Снег на моей голове...

Погода поменялась снова, ветра теперь не было вовсе, снег летел уже не отдельными хлопьями, а плотной завесой. Кажется, небо не хотело, чтобы люди куда-то двигались из аэропорта. Вселенная замедлилась, замедлила круговерть, утрамбовала судьбы на маленьком вокзальном пятачке. И останавливала их бег. Ощущение паузы, необходимой для осознания мысли и чувства. Почти такое же, как случилось в ту, первую, ночь на даче Коли. После ласки, после страсти, мужчина быстро и глубоко уснул, обняв одной рукой свое наваждения, ставшее реальностью, а наваждению после короткого забвения усталости и освобождения не спалось. В ней плескалось предощущение чего-то большего, чем произошло, более сложного и сильного. Неосознанное, но физически ощущаемое. Во-первых, было очень хорошо. Самозабвенно. В первый раз так бывает редко, чаще просто интересно и с мыслями о потенциале, а Коля, будто его создавали именно под желания и предпочтения Ариадны. Наверное, это и неправда, просто был мужчина чутким любовником, отзывчивым на ответы женского тела, но воспринималось именно так: созданным специально для нее, хотя бы этой ночью. Во-вторых, внутри закручивались нитью ДНК два чувства, полностью противоположных: умиротворение и беспокойство. Секс все менял, перераспределял веса на чашах взаимодействия. Личного, естественно, но и рабочего — тоже. А у них школа. У них Ева. Почему-то хотелось верить, что не быть Дадиани, для Коли будет значит еще и остаться честным в общем деле, но кто его знает, как себе представляет эту самую честность, в общем-то, не слишком знакомый мужчина? Поерзала, выбралась из-под обнимающей руки, подперла кулаком щеку и попыталась разглядеть в полумраке спящего мужчину. Видно светлой почти летней ночью было хорошо, но черты казались чуть размытыми и нереальными. Расслабленное во сне лицо стало на удивление очаровательным. Губы, которые обычно у Николая оставались крепко сжаты в часы бодрствования, чуть приоткрылись. Вычерчены они были словно острым карандашом умелого художника. Темные в ночи, с одной стороны уголок был слегка приподнят даже во время сна, вторая терялась в сумраке и ткани постельного белья. Казалось, что мужчина заранее готов саркастически улыбнуться. Ямочка на подбородке, скорее вспоминаемая, чем видимая, будто дразнила, предлагая прикусить его и обвести языком эту впадинку. Широкая челюсть и широкие скулы наятгивали кожу впалых щек. Длинная складка через середину щеки говорила, что мужчина должен быть улыбчив, ведь как-то же нажил он себе эту морщинку? Вот только на памяти Ариадны улыбался Коля редко, всегда как-то пробегом, может, конечно, только на работе, так что удивительные морщинки-солнышки у глаз, на щеках, говорящие о легком характере подчиненного, пожалуй, были единственным, что это подтверждало. А вот две тонких морщинки сбегающие от межбровья к носу, вполне соответствовали образу хмуроватого преподавателя танцев, но сейчас были почти невидимы на расслабленном лице. И еще не было холодного, внимательного, всегда будто чуть напряженного взгляда, делавшего весь образ отстраненным и несколько недовольным. Снова растрепанные волосы, мягкие на ощупь, падали кончиками на лоб, достигая середины закрытого века. легко провела, убирая с лица спело-русые пряди. Седины еще не было видно в густой шевелюре, признаков утраты ее — тоже. Густые, блестящие, как ни странно, но, вероятно, недавно подстриженные, и в норме, если всю эту копну уложить,как задумано парикмахером, подстриженные в хорошем барбер-шопе, с замыслом мастера. Вот только хозяин гривы, как показывала жизнь, плевал с высокой колокольни на укладки, оттого казался все время неприбранно-заброшенным. Сейчас окончательно осознала, что рядом лежит, если не вызывающе красивый, то весьма привлекательный мужчина. Да, наверное, он бы проиграл Володе в том же возрасте по экстерьеру, но сам по себе, в комплексе, был очень интересен. Невольно хмыкнула. Все-таки элемент профдеформации был налицо: слишком много красивых мужских тел видела Ариадна, чтобы придавать этому такое уж большое значение, а вот лица… Складных лиц не так много в балете, как и вообще в мире, поэтому те, которые встречаются, обращают невольно на себя внимание. Дадиани завораживал и лицом, и телом, именно в пропорции, он был сложен идеально, балетно. Длинные ноги, тонкая талия, крылатые в движении руки. И лицо такое же, даже его особенности добавляли породы и стати. Коля же будто терялся, прячась в свои растянутые шмотки и такой же растянуто-потрепанный внешний вид. Весь казался обыкновенно-серым. Из тех лиц, мимо которых пройдешь двадцать раз, да и не запомнишь. Сейчас же, лежа поверх покрывала на животе, развернув лицо на подушке к женщине, разглядывающей его, он казался высеченным из мрамора отдыхающим символом телесной римской эстетики: прямой нос, острые линии черепа под кожей, длинная шея, длинные ноги при невысоком росте особенно вызывающе заметные. Тренированное, будто и не закончившее с балетом, тело. Редкий танцор после карьеры продолжает заниматся. Устает за десятилетия физического, подавляющего труда. Николай не успел устать. Закончил слишком рано. А в окно пробивалось первое зарево. Стали отчетливыми очертания спящего человека. Взгляд упал на согнутое колено. Поморщилась при виде шрама от операции. Большой, даже грубый, какой-то неровный. В нем было больше боли, чем во всей истории преодоления, которую прошел Коля. И ровно так же, как травма разорвала гармонию жизненного пути, этот шрам нарушал гармонию телесного переплетения мышц под кожей. Желая новым перекрыть ощущение слома удовольствия созерцания, провела легко ладонью по спине, замерев в изгибе поясницы, переместилась ниже и чуть сжала подъем ягодицы. — Опасная игра,— не открывая глаз сонно пробормотал мужчина, переворачиваясь на спину.— Но мне нравится. Вроде продолжал спать, лишь вздернутый уголок губы приподнялся чуть выше. Грудь, покрытая завитками волос чуть темнее тех, что на голове, спокойно поднималась и опускалась при дыхании. На подтянутом животе, даже в расслабленном состоянии проступали кубики пресса. Положила ладонь ниже пупка и услышала тихий смех: — Идеальный бред по имени Ариша,—ее ладонь переместили ниже, на приподнявшуюся плоть, предлагая продолжать, если захочет. Проскользил от запястья до плеча пальцами, потянул к себе, чтобы прижать женские губы к своим, усмехающимся. Протяжным вздохом отреагировал на интимную ласку шаловливой длинной ладошки, предлагая не останавливаться. Но глаз так и не открыл. Двигался на ощупь от ее плеча к груди, поймал уже успевший насторожиться разглядыванием и прикосновениями сосок небольшой аккуратной груди. Перекатил его в пальцах, потер вершинку. Так же, не глядя, чуть потянул на себя, вызывая стон. Пальцы второй мужской руки уже искали под женским животом теплое лоно, заскользили по скользкой влаге тела. Отпрянули, довольные результатом и обхватили поверх сжатого кулака Ариадны собственный член, ускоряя движение на нем, приводя в максимальную готовность. Открыл глаза, когда ладонями под подвздошные косточки приподнял, предлагая опуститься сверху. Залюбовался туманом голубых глаз, расширяющимися зрачками, в которые летелось, как в бездну, пока женское тело, погружало в себя мужскую жажду обладания. Смотрел, не моргая, понимал, что она его не видит, хоть и не закрыла глаз. Да и сам мало что видел, лишь бездонный зрачок, закушенную губу. С первым, плавным движением ее вверх, а потом вниз потерялся в ощущениях, упираясь затылком в постель, а пальцами руки ища в скользкой сути властвующего над ним тела то место, где каждое прикосновение становится пожаром и дрожью ее мышц, зажигающих обоюдно плоть. Хотел объятий, сжимающих его внутри нежно, но сильно, стремился своими ласками к плотной хватке сжимающихся мышц внутри гибкого тела. И больше ни о чем не думал и ничего не предполагал. Сквозь подкатывающий жар окончания смутно осознал, что надо остановиться, прерваться, разделиться. Но ничего не сделал. Перетек собой в тело любовницы, оставалось только дать и ей забыться тем же жаром. Поймал грудь, смял, потом приласкал рукой, тер вершинку соска и набухший нервный узелок между мягкими створками раскрытой женственности. Слушал крик освобождения, вцепившиеся в бедра сильные тонкие пальцы. Забыл, как дышать, пока она вздрагивает сверху, а под его ладонью тело покрывается испариной оргазма. Лениво думает о том, что надо сказать. Напомнить и предупредить, если вдруг не поняла, а хочется просто гладить и молчать. Она понимает, но ей нравится, когда гладят и молчат, поэтому хочется, чтобы не разрушал насущностью сказку. Только мужчины так не умеют. — Ариш, я без защиты,— начинает, но его рот тут же закрывают плотно прижимая пальцы к губам. — Заткнись, не мешай моей сказке,— просит женщина, которая так пока что и остается на нем сверху. — Не хочу последствий. Ну, чтобы тебе... у тебя,— не знает правильного набора слов, описывающих коротко и емко возможный аборт, которого боится даже больше, чем случайного рождения ребенка не от жены. Ариадна не знает приличных слов, чтобы объяснить, что это некрасиво, бояться ее беременности сразу после того, что между ними было. И тем хуже, что она отлично понимает — слова правильные, мысли взрослые. У них же все тут по-взрослому. Два человека решают свои сексуальные потребности друг с другом. Это совершенно не про любовь, так что — ну, какие дети? Какие беременности? Какой секс без предохранения? Николай все делает правильно, заботится о себе, да и о ней, о будущем. Только забота эта на грани — отстань, нет ничего общего. Просто секс. Даже если это правда, все равно обидная. — Не переживай,— хочется быстрее закончить,— я тоже слежу за тем, чтобы детей не появилось просто так. Вполне жестко и по делу. Ему не стоит опасаться неожиданных обязательств от Ариадны, но Коля, кажется, не особенно и опасался этого. — Дети — не самое страшное,— погладил по голове.— Не хочу, чтобы тебе было больно, если вдруг… решать вопрос. Я не хочу никому причинять боль. Знаю, что это такое. Ужас связей без обязательств в том, что именно в них происходят встречи с людьми, которые говорят устрашающе правильные слова, облекающие плотью единственно верное поведение. И этот человек никогда не станет твоим. Невольно хочется отодвинуться, чтобы невзначай не прирасти душой. Укладывается рядом, произнося: — Не переживай. Детей не будет, я слежу за этим. И больше не планирую. — В таких вопросах я предпочитаю контролировать все сам,— он тоже стал дальше, вежливее и холоднее. Чужие люди, пересекшиеся для успокоения жажды тел. Так правильно. Так честно.