылок, признаваясь. Чимин снова смеется, но совершенно не обидно, а наоборот, очень тепло. — Я же с юга. Не умею говорить медленно. — У тебя очень красивый акцент. Такой быстрый и плавный, как ручеек. — Чимин его имитирует, его голос выдает что-то нежное и переливчатое, и Тэхёну кажется, что это совершенно не похоже на его манеру речи. Он никогда не думал, что для кого-то может звучать так. — Мне очень нравится. Тэхён расслабляется, перестает стесняться. В какой-то момент он обнаруживает себя рассказывающим историю про загадочное исчезновение Луи Лепренса и доказывает, что вообще-то именно их с Чимином соотечественника следует считать отцом кино, а вовсе не американца Эдисона, хоть с Тэхёном никто и не спорит. Наоборот, Чимин слушает его с огромным вниманием и заинтересованно кивает. Тэхён почти не отходит от Чимина. Весь вечер они вдвоем, в квартире, полной людей. И Тэхёну неожиданно комфортно. Потому что Чимин его слушает. И слышит. Люди подходят к Чимину, но тот перебрасывается с ними парой фраз и улыбкой, и возвращается к Тэхёну. — Слушай, — говорит он. — А ты не хочешь как-нибудь сходить в кино вместе? — В Ле Шампо показывают «Человека, который упал на землю». — Я думал, — Чимин понижает голос. — Тебе придется по душе что-то вроде «Парней в песке». — Нет, я, — Тэхён от смущения начинает заикаться и размахивать руками. — Ты…ты все не так… — Тэхён, у меня отличная память на лица. Особенно на такие хорошенькие, как твое. — Чимин аккуратно ловит его руку, не давая Тэхёну заехать себе по носу. — Ну так что? Чимин смотрит на него спокойно и серьезно. Ждет. Его спокойствие успокаивает и Тэхёна. Чимин над ним не смеется. И черт, Чимин и правда назвал его хорошеньким? — Да, — соглашается Тэхён. На самом деле, он пошел бы с Чимином куда угодно, хоть к черту на рога. — Пойдем. Кинотеатр, куда его приводит Чимин, совсем небольшой. Из зрителей одни мужчины, что не удивительно. Перед началом сеанса они курят на улице. Все так же, как на бульваре Сен-Мишель. Они с Чимином проходят внутрь, садятся через кресло друг от друга — ближе, чем в их первую встречу, но достаточно далеко, чтобы это не выглядело неприличным. В титрах на экране Тэхён читает два имени, наверняка вымышленных, но главное — мужских. Абсолютно точно мужских. Только теперь Тэхён понимает, куда его привел Чимин. Тэхён ошибался, когда думал, что этот кинотеатр такой же, как предыдущий. Он примерзает к креслу в смущении. На экране два красивых мужчины целуются. В другое время Тэхён бы уже кончил себе в штаны от такого зрелища — запретного и невероятно красивого. Эротика, переплетенная с эстетикой, все как он любит. Да, в другое время, это завело бы Тэхёна. Но сейчас он слишком напряжен, он впервые в кинотеатре для геев. В порно кинотеатре для геев. Тэхён не знает, как себя вести. — Эй, Тэтэ, — зовет его Чимин. — Все в порядке? — Да, наверное. Немного не ожидал. — кривит душой Тэхён, потому что он совсем не ожидал. — Я впервые в таком месте. — Тебе не комфортно? Можем уйти. Тэхён не знает, хочет ли уходить. Потому что это место, куда он хотел попасть. Ему интересно. Просто очень неловко. — Тэтэ? — лицо у Чимина взволнованное и заботливое. И такое красивое. Если Тэхён уйдет, он все испортит. И Чимин его больше никуда не позовет. Это наверное странно выглядит со стороны, внезапно думает Тэхён. На экране два молодых, красивых мужчины ласкают друг друга. Люди в зале смотрят на экран. А они с Чимином смотрят друг на друга. Яркий свет заливает половину лица Чимина, выхватывает его острую длинную линию челюсти. Росчерк темной брови. Тяжелые веки и полные губы. Красота Чимина такая чувственная, что невозможно отвести взгляд. — Я хочу остаться, — Тэхён почти шепчет севшим голосом. Но Чимин его понимает. — Ты можешь смотреть на меня. — Он снова улыбается этой своей манящей искусительной улыбкой. — Я не против. Тэхён бы только и смотрел на Чимина. Ему уже совершенно нет дела до того, что происходит на экране. Потому что бесстыдник Чимин оглаживает себя рукой по груди, расстегивает пуговицу на рубашке, останавливает руку на ширинке брюк. И больше ничего не делает, держит ладонь раскрытой, как будто согревает себя. Вместо того, чтобы сжать ладонь, он приподнимает бедра вверх. Притирается. Тэхёну хочется, чтобы у чужого паха была его ладонь, чтобы об нее Чимин терся. Пока не нальется, не потяжелеет. Он хочет ощутить в своей руке его вес, его жар. Тэхён впивается пальцами в подлокотник кресла. Чимин, конечно же, это видит. Он усмехается и закусывает губу. Ныряет ладонью за пояс брюк. Дразнится. Расстегивает, наконец, ширинку, приспускает белье — он уже твердый. Кажется, Чимину нравится, когда на него смотрят. Тэхён забывает о себе, о неприятном, почти болезненном давлении в паху. Все, что он сейчас может — это смотреть. Не отрываясь, впитывая картинку, отпечатывая под веками как на пленке — приоткрытый рот, дрожь бедер, маленькую ладонь, сжимающую крупную головку. Тэхён чувствует, как в штанах становится мокро, когда Чимин стонет одновременно с актером на экране. Голос Чимина перекрывает его, в ушах Тэхёна он разы красивее. Чимин устало и довольно откидывается на спинку кресла. Продолжает смотреть на Тэхёна. И Тэхёну ужасно хочется его поцеловать. — Все точно было хорошо? — спрашивает его Чимин, когда сеанс заканчивается. — Да, просто отлично. Мне понравилось. — Когда я увидел тебя в кино в тот раз, я и подумать не мог, что ты окажешься настолько невинным. — Это плохо? — Тэхён снова смущается. — Это очаровательно. — Хотя, кажется Чимину нравится его смущать. На обратном пути Чимин берет его за руку, и от мысли, что совсем недавно Чимин этой рукой делал, Тэхён вспыхивает. Чимин улыбается, ласково и лукаво, и переплетает их пальцы. Они так и идут рядом — смущенный, задыхающийся от волнения Тэхён, и Чимин — довольный как кот, наевшийся сливок. Они все-таки выбираются в нормальное кино, по настоянию Тэхёна. Он показывает Чимину то, что любит сам. «Дорогу» Феллини, «Бунтаря без причины» Рэя, «На последнем дыхании» Годара. «Сны» Куросавы. А потом Чимин ведет его на «Глубокую глотку» или «Ощущения», разгрузить, так сказать, голову. Сегодня Тэхён обещал забрать Чимина с занятий. Он ждет у входа, но Чимин выглядывает из дверей Оперы и машет рукой, подзывая к себе. Чимин так и не переоделся, в мягких чешках и теплых вязаных гетрах, весь какой-то домашний. Он улыбается охраннику, показывает пальцем на Тэхёна — он со мной — и ведет его внутрь. — А мы не опоздаем в кино? — Сегодня я покажу тебе кое-что получше. Тэхён застывает у подножья мраморной лестницы, раскрыв рот. Чимин ласково подталкивает его в спину, заставляя подняться. Тэхён не может перестать вертеть головой по сторонам. Опера Гарнье — произведение искусства, драгоценная каменная шкатулка. Вся эта лепнина, барельефы, роспись потолков. Тэхён совершенно забывает смотреть себе под ноги. А потом Чимин увлекает его в какой-то коридор, через залитое светом фойе. Чимин ведет его за руку в пустой танцевальный класс, и они оказываются в окружении зеркал. Чимин заставляет Тэхёна скинуть сумку на пол, а пальто — на стул, и почти не слышно идет к стоящему на подоконнике магнитофону, щелкает клавишей. И зал наполняют очень знакомые звуки. Тэхён знает эту песню. Да все знают песню про Авиньонский мост. Чимин улыбается и подпевает. Подходит к нему, пританцовывая. Les beaux messieurs Font comme ca Et puis encore comme ca С мокрой челкой, откинутой назад, раскрасневшийся и очевидно уставший. Но Чимин весь как будто светится изнутри. Тэхёну хочется поднять его на руки и закружить. — Давай, подпевай, — улыбается Чимин. — Хорошенькие провансальцы делают вот так. И даже думать не нужно, кого он имеет в виду. Чимин наслаждается тем, что дразнит Тэхёна. Но Тэхёну нравится. Его мягкое и тёплое лукавство. Игривость благодушной кошки. Чимин не скрываясь ластится к Тэхёну. Тэхёну нравится когда вот так. Нравится понимать, что с ним играют, но ни за что не обидят. Чимин, при всей своей эпизодической вредности, очень к нему добр. Чимин берет его за руку и вовлекает в танец. Они дурачатся под детскую песенку, которую можно продолжать бесконечно, добавляя куплеты. Тэхён не знает, что ему спеть про Чимина. У Тэхёна нет для него слов, только огромное желание поцеловать. Натанцевавшись, Чимин разваливается прямо на полу, раскидывает руки и ноги в стороны, усталой морской звездой, раскрасневшийся и очень красивый. Тэхён смотрит на него с улыбкой. Так часто ложатся коты в их деревенском доме — в самый центр солнечного пятна на полу, довольно щурят глаза. — Иди ко мне, — мурлычут. Тэхён хочет заснять это на пленку, в черно-белом пятно света выглядело бы ярче, линии лица Чимина четче. Он не может перестать об этом думать, как зачарованный на негнущихся ногах идёт ближе, медленно-медленно. Представляет что у него в руках камера. Устанавливает несуществующий штатив. Крутит несуществующую ручку. — Что ты делаешь? — Чимин удивленно поднимает брови. — Снимаю тебя. Чимин подыгрывает и начинает кокетничать. Из мягкой усталой расслабленности его взгляд меняется на зовущий и острый. Даже линия губ становится жёстче, но соблазнительнее. Щеки Тэхёна опаляет жаром. Тэхён притворяется восторженным тупым оператором-итальянцем, снимающим кинодиву. Расточает комплименты с дурацким акцентом. Он не знает итальянского, выдумывает на ходу, выпаливает все, что приходит в голову: Прекрасниссимо Чуденте Нежнамо Чимин сначала взрывается смехом, высоким и чистым, как будто рассыпает в пустом танцевальном зале звон колокольчика. Тэхёну так чертовски нравится его смешить. Тэхён с камерой придвигается все ближе и ближе, пока не наклоняется почти к самому лицу Чимина. И тот вдруг теряет всю свою уверенность, выглядит удивленным, смущенным и ждущим. Чимин так близко, что Тэхён видит бледные веснушки у него на щеках. Тэхён забывает как дышать, не знает, что делать. Он слишком боится все испортить. Этот момент кажется ему даже более интимным, чем то, что было между ними в кинотеатре. Никто из них не может отвести взгляд. Никто из них не может противиться этой тяге. Тэхён не знает, кто тянется первый, ему это кажется неизбежностью — долгожданной и впервые, спустя столько лет, правильной. Когда его губы касаются губ Чимина — прохладная мягкость, ритмичное движение — как будто его ласкает море. Тэхён понимает — это оно, что бы это ни было и что бы это не значило. Это то, что ему было все это время нужно. Солнечным, но все еще холодным мартовским днем они выбираются на прогулку. Тэхён пока не слишком хорошо знает город. Чимин, его проводник в мире столичных закоулков — прямая спина, горделивая осанка, танцующая походка — идет впереди. До настоящего тепла еще далеко, но солнце уже пригревает. Скользит по куполу Пантеона, макушкам пока еще голых деревьев, по плечу Чимина. Солнце бьет светом из-за чиминового плеча прямо в лицо Тэхёну, заставляет глаза слезиться. Тэхён моргает, почти вслепую тянется за рукой Чимина, чтобы не отстать. Чимин без перчаток, и ладони у него холодные. Тэхён прячет их сцепленные руки себе в карман. Красивый тонкий нос Чимина краснеет от холода. Тэхёну хочется завернуть Чимина в полы своего пальто. Заключить в тяжелый, теплый и чуть колючий шерстяной кокон. Окутать заботой. А Чимин вдруг отпускает его руку и ныряет в один из переулков так быстро, что Тэхён упускает его из виду. И стоит, растерянный. Вправо? Влево? Тэхён, черт подери, не знает. Куда делся Чимин и куда идти ему. Как мальчик из «Молчания» Бергмана — на перекрестке, вмазан в брусчатку мостовой, совершенно без Чимина потерян. — Угадай кто, — Чимин налетает со спины, закрывает ему глаза своими маленькими ладонями. — Мой ангел. Тэхён убирает ладони с глаз и подносит к губам. Потом разворачивается. Чимин смотрит потрясенно и обезоружено, в этот момент он больше не тот уверенный в себе, напропалую флиртующий кокетка. Он смотрит на Тэхёна как ребенок на рождественскую елку. — Твой ангел? — переспрашивает. — Мой. Если захочешь. Тэхён мягко целует Чимина, прикасается к его губам, нежно, быстро. И отступает. Он сказал и сделал то, что хотел. Это волнительно, даже страшно. Открываться вот так, смело и полностью. Это впервые у Тэхёна. Но он уверен, что не пожалеет. Он бы пожалел, если бы не сделал. Чимин тут же ловит его руками за шею, тянет к себе, и теперь его очередь Тэхёна целовать. — Хочу, — отвечает его ангел. Они идут по бульвару Монпарнас непривычно безлюдным ранним утром. Их ладони, две одном кармане, сцеплены накрепко. Чтобы ангел Тэхёна больше никуда от него не исчез. Весна в Париже на порядок холоднее, чем в Провансе.Тэхён после их долгой прогулки заболевает. Он сидит на кровати, закутавшись в одеяло, совершенно один в своей комнатке. Один в новом городе. Ему даже суп от простуды никто не сварит. Как делает мама — наваристый, золотистый бульон с травами и чесноком. Суп, который моментально ставит на ноги любого простуженного. Тэхён засыпает голодный и мыслями о доме. — Тэхён, мальчик мой. К тебе пришли. Его будит мадам Бонне, хозяйка квартиры, у которой Тэхён снимает комнату по письменной рекомендации своей бабушки. Когда-то давно они были подругами. А потом Женевьев уехала в столицу с мужем, а бабушка Тэхёна так и осталась в любимом Провансе. Тэхёну хорошо жилось у нее. Она кормила его завтраками и ужинами, а обедал Тэхён в столовой академии или в недорогих бистро, которых рядом с университетами было много. Тэхён же менял в доме лампочки, носил тяжелые пакеты с продуктами, и выполнял прочую мужскую работу, которой в квартире овдовевшей мадам Бонне заняться было некому. — Привет, — улыбается ему Чимин, заходя в комнату. — Я пришел проведать больного. — Откуда ты узнал? — Встретил Шарля, он сказал, что тебя не было на занятиях. Я вспомнил, как мы намерзлись с тобой позавчера. Эх вы, неженки с юга. Чуть что — сразу в сопли. — Я не неженка, — недовольно сопит Тэхён и шмыгает носом в подтверждение. Чимин только скептически поднимает бровь. С лицом вот видишь, я же прав. — Как думаешь, эта милая старушка пустит меня на свою кухню? — спрашивает Чимин, оглянувшись на дверь. — Смотря что ты собираешься там делать. — Сделать тебе еду и лекарство. Два в одном. Чимин очаровательно улыбается мадам Бонне, клятвенно обещает, что оставит после себя кухню в идеальном порядке, и к удивлению Тэхёна, укладывает того обратно в постель, строго приказав отдыхать. Возвращается Чимин с глубокой тарелкой супа, пахнущего изумительно аппетитно. И очень знакомо. Тэхён узнает будет приправ, к которым привык с детства — чеснок, розмарин, шалфей и мята. Тэхён накидывается на еду, как будто не ел месяц. Суп Чимина не такой, как варит мама, но тоже очень вкусный. — Не думал, что ты умеешь готовить, — говорит Тэхён, когда тарелка пустеет. — Мои родители очень заняты. И я часто остаюсь дома один, — пожимает плечами Чимин. — Начал учиться со скуки, а потом мне понравилось. — Вкусно. Похоже на то, что я ел дома. — У нас работала экономка из Прованса. Рассказывала мне про уксус четырех воров. — А ты богатенький мальчик, — присвистывает Тэхён. — Экономка. — Богатенький мальчик, который все детство провел с няньками, а не с родителями, — Чимин улыбается, но как-то грустно. — Расскажи лучше про свою семью. Скучаешь по дому? — Очень. Чимин слушает его как завороженный. Про их виноградник, про дом, про сад. Про бабушку Тэхёна. Про брата и сестру. Про кота Бонапарта. — Так ты, значит, младшенький. — Ага. Поэтому мне разрешили не заниматься вином. — Баловень, — дразнит его Чимин. Все так и есть. Тэхён даже не думает с ним спорить. Ему повезло, старший брат недавно женился, а когда отцу станет тяжело, сам займется виноградником. А о романе его сестрички Вианн чешут языки все сплетницы департамента Воклюз. Чертовка умудрилась влюбиться в их соседа, сына старика Пинателя, который каждый год исподтишка пытается переставить забор между их владениями и захапать себе лишние метры драгоценной земли. Тэхён подозревает, что пока отцы семейств собачатся, двое влюбленных тайком смоются в какую-нибудь местную церковь, и положат конец этой комедии. Чимин засиживается у него допоздна, слушает истории Тэхёна, которые все не хотят заканчиваться. Уходя обматывается шарфом. На улице холод, а дома у Тэхёна скоро зацветет миндаль. Так хочется показать его Чимину. Тэхён перестает чувствовать себя неприкаянным. Вливается в ритм Парижа. Город перестает казаться негостеприимным муравейником. Как будто Чимин отмыкает своим присутствием, как ключом, городские секреты. Город раскрывает им, молодым и влюбленным, свои улицы, станции метро, кофейни. Распахивает двери как объятия. Чимин знакомит Тэхёна со своими приятелями. Над Тэхёном больше никто не смеется. Потому что рядом Чимин — ироничный, насмешливый, острый на язык. Он может так ответить на шуточки про провинцию, что шутника самого поднимут на смех. У Тэхёна как будто вырастают крылья. Ему хочется писать стихи. Устраивать Революции, брать штурмом Бастилии. Теперь он понимает — тех, таких же, как он студентов, устроивших красный май. В шестьдесят восьмом Тэхёну было рановато бунтовать, а теперь вот — в самый раз. Кричать на всю улицу о своей любви. Тэхён хотел бы заснять их с Чимином прогулки на пленку, чтобы пересматривать снова и снова. Метры пленки, километры парижских улиц. Хотя фильм бы вышел дрянной — глупые диалоги, однообразные пейзажи. И банальный лейтмотив — ты такой такой красивый, я так в тебя влюблен. Tu es si beau. Je suis fou de toi. В мае Чимин говорит Тэхёну, что у него скоро конкурсные экзамены. Это его последний школьный экзамен в Опера в конце года, дальше будут вступительные в кордебалет, в основную труппу, Чимин должен станцевать идеально. И им придется видеться немного реже. Чимин преувеличивает. Тэхён решает, что невыносимо соскучился, спустя неделю без Чимина. И решает сделать тому сюрприз — прийти на репетицию. Только Тэхён опаздывает. Он застает Чимина на полу, разматывающим пуанты. Вопреки ожиданиям, Чимин как будто пугается его прихода, набрасывает кофту на ноги. — Ты не мог бы выйти? — Почему? Чимин сидит, опустив голову. Не смотрит на Тэхёна. А потом поднимает лицо, решительное, с поджатыми губами. И откидывает кофту в сторону. Пальцы его ног заклеены пластырем. Видно красный ободок от впечатавшегося в ногу края пуанты и такой же красный широкий след от лент, крест-накрест. Мозоли. Большие пальцы не прямые, а прижаты под углом к остальным, какие-то приплюснутые, с сильно выпирающими суставами. В целом, по мнению Тэхёна — ничего ужасного. Ничего, что стоило бы прятать. Но Чимину явно неловко. — Ты стесняешься? — догадывается Тэхён. — Они уродливые, — тихо говорит Чимин, смотря на свои ноги. — Но это моя цена за то, чтобы танцевать. — Неправда, ноги как ноги, — возражает Тэхён и, черт, зря он это ляпнул. Надо было сказать, что у Чимина самые красивые ноги на свете. — Можно? Чимин кивает и Тэхён садится рядом с ним на пол, закидывает его ноги на себя. Решается погладить. По своду стопы, по мозолям, ведёт выше. Тэхён представляет, как бы Чимин давил своими прекрасными ногами виноград в жару. Представляет шорты задранные, закатанные до самых ягодиц, и капли темного сладкого сока, долетевшие до сильных бедер.Тэхён бы помог ему смыть сок тёплой нагревшейся за день водой из шланга во дворе, стоя босиком на нагретых камнях, гладил бы руками его колени, икры, каждый пухлый короткий палец. А потом бы целовал. — Она так красиво гнется. Стопа Чимина — ровная дуга, напряженная, натянутая как тетива лука. Тэхён разминает уставшие натруженные ступни. Обхватывает щиколотку пальцами. Ведет выше, к голени. — Так у всех балетных. Мне ломали подъем. — Ломали? — Тэхён боится, что ослышался. — Все не так страшно, — улыбается Чимин. — Клали под ногу валик и прижимали стопу к нему, сильно надавливая. — Это больно? — Сначала да. Потом привыкаешь. — Сколько лет тебе было? — Семь, наверное. Уже не помню точно. Когда Тэхёну было семь, мама причитала над его разбитыми коленками, а бабушка мазала их травяными мазями собственного приготовления. Сердце сжимается от жалости к маленькому Чимину. Тэхён знал, что мир балета суров, но сегодня увидел это своими глазами. Мир балета — жестокий мир, и иногда Мими казался Тэхёну слишком нежным для этого мира. Слишком драгоценным. Но теперь Тэхён знает, что Мими куда сильнее, чем кажется. Возможно куда сильнее, чем сам Тэхён. Он склоняется над Чимином, и целует свод этой ломаной, прекрасной стопы. Руки будто сами собой двигаются выше, к бедрам. Чимин перекатывается, садится на него сверху. Ладони Тэхёна скользят с бедер на ягодицы, такие крепкие, одни сплошные мышцы, Чимин прижимается к нему вплотную, и Тэхёна совсем ведет, до головокружения, до дрожащих от желания рук. — У тебя встал на мои ноги? — Чимин ерзает у него на коленях, и Тэхён готов заскулить. Тэхен чувствует, как лицо горит от стыда и не знает, как это объяснить. Что сказать Чимину. У тебя пальчики круглые, как монпансье. Такие маленькие ступни. Разбитые но это не некрасиво, это все свидетельства труда Чимина и его упорства. И парадоксальным образом они красивые. Чимин весь красивый от макушки до этих круглых розовых пяточек, которые Тэхён готов зацеловать. — Твои стопы так много трудились, — дрожаще выдыхает Тэхён. — Ты такой молодец. Чимин прячет лицо у него на плече. В попытке скрыть смех или смущение — Тэхён не знает. Чимин говорит, что его родители снова в отъезде, как всегда, и зовет Тэхёна в гости. Тэхён удивляется с порога — в квартире слишком тихо. Приветствие Чимина разносится эхом по пустым коридорам. — Я выгнал горничную, — Чимин хитро подмигивает. — Пойдем. Тэхён идет за ним, осматривается по пути, но старается не слишком глазеть, чтобы не показаться невоспитанным. Вид на Марсово поле из окна. Камин. Живые цветы в вазах. Картины. Лепнина на потолке. Книги в шкафах. Эхо в коридорах. Квартира огромная, роскошная и пустая. Коридоры такие широкие, что можно на велике кататься. Тэхён спотыкается о собственную мысль. — О чем задумался? — Что тут можно кататься на вело. Чимин ошеломленно смеётся. — Извини, — бормочет Тэхён. Глупо вышло. — Знаешь что — а давай. Чимин исчезает и возвращается уже с велосипедом. Усаживает Тэхёна на багажник, и устремляется по коридору вперед. Мимо распахнутых окон с колышущимися занавесками и звуков, доносящихся с улицы. Чимин смеется, легко и радостно, ему так весело, что он не замечает тумбочку на их пути. Тэхён на полном ходу врезается в нее коленом. Больно, аж слезы наворачиваются. Но Тэхён все равно улыбается. Потому что Чимин превращается в наседку не хуже его мамы, извиняется и сцеловывает слезы с его глаз. Тэхён рассматривает книжные сокровища на полке в чиминовой комнате. Пробегает пальцами по корешкам. Снова улыбается. Маленький Принц и Большой Мольн стоят рядом. Тэхён осторожно достает томик Фурнье. Поворачивается к Чимину. — Ты напоминаешь мне ее, — признается. — Кого? — Ивонну. Мечту, к которой стремится герой. Я смешон, да? Тэхён готов посмеяться над самим собой. Он смешон, счастлив и безбожно, безоглядно влюблен. — Значит я для тебя — мечта? — спрашивает Чимин. Вместо смеха — растроганно и безоружно. — Которую так искали и так любили, — отвечает Тэхён цитатой. Тэхён отходит в ванную, помыть руки. И видит странные царапины на стене у зеркала. Четыре ровных вертикальных полосы, перечеркнутые наискосок пятой. Так отмеряют время заключенные в тюрьмах. Их два таких. И один незавершенный блок, не перечеркнутый. — Чимин, там в ванной, — начинает он вернувшись. — Забудь. Просто глупости. Иди лучше сюда. Сердце Тэхёна колотится так громко, что, кажется, эхо ударов прокатывается по пустому широкому коридору. Мими пахнет ярче, чем девушки, тяжелее, острее. Тэхён хочет собрать его запах на язык, покатать во рту как вино. На их винограднике в Провансе делают розовое вино. Розовое как губы Чимина, как кончики его пальцев. Мими на ощупь жестче, чем девушки. Под рукой Тэхёна сильные выпуклые мышцы и бархатная кожа. Мими смеется и стонет в поцелуи. Чимин, Мими, змей-искуситель с нежнейшими на свете маленькими ладонями. Чимин только кажется изящным и маленьким, когда он наваливается на Тэхёна сверху, он неожиданно тяжелый, придавливает собой, но Тэхёну нравится эта сладкая тяжесть. Нравится ощущать Чимина всем собой, кожа к коже. Чимин толкается внутрь, твердый и горячий, его неожиданно много. И это больно. Но Чимин замирает над ним, в нем, и в его лице такая сосредоточенность на нем, волнение и нежность, что Тэхён выдыхает, чуть расслабляется, но все равно член, тяжело лежащий на животе, становится мягче. Чимин подает бедрами назад, и Тэхён обвивает его ногами, вжимает в себя сильнее, глубже, заставляет опуститься на дрожащих руках лицом к лицу. — Не смей, — полустоном сквозь сжатые зубы. — Тебе же больно. — Нет, — Тэхён почти не врет. Становится легче. Он давит пяткой Чимину на ягодицу, заставляет мелко толкнуться в себя, вжаться до предела. Тэхён тянет руку, туда, где они соединены, собирает дрожь Чимина своим телом. Обхватывает его за ягодицы, снова вжимает в себя. Сам вздрагивает от тянущего удовольствия, от заполненности. Вот так, он задает ритм, который нравится ему, медленные мелкие толчки, и Чимин понимает, что ему нужно. Он вжимается глубже, ведет бедрами по кругу, и Тэхёна выгибает от удовольствия. Толчки Чимина становятся резче, длиннее, и Тэхён сладко сжимается на каждом. Подбрасывает бедра навстречу. Снова потяжелевший, намокший член с открывшейся головкой шлепает по животу, размазывает прозрачную смазку. Чимин поднимается с него, откидывается на выставленную назад руку и бьется внутрь с новой силой. Берет Тэхёна в ладонь, сжимает, и он выгибается струной, упираясь в постель только головой и пятками. Как будто все его тело — натянутая в удовольствии струна. Тэхён в этот момент не может ничего выговорить, весь будто превращается в один протяжный скулящий выдох, обмякает. Чимин улыбается, наваливается на него, снова бьется внутрь, уже потеряв ритм и силу толчков, снова заставляя Тэхёна стонать — слишком — целует, глотая стоны, и замирает внутри, вздрогнув. Тэхён переворачивается на живот, обнимает подушку, пока Чимин то водит пальцами по его спине, то нежно целует в плечо. Внутри все еще чувствительное, но на новый заход нет сил, и он просто лежит, позволяя сладкой томительной пульсации внутри постепенно угасать. — Знаешь, там, в ванной, — голос Чимина звучит почти отрешенно. — Это те, кто ушел. Кто не захотел со мной остаться. — Забудь о них, — тянется к нему Тэхён. Заставляет посмотреть на себя. — Они тебе больше не нужны. Я серьезно. Не веришь? — В конце концов, — Чимин коротко его целует и отстраняется. — И Мольн покинул свою Ивонну. Тэхён не дает ему отодвинуться, прижимает спиной к своей груди. Он убедит Чимина утром, думает Тэхён засыпая. Сейчас он слишком разнежен и хочет спать. До сегодняшнего дня Тэхён никогда не был с юношами — так. Он знал о себе давно. Но такое с ним впервые. Когда ему было шесть, они с Жанно, мальчишкой из приходской школы, держались за руки и целовали друг друга в щеки. Но это была обычная детская нежность, нежность ребенка, не испорченного предрассудками, для которого проявлением любви были мамины поцелуи. В этом не было никакого сексуального подтекста. В семье Тэхёна все целовали друг друга в щеки. Потом, взрослея, Тэхён стал засматриваться не на девичьи ножки, а на мальчишеские — загорелые, со шрамами на коленках. Тэхён был не по юбкам, а по брюкам. Штанины которых по мере взросления становились все длиннее, а понимание росло. Однажды летом на сбор винограда к ним нанялись студенты. Морис был старше на два года, ходил без рубашки, щеголял загорелым торсом, таскал тяжелые ведра с виноградом в деревянную бадью, где девушки, задрав юбки повыше, мяли его ногами. На ноги девушек он, казалось, совсем не смотрел. Он смотрел на Тэхёна. Тем летом они целовались за сараем в глубине сада, и Морис прижимался к нему горячей мускулистой грудью. А потом виноград собрали, раздавили и запечатали в большие бочки в погребе. А Морис уехал обратно в Марсель, продолжать учебу. Тэхёну в тот год исполнилось шестнадцать и ему впервые разбили сердце. Утром Тэхён идет мимо моста через Сену и в голове всплывает песенка про Авиньонский мост. Тэхён улыбается как дурак. Прохожие смотрят недоуменно, слишком рано для такой улыбки, но Тэхёну кажется, что в самый раз. Тело сонное и тяжелое, до сих пор помнит жар от чужих рук и поцелуев. Стыдно встречаться глазами с прохожими. Как будто по нему видно, что вот идет человек, которого этой ночью хорошенько любили. Гордая осанка, стыдливо опущенный взгляд и рвущийся наружу смех. Хочется закричать на всю улицу — эй, мадемуазель, а Тэхёна сегодня любили. — Придешь ко мне на выступление? — спрашивает Чимин, когда до экзамена остаются считанные дни. — Меня пустят? — Обычно пускают семьи. А мои не придут, — говорит Чимин тихо и расстроенно. — Так что… — Конечно приду, — Тэхён спешит его обнять. И развеселить. — Буду хлопать так громко, что тебе станет за меня стыдно. — Обещаешь? — вид у отстранившегося Чимина преувеличенно серьезный. — А если я буду свистеть, меня выгонят? — Вместо ответа спрашивает Тэхён. Тэхён сидит в зале, у него потные от волнения ладони, а на коленях букет цветов. Он беспокойно отстукивает по полу каблуком ботинка в ритм звучащей музыке. Ему не интересно, что происходит на сцене, он ждет только Чимина. Наконец, он появляется. Весь в белом, красивый и бесконечно далекий. Танец Ивонны — объявляет Чимин своим нежным голосом, и Тэхён примерзает к креслу. Тэхён ничего не понимает в балете. Он просто видит, что Чимин танцует красиво. Но все равно больше смотрит на его лицо, чем на движения. Все лицо Чимина тяжелое — припухлость нижних век, крупный подбородок, крупные губы. Вся тяжесть собирается внизу лица как под силой тяготения. Как с таким лицом он может так парить, думает Тэхён. У Чимина на редкость выразительные брови — широкие заостренные к концу как лезвие меча, вечно в движении — изгибаются, хмурятся, дрожат. Ноздри Чимина раздуваются немного смешно, топорщатся, и он становится похож на дракончика. Le petit dragon. Чимин взмахивает руками, сильно, страстно. В каждом жесте в движении рук и плеч — мужественность. Но тогда откуда в нем эта женственность, эта двойственность, которой Тэхён готов любоваться вечно. Он и любуется. Смотрит, не отрываясь, так пристально, завороженно, что глаза начинают слезиться. В голове неожиданно всплывает цитата. И понимание. На крутых берегах царила полная тишина. Лодка тихо скользила, мерно шумела машина, шумела вода за кормой. Казалось, стоит середина лета. Казалось, они вот-вот причалят к зеленому саду возле какого-нибудь деревенского дома. Девушка будет гулять под белым зонтиком в саду. До самого вечера будет слышно, как стонут горлицы… Но внезапный порыв ледяного ветра напомнил участникам этого странного праздника, что на дворе — декабрь. Тэхён все видит в танце Чимина — благородство, изящество и ауру тайны, окружавшие большую любовь большого Мольна. И которую Мольн покинул. Тэхён уверен, что он единственный, кто понимает в полной мере то, что Чимин хотел показать этим танцем. А еще Тэхён злится. Злится на всех тех, безымянных, запечатленных на стене ванной. Потому что из-за них Чимин в него не верит. Он докажет Чимину, докажет всем этим дуракам, мерзавцам, не стоящим и мизинчика Чимина. Чимин всегда был очарователен, ослепительно красив, иногда надменен — как ребенок, выросший в богатой семье. И танцор, талант которого признавали в Академии. Иногда Чимин слишком перегибал с кокетством, как будто завоевать внимание присутствующих в комнате для него спорт, состязание, которое нужно выиграть. Тэхён не понимал, зачем Чимину это нужно. А в какие-то моменты Тэхён замечал в нем надлом. Чимин прятал его за яркой улыбкой, но скрыть полностью не мог. Он все время был где-то близко к поверхности. Тэхён пока боялся вытаскивать его. Чимин расскажет, когда будет готов, думал он. Ну что ж, дождался. Этим танцем Чимин рассказал ему куда больше, чем словами. Сцена, с одной стороны, дала Чимину некоторую закалку, а с другой — здорово подпортила характер. Школа балета одна из самых тяжелых, от танцора, особенно будущей примы, преподаватели требуют индивидуальности, собственного стиля, и сами же давят его в студентах. Это называется у них ставить базу. И это важно и нужно, но некоторые преподаватели уж слишком перегибают палку. Носок пуанты заливают гипсом, и он становится таким твердым, что его приходится разбивать о чугунную батарею, чтобы можно было танцевать. Чимин рассказывал. Сам бы Тэхён никогда не подумал, глядя на эту изящную туфельку. Что ее носок, площадью всего пару квадратных дюймов может столько выдержать. Чимин ведь тоже такой — нежный и жесткий одновременно. Чимин тоже может выдержать удивительно много. Он обязательно справится, думает Тэхён, он будет блистать на сцене. Вернувшись, Чимин ставит цветы в вазу и звонит родителям. Рассказать о своей победе. Он лучший в своем выпуске. Только на лице Чимина нет ни следа радости, когда он вешает трубку. — Они восприняли это как должное. — Они просто не видели, как ты старался. — Вот именно. Их никогда нет рядом. Тэхён снова злится. Потому что никто не смеет так обращаться с его Чимином. Даже родители. Тем более — родители. — Ты говоришь, они в Монако? Давай тоже отдохнем. Поехали ко мне. Я позвоню от тебя? От волнения Тэхён чуть не промахивается пальцами мимо диска телефона. — Мам, это я. Так соскучился. А можно я приеду с другом? Да, Мими. Он был сегодня на высоте. Обязательно передам. Целую-обнимаю. И я тебя люблю. Я тебя люблю — такая обыденность, такая привычная для Тэхёна фраза. Говорить что Тэхён любит родных для него было так же легко и естественно как дышать. А сейчас Чимин смотрит на него, и Тэхён уже сомневается, действительно ли это так легко. — Ты рассказал обо мне родителям? — голос Чимина как будто крошится. От удивления, нежности, неуверенности. — Конечно. Они поздравляют тебя с успехом. Тэхён вешает трубку и увозит Чимина в Прованс. Может, это глупо, говорит он себе, но что еще он может для Чимина сделать. Едут поездом до Марселя. Оттуда их заберет на своем грузовичке Дидье, помощник отца по винограднику. В дороге они только и могут, что покрепче держаться за стенки кузова, потому что водит Дидье как настоящий провансалец. Как сумасшедший — говорит побледневший Чимин. Мимо с огромной скоростью проносятся любимые пейзажи. Склон холма, на котором ступенями ютятся дома. Светлый известняк, голубое небо и зеленые, высаженные рядами лозы. Ровные свечи кипарисов, по-паучьи раскинувшие кроны платаны. Земля под колесами красно-коричневая, но Тэхён знает, что уже совсем скоро от жары она выцветет, станет сначала розовой, а потом серовато-белой, почти седой. Они приезжают домой к вечеру, вспотевшие и усталые. Тащат сумки по шуршащей мелкими камешками подъездной дорожке. Чимин замирает перед домом — старым, любимым. Штукатурка местами облупилась, обнажая каменную кладку. Но цвет — все тот же солнечный, цвет яичного желтка. Он был таким с тех пор, как за ужином Тэхёну еще разбавляли вино водой. А может и того раньше. Чимин смотрит на дом так восхищенно, как будто видит перед собой замок Шамбор. Заходят через второй вход, для своих. В кухне — массивный стол, терпевший издевательства детей семьи Тэхёна уже пятое поколение. Тэхён мимоходом оглаживает угол, который подпалил в детстве, балуясь со спичками. Старик Бонапарт лежит на подоконнике, на своем любимом месте, его черная шерсть уже начала выгорать пятнами. Летом он станет совсем коричневым. Чимин смотрит на зарубки на дверном косяке, подписанные именами и годами, гладит рукой, улыбается. Мама Тэхёна целует их в пыльные щеки и говорит, что набрала ванну. Поселяет их с Чимином в соседние комнаты. На самом деле — смежные, с дверью посередине. Чимин смотрит в окно, когда к нему заходит Тэхён. — Почему на подоконнике лаванда? — Чтобы отпугивать скорпионов. Про скорпионов Чимин слушает со страхом и восхищением. Просит показать хоть одного. Утром — отмахивается Тэхён. Он слишком устал с дороги, разомлел от горячей воды. Спать ложатся вместе, на кровати Тэхёна, укрывшись стеганым покрывалом, сшитым бабушкой. Утром, наспех позавтракав, Тэхён утаскивает Чимина гулять. Показывает ему скорпионов. И цикад. И тех и других Чимин видит впервые. Говорит, что цикады похожи на больших мух, нацепивших рыцарские латы. — Вы в Провансе хоть что-то готовите без чеснока? — жалуется Чимин, прижатый к дереву. — Как мне тебя целовать? Тэхён охотно показывает — как. А к чесноку Чимину придется привыкнуть. Возвращаются в дом к вечеру. Голодные, уставшие и счастливые. Выносят столы в сад. В окружении запахов трав, маминого хлеба, козьего сыра, Тэхён понимает — он дома. Он наконец-то дома. И он так горд показать семье свое парижское сокровище. К столу подают охлажденное розовое. Чимин делает глоток и улыбается. — Какое легкое. — Не премьер крю, конечно, но неплохо. — Вино замечательное. — Хорошая лоза, — кивает головой отец. — Хорошая земля. — И так много любви. Мама выносит на стол тарелку за тарелкой. Тэхён замечает, что Чимину неловко. Здесь очень много еды. Его просят попробовать каждое блюдо. А танцоры ведь должны следить за весом. — Забудь про это на пару дней, — шепчет он Чимину. — Мы с тобой будем столько гулять, что ты еще похудеешь. Папа вдруг подмигивает и ставит перед Чимином стопку. Тэхён знает, что в ней. Марк. То, что гонят из отжатых виноградных шкурок. Это настоящая огненная вода — половина чистого спирта, крепче бренди, виски, джина. Каждый приехавший в Прованс должен его попробовать. Это как посвящение в рыцари. Чимин делает глоток и закашливается. Тэхён знает, как нещадно дерет эта отрава горло. В детстве он как-то перепутал стаканы и глотнул марка дядюшки Франсиса. Ох рёву тогда было. — Как ты это пьешь? — возмущается Чимин, обретя голос. — А я и не пью, — пожимает плечами Тэхён. — Вы разыграли меня! — Понимает Чимин, и все смеются над ним. В завершение ужина бабушка просит Чимина составить ей компанию на пару минут. Тэхён идет с ними, игнорируя грозный бабушкин взгляд. Нет уж, он совершенно точно не собирается оставлять их наедине. — Я была не восторге, когда мой сын разрешил Тэтэ учиться в Париже, — начинает бабушка, усевшись в свое кресло. — А теперь полюбуйтесь, он привез с собой пуантю. Чимин растерянно оглядывается на Тэхёна. А бабушка продолжает: — Я поняла, кто мой внук даже раньше, чем он сам. У него всегда все было написано на лице. — Mami, — пытается возмутиться Тэхён. — Цыц. Я смирилась с тем, что ты не подаришь мне правнуков. Благо у меня есть другие внуки, хоть ты и получился самый симпатичный. — Весь в тебя. — Но это не значит, — бабушка совершенно не ведется на лесть. — Что я отдам своего внука кому попало. — Чимин не кто попало, он сын дипломата, он станет премьером Гранд Опера. — Да плевать мне на это. Я не отдам внука тому, кто будет плохо о нем заботиться. — Я буду заботиться о вашем внуке лучше всех на свете. Обещаю. Чимин удивляет, кажется, не только Тэхёна, но и его бабушку — он плюет на руку. Откуда только знает об этой южной традиции. И протягивает руку бабуле. Его обожаемая мами плюет на руку в ответ — смачно как крестьянка — и жмет Чимину руку с достоинством королевы. А после происходит и вовсе неслыханное — дедушка разрешает Чимину выиграть в петанк. Кажется, их только что благословили. Ночью Тэхён пробирается в комнату Чимина. Зарывается носом ему в затылок. Вдыхает. Там, у кромки волос спрятался запах оливкового хлеба, с которым Чимин помогал маме на кухне. Тэхён спускается крошечными сухими поцелуями — bisouettes — до родинки на шее. Жмурится от счастья. И засыпает мгновенно, как будто его выключили, как лампочку. Выходные пролетают слишком быстро, и вот они уже снова садятся в поезд, нагруженные сыром и вином. В почтовом ящике Чимина ждет письмо — приглашение на экзамен в кордебалет. Тэхён считает, что это нужно отпраздновать. Пока Чимин ставит вино в холодильник, Тэхён сбегает в ближайший хозяйственный магазин. Возвращается с ведерком краски и кисточкой, тихо прошмыгивает мимо Чимина в ванную. И закрашивает эти уродливые метки на стене. Вот и все, больше нет тех мужчин, сбежавших, не захотевших остаться. Есть только Тэхён. — Что ты наделал? — Чимин его все же находит. — То, что должен был. Чимин, я не уйду как они. Ты позволишь мне остаться? — Почему ты такой? — по лицу Чимина бегут слезы. — Как ты можешь быть так уверен? Когда мне будет двадцать, у меня не будет времени ни на что, кроме сцены. — Я буду смотреть на тебя из зала. — В тридцать я уйду в запас. — Значит, у нас появится время. — В сорок, — начинает Чимин, но Тэхён прикладывает палец к его губам. — Мы будем сидеть в нашем саду в Провансе и смотреть на звездное небо. У нас будет два, нет, три кота. И один точно будет все время сидеть у тебя на коленях. Я буду тебя немного ревновать к нему. Я сниму какой-нибудь шедевр, — Тэхён продолжает убеждать Чимина. — И посвящу его тебе. Мы поженимся. Хочешь, возьму твою фамилию? — Твоя бабушка меня прибьет, — Чимин уже не плачет, а улыбается. — Это ведь запрещено. — Мир меняется, Чимин. Любовь творит чудеса. У нас получится. — Пусть Чимин пока не верит, Тэхён будет верить за них двоих. — Так ты позволишь мне остаться? — Да. — Чимин бросается ему на шею. Шепчет между поцелуями. — Господи, да. Пожалуйста, да. У них действительно получается, пусть не сразу, а спустя долгие тридцать лет. Гражданский договор солидарности узаконят 15 ноября 1999 года. А закон о брачном равенстве примут еще четырнадцать лет спустя. Фильм Тэхёна La poeme de Mimi назовут прорывом, как андрогинный вызов Дэвида Боуи, как «Энни в моих мыслях» Нэнси Гарден. О чем ваш новый фильм — будут спрашивать Тэхёна на Каннском фестивале. Как и все фильмы, ответит Тэхён, держа в руках Пальмовую ветвь. О любви.