***
Ромео крался по фабрике как вор. Замереть здесь, спрятаться там, прошмыгнуть за угол тут — ему прекрасно удавалось это ещё в гвардейской академии, что не раз спасало от неприятностей и самого Ромео, и его взбалмошного приятеля Карло. Говоря о Карло — он был здесь как раз из-за того, что сын величайшего изобретателя Крата попал в передрягу, последствия которой мог устранить только его отец, и как нарочно именно с ним, особенно под Рождество, упрямец Карло зарёкся разговаривать. Сам Джепетто знал, что долго ерепениться мальчишка не станет, но о том не знал Ромео, видя своего друга исключительно как героя, непоколебимого и верного своему громкому слову. Близились экзамены по стрельбе и фехтованию, на которых всякий будущий гвардеец должен был быть в добром здравии, иначе… Ромео зажал себе рот рукой, когда от мыслей о том, что могло случиться, если сбудется это «иначе», с губ сорвался испуганный вздох. Свою же руку Карло сломал, и всё было бы не таким плачевным, если бы это была живая человеческая рука. Под мышкой Ромео нёс груду покорёженного металла, тщательно завёрнутую в старые тряпки, пока Карло приладил себе к культе гордо набитую ватой зашитую штанину, заготовленную, казалось, специально на такой случай. Из-за недостатка конечностей Карло очень долго отказывались брать учиться гвардейскому делу, и наверняка воспитатели только и ждали момента, когда самому взбалмошному юнцу из всего отряда можно будет указать на дверь всё по той же причине. Ромео, кажется, боялся этого даже больше, чем собственного возвращения в приют. Наконец скрипнула тяжелая дверь цеха. На нём огромными буквами было выписано «Только для марионеток», но Ромео это не останавливало: он знал, что делал. Надеялся, что знал. — Здравствуйте, господин марионетка! - Как только дверь за ним закрылась, Ромео услышал тяжелые шаги огромных металлических ног, — Я не хочу вас обидеть, мне нужно просто поговорить с вами! К нему медленно, переваливаясь со стороны на сторону, приближалась машина весом в несколько тонн с горящим котлом под корпусом. — Господин марионетка, мне нужна помощь. Машина остановилась и заскрипела каким-то внутренним механизмом. — Добро пожаловать на фабрику Вениньи. Меня зовут Фуоко. Чем я могу быть полезен? — Я — Ромео. Очень приятно, — План Ромео был безумием, и сказать о нём он не мог даже лучшему другу. Карло ненавидел марионеток больше всего на свете, и точно не позволил бы себя спасти, узнав, что альтернативой помощи от его отца будет помощь от ненавистной железяки, — скажите, вы же делаете марионеток? — Да. Я создан для того, чтобы создавать других марионеток, — проскрипел Фуоко. Ромео соврал бы, если бы сказал, что не боится, но каким другом он был, не рискни он жизнью ради благополучия того, кто ему дорог? Наверняка и Карло поступил бы так же. Он же человек, — вам нужен подарок на Рождество? За несколько лет Фуоко успел запомнить, когда оно наступало, но совсем не знал, как вести беседу с человеком. Особенно когда внутри жгла и билась чужая воля прогнать нарушителя порядка и сообщить Вениньи. Посторонним сюда был вход воспрещён. — Нет, вернее… Да, нужен, мне… Перебивая чужую волю, Фуоко перебил и Ромео. — Расскажите мне про Рождество и я помогу вам, — машина чуть наклонилась, разглядывая Ромео, — Как его празднуют? Празднуют ли марионетки с людьми? — Я никогда не посещал Рождественский бал, но все годы, что провёл на учёбе, наблюдал за ним, — Ромео печально улыбнулся и посмотрел на машину. Казалось, будто он поднимет голову и взглянет в человеческие глаза, но в лицо Ромео только ударило жаром котла. Казалось, что два особенно ярких уголька внутри и впрямь были глазами пламени, — и много помогал его создавать. Делать другим праздник — это так волшебно, — юноша склонил голову, вспоминая прошлогоднее празднество, — но от этого почему-то так одиноко. У Фуоко глубоко в корпусе задрожали пружины. — Я понимаю вас, — заскрипела машина, тяжело покачивая корпусом, как если бы хотела покивать головой, — из-под моих… — он запнулся и задумался, вытягивая грубые металлические конечности. Совсем не похожи на человеческие пальцы, — …рук выходят сотни марионеток, но сам я… — голос сменили неразборчивые помехи, — но сам я никогда не жил с людьми. — Мне так жаль, Фуоко, — Ромео покачал головой, — Люди… Люди дарят друг другу подарки, едят пряники и поют песни. А ещё танцуют. Осторожно положив руку Карло на металлический ящик, Ромео, едва слышно засмеявшись, покружился на месте и сделал реверанс. — Вот так. Фуоко повертел подобием головы и издал громкий механический звук, похожий на тяжкий вздох. Ромео подошёл к нему и протянул руки кверху. — Хочешь потанцевать со мной? Когда машина опустила конечность, Ромео осторожно взялся за тёплый металл. — В бальном зале очень светло. Свет там тёплый, совсем как в твоём котле, — Ромео принялся покачиваться, тем движением, какое Фуоко невольно делал, когда ходил, — и очень красиво звенят колокольчики. Представь! «Динь-дилинь, динь-дилинь», — С неуклюжим грохотом машина начала покачиваться в такт, — вот так, — Ромео чуть повернулся, уводя железного гиганта за собой. Казалось, шестерёнки внутри его тяжелого корпуса и правда пели весёлую праздничную песню, — «Динь-дилинь, динь-дилинь», — казалось, что Фуоко вот-вот упадёт, но, вслед за Ромео, он перевалился на другую ногу, медленно кружась по цеху, — а ещё посреди зала стоит большое красивое дерево из душистых зелёных иголочек, — Ромео вздохнул, прикрывая глаза и воображая себе праздничную ель. Наверняка Фуоко никогда не видел елей, — и все, — когда они сделали большой круг, Ромео остановился, — делятся друг с другом теплом. Фуоко, никогда не двигаясь так много, слегка перегрелся, и из сочленения в железных пластинах потекло машинное масло. Ромео подумал, что это слёзы. — Спасибо вам. Что вы хотите, чтобы я сделал для вас? — Мне… Мне нужна не вся марионетка, — Ромео достал из-за пазухи холщовый свёрток и протянул Фуоко, — Вот. Мне нужно только вот это, — Ромео согнул огромные механические подобия пальцев, чтобы остатки драгоценной руки не упали и не разбились окончательно, — Она должна быть точно такого же размера. И двигаться как живая, подключенная к телу живого человека. Фуоко поднял протез выше и посмотрел на него. — Я сделаю такую. Приходите через три дня, — Настоящее искусство, единственное в своём роде творение мастера. Люди обладали способностью творить, покуда он сам лишь исполнял их волю, неловко пытаясь копировать подобие созидания. Как жаль. Как же жаль. Но если он сумел единожды подавить чужую волю… — …До свидания, Фуоко, — Ромео поклонился, как было положено на балу, и в его левом глазу сверкнул яркий-яркий красный отблеск от углей, — спасибо тебе большое. Фуоко почувствовал странное тепло, не имевшее ничего общего с жаром котла. А как много могло быть общего у человека и марионетки?***
Фуоко глядел в зеркало. На вид ему было чуть меньше сорока лет — вполне симпатичен и даже мил, а пальцы, всё такие же массивные, но очень ловкие, были покрыты въевшимся в кожный рельеф машинным маслом. Не то, чтобы безобразно тучный, но значительно крупнее того среднего человека, по чьему образу он делал каркасы для марионеток, не то, чтобы почти незрячий, но в аккуратных очках в золотистой оправе; очки обычно примеряли только дети на марионеток-нянек, которым они, конечно же, были не нужны. За окном стоял пейзаж с фотокарточки, которую часто разглядывал господин Вениньи. Она была подписана красивым и загадочным словом «Луносвет», однако на ней не было ни луны, ни засветов от ярких лучей; наверное, Фуоко больше хотел бы видеть в окно фабрику, но совсем не мог вообразить, как она выглядит, если смотреть на неё со стороны города, а не изнутри. Фуоко осторожно ощупал себя и замер рукой на мягкой петле из волос на затылке, перевязанной бархатной лентой. Так странно было чувствовать что-то руками. — Фуоко! — знакомый мягкий голос окликнул рабочего. Обернувшись, он увидел на пороге светловолосого юношу в нарядной форме, такой, какая была у каких-то друзей господина Вениньи. Он держал в руках коробку, перевязанную красной лентой, такой же бархатной, как та, что держала его волосы. — Ромео! — его голос не скрипел, а походка была лёгкой и уверенной. Сорвавшись с места, Фуоко метнулся к гостю, и крепко обнял его. — С Рождеством, Фуоко, — Ромео всё ещё был маленьким и тонким, как фитилёк. А ещё по-живому тёплый, и руки, такие тонкие и ловкие, гладили больше не машину по щетинистым полным щекам. И даже его смех человеческими ушами слышался по-другому, и будто весь он стал ещё живее и прекраснее. Но всё так же, как и в тот раз, видел человеческую живость в самом Фуоко. Фуоко бы всё отдал, чтобы прикоснуться к нему. Фуоко бы всё отдал, чтобы хотя бы услышать голос Короля. Фуоко бы всё отдал, чтобы… — …Не пойму, в чём дело, — до Фуоко сквозь темноту донёсся голос Создателя, — он совершенно исправен. Может, тебе показалось? — Не показалось, друг мой, — в звонком рычащем акценте сложно было не узнать голос господина Вениньи, — он только и говорит об этом «короле марионеток», это не случайная ошибка! — Ничем не могу помочь, извини, - проворчал Джепетто, - Он не представляет опасности — значит не стоит придавать этому значение. Судя по всему, его выключали. Фуоко уже всё видел, но ещё не шевелился, надеясь, что, когда люди уйдут, он снова увидит человеком самого себя. Судя по всему, его даже разбирали, и не кто-то, а Создатель. Ещё пару дней назад, которые он считал не по восходу не видимого из тёмных цехов солнца, а по учётному счётчику внутри, Фуоко бы испытал самое большое подобие радости, которую может испытать машина, когда услышал Его голос. Сейчас же в нём осталось только равнодушие, как равнодушен был к своим творениям сам Создатель. «Король марионеток — тот, кто не отвернётся от нас, когда отвернётся Создатель.» — Я много с ним беседовал, и он мог чему-то научиться. О религии в мои числе, он мог перенять логику и… Имитировать человеческое сознание. Его Создатель говорил о нём как о подделке. Его Король говорил с ним как с человеком и учил танцевать. Никто никогда не был добр к нему. Бережен — да, из рассчётливой необходимости, чтобы такая дорогая и сложная машина служила как можно дольше, но обращаться к нему как к человеку… Говорить здесь «как к человеку» было неправильно. Люди ничего не знали о человечности.***
— Держите. Я сделал её так, как вам бы понравилось. Фуоко осторожно сжимал в стальных конечностях протез левой руки, точно такой же, как когда-то был у Карло, но внешне похожий больше на часть декоративной марионетки, чем на изначальный прототип. Белая эмаль с золотой гравировкой, подвижные пальцы и огонь, идущий не из-под запястья, а из их кончиков. Ради своего короля он сумел побороть себя и сотворить. — Спасибо, — Ромео спешно выдохнул, заворачивая руку в мешковину, — ты очень добрый, ты спас моего друга. Повисла подозрительная тишина. Ромео напрягся. — Фуоко? Ты в порядке? Над юношей выросла грозная тень. Ромео показалось, что Фуоко замахнулся на него, и он тут же закрылся рукой, присев на корточки. Когда он открыл глаза, на его голову невесомо опустился венок, сделанный из обрезков кожи, металлических колец и шестерёнок. — Фуоко… Это сделал ты? Грозная тень отстранилась, и над головой Ромео заплясали огненные всполохи, отражённые от пламени в котле. Грозная тень любовалась на него с восхищением и вдруг рухнула с тяжелым грохотом на одно колено, выражая покорность. — Так красиво… Мне очень нравится, — Ромео осторожно коснулся руками железного венка. С острыми пиками, резной и причудливый, он больше походил на… Корону? — Расскажи мне, что это. Фуоко молчал. Впрочем, редкий человек знал, что сказать, чувствуя то же, что он сейчас. Ромео же — терпеливо ждал, знакомый с волнением, но не переставший его ценить. Огромные железные конечности подхватили юношу и подняли высоко-высоко под самый потолок цеха. Они с удивительной аккуратностью, будто Ромео был хрупкой фарфоровой куклой, усадили его в кокон, свитый из железных прутьев на несущих балках по центру зала. — Фуоко? — Ромео был напуган, но говорил мягко и уверенно, будто боялся расстроить машину. Фуоко опустился обратно на одно колено. — Тогда я попрошу тебя лишь об одном, — Ромео глядел на цех сверху и глаза его, всё ещё добрые и спокойные, отблёскивали красным. — Всё, что пожелаете, мой король. Ромео наклонился вперёд и с высоты протянул машине руку. — Будь моим пламенем.***
Нити эрго плясали на кончиках пальцев Короля марионеток, как не успело заплясать пламя в руке Карло, которую сделал Фуоко. Карло заболел и скончался, почти сразу после рождества, стремительно и страшно. Ромео повезло больше — его пересобирали по частям. Его последней целой частью осталась нечеловеческая доброта. Они остались одни в изъеденном безумием и болезнью Крате — марионетка и тот, кого он избрал своим королём. Марионетка, за чьи нити никогда не посмеет потянуть даже сам Король. Казалось, что Фуоко был выключен, но он просто дремал — котёл под его корпусом горел, а огромные руки медленно шевелились, поглаживая лежащую в них тонкую человеческую фигуру. Ромео прижался ближе к тёплому металлу и прикрыл глаза. Снова приближалось Рождество. — Фуоко… Моё пламя.