Ночь тысячи огней

      Дрожащий огонёк просачивался сквозь красную плотную бумагу андона. В затянутой вечером комнате даже такой маленький светильник резал глаза, заставлял щуриться.       Аюми подняла ладонь, и чёрные полоски теней расчертили выбеленную кожу на лице. Стало чуть легче. Резь в глазах почти ушла, но подведённые веки по-прежнему чесались из-за плотной краски и слезились. Хотелось хорошенько их потереть, но она стерпела. Если размажет краску, хозяйка так оттаскает за волосы, что мало не покажется.       Аюми откинулась на пол, покрытый татами. Лёгкий аромат подсушенного сена на долю мгновения вернул её в те светлые времена, когда она, будучи ещё несмышлёным ребёнком, собирала с матерью хворост и травы.       Мысли пришлось быстро отпустить. Если заплачет — краска без сомнений размажется.       Аюми не могла усидеть на месте. Пристало бы поджать ноги под себя и ожидать гостя, но вместо этого она встала, прошлась по небольшой комнатке и раздвинула сёдзи, впуская вечернюю прохладу. Вдох оказался полон ароматов цветов, а влажный и нежный запах дождя проник внутрь, обволакивая горящие от волнения лёгкие. Аюми бросила взгляд на андон — слишком дорогой фонарь для такой, как она. Слишком нарядный и красивый для такого места. Ветка сакуры, оплетавшая плоский бумажный бок, слишком сильно походила на кровь. Словно брызги чужой жизни окропили дорогую бумагу.       Скоро он придет.       Аюми поёжилась. Глухая тишина давила на неё, вокруг ни звука — всё будто бы замерло, в беспокойстве ожидая прихода гостя.       Внутри шевелилась тревога. Храбриться не было смысла. Его боялись все. Ёсивара готовилась к нему, как к появлению самого императора: каждый уголок был вымыт дочиста, лампы горели даже в самых бедных домах, и вокруг всё сияло и блестело. Он любил роскошь, ценил красоту. Все так говорили.       Но Аюми с нетерпением ждала гостя. Едва ли нашёлся бы человек, который не слышал о Двуликом. Новости о нём облетали провинцию за провинцией, и Аюми вслушивалась в каждую из сплетен, с интересом ловила все рассказы, даже если Двуликий упоминался там только намёками.       Тяжелое утикакэ так и норовило соскользнуть с плеч. Кимоно не по размеру сминалось под золотым поясом. Аюми приходилось снова и снова поправлять одежду, чтобы хозяйка не разгневалась и не заставила платить ещё и за порчу.       Всё это выглядело на ней просто нелепо — выбеленная кожа, алые губы, раскрашенные глаза, драгоценные кандзаси в волосах и дорогие, безумно дорогие ткани на её неказистом, исхудалом теле. Аюми никогда не могла сравниться с круглолицыми красавицами. Даже белая краска на лице смотрелась смешно. На гейшах и таю та выглядела загадочно, по-мистически привлекательно. Тени удивительно играли на их бесцветных щеках, озарённых всего лишь светом одной лампы, а ярко-красная краска на глазах подчёркивала игривый взгляд. Аюми же краска делала больше похожей на труп, нежели на желанную женщину.       Аюми даже не настоящая таю. Ни петь, ни танцевать она не умела. Не умела она и читать — могла лишь криво написать своё имя, часто путая иероглифы. Аюми превращалось в Акаи, что прекрасно описывало румянец на лице, когда грамотные господа хохотали над её именем.       В Ёсиваре её звали Ханако. Новое имя совсем не шло её чёрным волосам и тяжёлому взгляду. Ханако должна быть прекрасна, как цветок лотоса, и ступать нежно, как кошка. Такая женщина обязана уметь угождать. Аюми поначалу пыталась протестовать, быть собой, но хозяйка давно вытрясла из неё всякое желание бороться. Аюми так до конца и не смирилась с тем, что совсем никто не захочет знать её настоящую, ведь никому не интересна такая глупая и бесталанная юдзё, которая может лишь ненадолго скрасить вечер, только и всего. Лёгкая и весёлая Ханако стала именно такой, какой ту полюбят мужчины, всё больше размывая настоящую себя. Аюми знала, что не так уродлива, потому выставляла напоказ длинные и густые волосы, как единственную причину для гордости. Они были похожи на свисающие голубые ветви ивы, сказал однажды один из гостей, и Аюми надеялась, что и гостю понравятся её волосы.       На работу она уже давно не жаловалась. Смысла в этом не было. Рядом, в комнатах по ночам и за решетками днём, жили точно такие же девушки с умершими родителями, и те, что убегали из дома со своей любовью, кого бросали сразу же, как они становились неудобными, и даже бывшие, надоевшие жены из богатых домов.       Аюми пришлось быстро понять, что подчиниться — её единственный шанс хотя бы попытаться выбраться отсюда. Если она будет усердно работать, если будет привлекать клиентов, если начнет зарабатывать сильно больше, то обязательно выкупит себя, сбежит из этой грязи, забудет всё, как страшный сон.       Она старалась заставить себя полюбить это занятие. Несмотря на исполосованное чужими жгучими касаниями тело и тягучую, тяжёлую боль в груди, Аюми из раза в раз натягивала на себя улыбку, игриво поглядывала на потных, усталых и часто невесёлых мужчин, только чтобы зарабатывать как можно больше.       Только вот хозяйка нередко забирала деньги себе, оставляя лишь столько, сколько Аюми было положено с самого начала. Она пыталась прятать часть, но вездесущая яритэ пронюхала такой дешёвый трюк и высекла Аюми так сильно, что по первости было больно даже дышать.       Но она не теряла надежды. Надо было лишь немного потерпеть. Всё-таки ей приходилось не хуже всех. В какой-то степени даже лучше, чем некоторым. В конце концов, было много таких же девушек, как и она, проданных бедной семьёй, чтобы продержаться ещё хоть чуть-чуть. Дочерей никогда не жалели, поэтому Аюми в глазах родных казалась лишь очередным голодным ртом, временной обузой, которая упорхнёт замуж, как только представится возможность. Она была уверена, родители даже не вспоминали о ней. Она не похожа на брата. Слабая, в ней нет стойкости. Аюми бесполезная.       Был ли у Аюми выход, родись она чуть менее дурной и более смышлённой? Она вспоминала Момоко, которую выгнали из окии, когда узнали, что та уже не чиста. Аюми осознала, что Момоко жаль даже больше, чем саму себя. У Аюми в любом случае не было иного пути. Все дороги вели в Весёлый квартал. Но у красивой и тонкой, словно ствол бамбука, Момоко с круглым и светлым, как сияющая в небе луна, лицом, была возможность стать гейшей и жить в роскоши и почёте. Но её позорно притащили сюда. Момоко умела писать. Момоко умела танцевать и петь по-кошачьи ласково. На что могла надеяться Аюми, если даже Момоко оказалась здесь?       «Боги никогда не закрывают одну дверь, чтобы не открыть другую», — вспомнила Аюми. Боги знали, что делали. Такой была их с Момоко судьба. Может быть, сегодня Аюми повезёт, и она понравится Двуликому настолько, что он заберёт её с собой?       В кустах встрепенулась и резко взмахнула ввысь птица. Шум крыльев вытащил Аюми из раздумий, встревожил. Дурной знак. «Гомен кудасай», — тихо шепнула она, надеясь отвести от себя беду. Её потряхивало. Немного осталось. В саду уже совсем темно, а она даже не заметила, как село солнце.       Несмотря на предвкушение, было страшно.       Он ведь разгадает их незатейливый обман. Что сделает Двуликий с ней, когда поймёт, что перед ним фальшивка?       Аюми слишком много знала о жестокости господина и прекрасно понимала, почему сегодня в этой комнате оказалась именно она. Её не жалко. Если что-то случится с настоящей таю или даже с кем-то рангом ниже, хозяйка разорится. Ценность таких, как Аюми, заключалась лишь в том, как много будут готовы за неё заплатить.       За Аюми платили мало. Но хозяйка была уверена, что и такая сойдёт для ублажения особого гостя. Сказала:       — Может, ты и глупа, как обезьяна, зато личико красивое. Сиди помалкивай, лишний раз не открывай рта. Тебе же хуже будет, если гостю не понравишься.       И что ей оставалось делать? Зваться Ханако, натянуть на себя это красивое, как расшитое кимоно, и такое же совершенно бесполезное имя. Смириться со своей судьбой.       Да и по правде говоря, увидеть Двуликого было настоящим подарком. Аюми мечтала хоть раз в жизни взглянуть на живую легенду, и сегодня ей представится такой шанс. Она должна постараться произвести хорошее впечатление, как может.       По полу тянуло влажным холодом, но Аюми не закрывала седзи. Холод держал её мысли в порядке. В прохладе было легче дышать.       Она почувствовала, что за сёдзи кто-то стоит. Сквозь обтянутые тонкой бумагой перегородки проступила тень, и Аюми тут же упала на колени, склоняя голову вниз. Драгоценные кандзаси зазвенели, подвесками ударяясь о пол.       Сёдзи зашуршали.       Аюми не решалась поднять глаз. Тонкий деревянный пол подрагивал от мощных шагов, скрипели татами, и она жалась к полу, не смея сделать и вдоха. Какой он на самом деле? Как выглядит? Чем пахнет? Мысли роились в голове, как пчёлы в весеннем саду. Раздался глубокий голос в маленькой комнате, утопая среди бумажных стен:       — Поднимись.       Обманчивая тишина сада вдруг наполнилась знакомым шумом. Лёгкий ветерок в листьях деревьев, цикады, разговорчивые птицы — мир снова стал ощутимым, реальным.       Аюми подчинилась, вскочила на ноги, склонив голову вниз. Она пыталась спрятать улыбку, стянувшую губы, ей нужно было казаться не такой простушкой, которой она была. Но глаза против воли заскользили по темному свободному кимоно господина. Тяжелый шелк в свете красного андона отливал цветом крови, серебристые нитки ярко поблескивали.       Лица коснулись грубые пальцы. Аюми кожей ощутила исходящую от них силу и мощь, но думала лишь о том, что запачкала пальцы господина жирной белизной. За подбородок потянули, и Аюми поддалась, приподнимая голову, со страхом и нетерпением открывая глаза.       Алые радужки поблёскивали в тусклой комнате, и в отражении зрачков Аюми видела себя.       Перед ней стоял тот самый величайший маг, сила которого не помещалась в обычном человеческом теле. Аюми не верила в сказки, не была такой глупой, чтобы действительно думать, что у Сукуны могли быть два лица. И только теперь она наконец поняла, почему его называли Двуликим.       Скрыть своё восхищение Аюми не смогла. Если Сукуна уберёт руку, она тут же свалится на пол. Ноги вмиг превратились в вату.       Сукуна распрямился, вдыхая тяжёлый воздух, наполненный ароматом благовоний и цветов. Его губы растянулись в лёгкой улыбке, взгляд заскользил по комнате.       — Неплохой приём.       Бархатный голос отдавался в собственных лёгких, и Аюми тут же сообразила, что встречает гостя молчанием. Увидела бы это хозяйка, Аюми уже получила бы знатную взбучку.       — Ирассяймасе, Сукуна-сама. Простите.       Он мимолетно глянул на Аюми, обошёл её и сел у приоткрытых седзи, вальяжно разваливаясь на мягком футоне. На его пальцах осталась белая краска, он медленно растирал ее, а Аюми даже не предложила ему полотенце. Она старалась думать о нём как о самом обычном госте, каких принимала сотни раз, но волнение было сильнее её. Огромный в этой небольшой комнате и слишком высокий даже для рослого мужчины, он был демоном с четырьмя руками и наводил на неё чувство страха, смешанного с благоговением. Сердце быстро колотилось. Она волновалась бы меньше, присядь перед ней сам император.       Аюми заставила взять себя в руки и мягкой походкой приблизилась к господину, неспешно подбираясь к нему. Она присела рядом, ласково улыбнулась, касаясь рукава кимоно. Холодная ткань быстро нагрелась под пальцами.       — Чего желает Сукуна-сама? — воркующе спросила Аюми, протягивая руку к его груди. Ладонь чувствовала горячее тело под слоем шелка, и Аюми всё удивлялась тому, что Двуликий, несмотря на странный вид, под одеждой был вполне себе обычным мужчиной.       — Налей чего-нибудь. — Он небрежно махнул рукой и Аюми подскочила на ноги, отыскивая купленный специально к случаю токкури хорошего нихонсю. Хозяйка постаралась. Хоть что-то настоящее в этой фальшивой комнате. Аюми вдруг ярко ощутила всю глупость ситуации. Сукуна наверняка достаточно искушён для того, чтобы понять, что комната явно дешёвая, что алкоголь куплен на рынке у ворот, а Аюми не похожа на дорогую женщину. Внутри затеплился страх. Может, пока Двуликому нравится наблюдать за её потугами, но что случится, когда ему надоест?       — И краску сотри.       Его голос догнал её на полпути. Аюми остановилась, выбежала во влажный пахучий сад, спешно ополоснула лицо водой, оттирая кожу от толстого слоя белой краски. В приглушённом свете небольшой комнаты с выбеленным лицом Аюми выглядела гораздо привлекательнее, хоть далеко не так восхитительно, как гейши. Теперь же, пускай ей стало легче и кожа больше не чесалась от красок, Аюми стала похожей на тень. Чуть загорелая кожа казалась совсем тёмной в красноватом свете андона, но перечить господину она ни за что бы не посмела. Аюми даже не знала наверняка: пачкается ли настоящая краска, которую наносят на лицо таю, или же у хозяйки просто не было денег на дорогие белила?       Из кадки с водой на Аюми глядело её собственное отражение, растерянное и совсем не загадочное.       Оставив мысли о собственном лице, Аюми поспешила обратно в комнату, заметно посвежевшая и приободрившаяся от прохладного воздуха летней ночи. Она вернулась с токкури и парой ярко-красных сакадзуки — единственных приличных, — аккуратно села перед гостем на колени, изящно оправляя своё широкое и тяжёлое кимоно. Прозрачный, как вода, нихонсю звонко плеснулся в фарфоре.       В руках господина и без того небольшая чашка выглядела крошечно, и Аюми внимательно наблюдала за тем, как он подносит её к лицу, как напрягается его шея, как яркий язык бегло снимает с губ задержавшиеся капли.       Он молча взял токкури, подвинул чашку ближе к себе, наливая нихонсю. Аюми успела подумать, как это дерзко, прежде чем Сукуна посмотрел на нее. Она завороженно, словно в тумане переняла из рук Двуликого чашку, наполненную до краев. Случайно коснулась его грубых рук и немного успокоилась. Тут же рвано поклонилась, едва вспоминая, что нужно хотя бы попытаться вести себя так, словно она та самая умелая и опытная таю, которую ждал Двуликий.       Нихонсю обжёг горло мягкой горечью. Свежее послевкусие совсем не походило на противный привкус обычной рисовой водки. Аюми ещё не приходилось пить алкоголь, после которого не хотелось прополоскать рот.       Она улыбнулась уже гораздо более искренне, чувствуя, как тело медленно расслабляется, приятный туман заполняет голову, а красный андон замыливается, превращаясь в кровавое пятно.       Аюми вздрогнула от требовательного прикосновения. Губы опалило горячим дыханием, и она быстро ответила на поцелуй, запихнув поглубже все свои чувства. Маска Ханако давила, сжимала, мучила, но позволяла сохранить настоящую себя, прикрыть гордость, осознание собственной беспомощности.       Могла ли она мечтать о чём-то большем? Сам Двуликий держит её в своих руках. На этот вечер она принадлежит ему. И после стольких проведенных с мерзкими мужчинами ночей, Аюми наконец-то рядом с тем, кто лишь слухами заставлял тело подрагивать, ночами не давая покоя от жарких мыслей. Но Аюми не могла порадоваться. Интересно, назвала ли хозяйка её имя? Или даже это Двуликому было совершенно безразлично? Было бы приятнее, если бы он знал, как её зовут? А если бы назвал настоящее имя?       Аюми была бы вне себя от восторга, если бы Сукуна назвал её по имени, но тот молчал, потянулся к её золоченому поясу, спешно развязывая широкий бант. Утикакэ оказалось на полу, и Аюми прикрыла глаза, чтобы не смотреть на то, как мнется и портится дорогая ткань. Только бы хозяйке заплатили достаточно. Аюми никогда не выкупит себя, если придется платить ещё и за кимоно. Сукуна явно привык к роскоши и даже не думал аккуратнее относиться к непомерно дорогим вещам.       Стоит ли Аюми вообще об этом думать? Невероятная удача привела его в её руки. И даже если после этой ночи Аюми навсегда останется юдзё в самом дешёвом чайном доме Ёсивары, она всё равно не откажется от этой встречи с ним.       Сукуна вдруг недовольно отстранился, оглядывая ее. Аюми напряженно хлопала глазами, теперь думая, что сделала что-то не то. Но Двуликий продолжал осматривать её молча, словно прицениваясь, достаточно ли она хороша для него. Неужели его расстроило, что она смотрела на смятую одежду?       Аюми опустила глаза, пытаясь скрыть охватившие её страх и смущение. Одно упоминание Двуликого заставляло кровь стынуть в жилах у всего весёлого квартала, а она единственная с нетерпением ждала с ним встречи. Но, может быть, были правы все женщины, что в страхе запирались в чайных домах? На эту ночь из всех возможных женщин он выбрал именно её. Для того, чтобы позабавиться? Посмотреть, как тщетно Аюми будет пытаться изображать из себя почти благородную даму? А если ему не понравилось ее представление?       — И у темной ночи есть глаза, — произнёс Сукуна, и Аюми вздрогнула. Конечно, он понял всё с первой секунды на пороге комнаты. Конечно, таю не могла принять такого гостя в стареньком доме, вздрагивая от того, что помялась её одежда. Ей стало страшно за себя. Злить могущественного мага было опасно. Его огромная сила разбивала армии, повергая всю Японию в ужас, становясь кошмаром любого самурая. Пускай при нём не было оружия — это Аюми знала наверняка, — но её он мог убить лишь щелчком пальцев. Аюми успела подумать о том, что было бы неплохо, если бы он предпочёл убить её всё же оружием. Резкий толчок лезвия в грудь — и сердце моментально прекратит биться, и закончится её век, наполненный грязью и страданием, но надеяться на это было нечего. Оружие здесь запрещено. И совсем не потому, что девушки могли убить какого-нибудь гостя. Вовсе нет. Оружия здесь не было лишь по той причине, что многие из таких, как Аюми, настолько сильно ненавидели собственное жалкое существование, что легко сумели бы положить этому конец, если бы только смогли добраться до ножа. Аюми замерла, не решаясь даже шелохнуться, пока Сукуна не позволит.       Но Сукуна лишь отстранился от неё, подобрал с пола чашку и налил в неё ещё немного нихонсю. Аюми следила за тем, как прозрачный алкоголь блеснул, исчезая в черноте глотки. Сукуна небрежно смахнул липкие брызги, совершенно не смущаясь проявленному неуважению, плеснул в свою чашку ещё, протягивая её Аюми.       — Простите… — начала было она, но Сукуна жестом прервал её, протягивая чашку с нихонсю.       — Пей. — Громкий низкий голос пробирал до мурашек. Отказываться было нельзя, хоть ей и не хотелось пить из чужой чашки. Тонкий аромат цветущих азалий доносился до Аюми, и она втянула в лёгкие побольше воздуха, принимая свою судьбу. Проще всего было отбросить волнение и обслужить Двуликого, как обслужила бы любого другого гостя. Пока что ей везло. Несмотря на раскрытый обман, Сукуна не злился, и Аюми осмелилась впервые внимательно его рассмотреть.       В тесной полупустой комнате он казался огромным. Мускулистые тяжёлые руки локтями упирались в колени, пока вторая пара почти безвольно висела по бокам. Сукуна сидел сгорбившись, словно ему здесь и правда не хватало места, рассматривал узор на своем кимоно. Ладонь подпирала его лицо, и в его задумчивости Аюми разглядела какую-то затаённую грусть. В груди ёкнуло. Сколько всего пришлось пережить господину, чтобы добиться таких высот? Как много сил и людей он потерял в борьбе за власть? Ей, неграмотной юдзё, не понять всей горечи его существования. Всё, что она может, — подарить ему один легкий вечер без тяжёлых мыслей в голове, но даже этого Аюми не делала. Сердце снова пропустило удар. Страх порождал чёрных чертей. Она пугалась Двуликого, будто он уже сотворил с ней нечто ужасное. Но ведь боялась она только из-за слухов. Быть может... он жесток только на поле битвы? А сейчас ждёт обыкновенной женской ласки?       Сукуна сидел совсем близко, так близко, отчего ей казалось, что до него правда можно просто дотронуться. Прорези под глазами явно поглядывали на неё, но Аюми старалась не глядеть на них в ответ. Наверняка гостю не будет приятно, если она станет столь неприлично рассматривать его. Аюми должна была развлекать гостя, а не наоборот.       Нихонсю грел мерзнущее тревожное тело. Мысли постепенно улетали куда-то далеко, в сад, навстречу поблёскивающим звёздам, и Аюми почувствовала, как осмелела, подвинулась ещё ближе, оставляя между ними лишь тонкую полоску татами.       — Отчего Сукуна-сама так невесел? Может, я помогу расслабиться? — Игриво шепнула Аюми, несмело касаясь его колена, и провела ладонью выше. В замутненном нихонсю сознании Сукуна уже не казался таким жутким и недостижимым. Он расслабленно сидел рядом, ожидая чего-то, совсем не интересуясь самой Аюми, а она могла лишь рассматривать его красивые черты лица, необычные глаза и волевой подбородок. Рука сама потянулась к его шее, коснулась её в том месте, где с силой билась его жизнь. Аюми почти могла ощутить всю ту проклятую энергию, сгустком окружившую господина.       Аюми повела рукой выше, очерчивая подбородок, но Сукуна перехватил её ладонь, не позволяя трогать лицо. Аюми неожиданно для себя пискнула. Захват оказался крепким, жёстким, и запястье пронзило болью. Аюми уяснила, что трогать лицо не стоит. Можно ли целовать его? Позволено ли?       Мысли метались в голове. Как может она знать, что и как ему нравится? И как держать себя в руках, когда он настолько близко?       Охват вдруг ослаб, боль отступила, Аюми широко распахнутыми глазами впечаталась в лицо напротив, пытаясь уловить его эмоции, но Сукуна был непроницаем, оттого мягкое касание его губ оказалось слишком большой неожиданностью.       Тепло его дыхания пробежало по запястью, которое ещё мгновение назад выло от боли, и по телу прошлась приятная дрожь. Сукуна поймал её взгляд, хитро рассматривая её. Было ли ему забавно понаблюдать за её реакцией, или же он правда пытался сделать для неё что-то приятное?       — Хочешь помочь расслабиться, но сама вся дрожишь.       Он вдруг звучно рассмеялся, отстраняясь, и Аюми отшатнулась, едва удерживая себя на месте. Она упёрлась руками в пол, едва не задев пальцами дорогое токкури. Наверное, смятение на её лице понравилось Сукуне. Он снова подпёр рукой голову, поглядывая на Аюми из-под полуприкрытых век, словно притаившийся в кустах хищник, готовый вот-вот наброситься на свою жертву.       Аюми металась между предвкушением и страхом. Волнение и трепет перебивались гулкими ударами сердца. Она не знала, чего ожидать от Двуликого, как вести себя с ним, чувствовала, что он вот-вот готов сорваться, и избавиться от нее, но сказать с точностью, что его взгляд говорил именно об этом, Аюми не решалась. Если Сукуна выпроводит её за дверь, то лучше бы ему заодно и оторвать ей голову. Хозяйка всё равно сделает то же самое, как только узнает о позоре её юдзё.       — Было интересно посмотреть, что ты будешь делать. Но неплохо держишься. Забавная ты, с тобой можно хорошенько развлечься.       Он улыбнулся, приближаясь к её лицу, и наклонился к самому уху, на грани слышимости прошептав:       — Ну так расслабляй меня. Постарайся.       Аюми нервно сглотнула. Он играл с ней. Знал, что его боится каждая кошка в Ёсиваре, но если нравилось ему это, то Аюми оставалось только подыгрывать, пусть её страх и был неподдельным.       В полумраке она потянулась к Сукуне, находя губами его губы. Сукуна с напором прижался к ней, целуя жарко, проталкивая глубже горячий язык. Драгоценные шпильки зазвенели, когда Сукуна вытянул их из прически, и длинные волосы рассыпались по плечам. Он зарылся в них пальцами, сжимая, натягивая.       Его губы мазанули по подбородку, влажной дорожкой спускаясь к шее. Аюми поддавалась на ласку, с удивлением понимала, что щеки краснеют не от алкоголя. Ей давно уже не становилось стыдно перед гостями, но рядом с Сукуной хотелось быть чем-то гораздо лучшим, чем простой юдзё. Аюми выгнулась навстречу, позволяя ему целовать её все ниже, и сладкий трепет охватил ею, когда Сукуна скользнул рукой под ткань кимоно, поглаживая и сжимая грудь.       Казалось, Аюми впервые испытывала настоящее влечение к гостю. Не вызванное намеренно, только чтобы не мучаться потом от болей внизу, а естественное и тёплое желание, медленно спускающееся к бёдрам.       Гости ждали, что юдзё возьмет дело в свои руки. Аюми так и делала. Улыбалась, смущенно прикрывала глаза, подбираясь к очередному мужчине, и ублажала его так, как тому хотелось. Сукуна заставил её потерять это мнимое ощущение контроля. Она и не смогла бы придумать, чем удивить такого искушенного гостя. Наверняка ему были доступны лучшие женщины, самые красивые и умелые. И всё же на этот вечер именно она принадлежала ему, и ей хотелось впитать в себя каждое мгновение, навсегда запомнить каждую мелочь, чтобы бесчисленное множество раз вспоминать о них перед сном.       Тяжёлое кимоно соскользнуло с плеч. За поцелуями Аюми не заметила, как Сукуна развязал пояс, как внезапно оголилось её тело. Из сада тянуло холодом, кожа вмиг покрылась мурашками, но прохлада не могла остудить желания, что возрастало внутри.       Сукуна отстранился, оглядывая её тело. Щеки горели от стыда, и Аюми не понимала, откуда вдруг взялось это уже давно позабытое чувство. Её тело видело столько мужчин, что она давно сбилась со счета, но этот приценивающийся, абсолютно лишенный какого-либо огня взгляд заставлял сердце волнительно трепетать. Аюми была лишь одной из тех женщин, но это ничуть не волновало её сейчас. Всё, о чем она могла думать, вращалось вокруг жилистых, огромных рук и пронизывающего до костей взгляда красных глаз.       От нахлынувшего волнения можно было потерять голову. Аюми не хотела бы, чтобы Двуликий разглядел все недостатки её худощавого тела, оттого подалась вперёд, нырнула рукой под дорогое плотное кимоно, касаясь тёплой кожи.       Руки Сукуны скользили по спине, слегка царапали её вдоль лопаток, и Аюми приняла это за тихое одобрение. Она потянулась к поясу его кимоно, непривычно завязанному спереди, провела рукой по крепкой груди, пробуя, изучая рамки дозволенного.       — Смелее.       Бархатистый голос звучал твёрдо, но в то же время мягко настолько, что можно было уловить в его нотках просьбу. Аюми послушалась, чувствуя себя более уверенно. Сукуна не собирался навредить ей, а ведь чего только она не успела натерпеться от мужчин. С Двуликим, как ни странно, оказалось спокойнее. На мгновение Аюми подумала, что рядом с ним безопасно.       Сукуна позволил ей полностью скинуть шёлк с его плеч. Аюми, наученная прислушиваться к чужим желаниям, коснулась его шеи, груди, поглаживая его так же, как он касался ее, теперь точно зная, что это ему нравится. Сукуна водил руками по спине, прижимая Аюми ближе, спускался к бедрам, грубовато сминая скудные формы. Округлая Момоко понравилась бы ему гораздо больше, чем она, у которой и подержаться-то было особо не за что, но Сукуна, казалось, не обращал на это внимания или просто не считал нужным думать об очередном женском теле. Наверняка ему доставалось множество разных женщин.       Аюми скользнула рукой вниз, задевая пальцами щекотливую дорожку волосков, затем потянулась вверх, к мягким губам, и Сукуна отвечал на её порывы, был неожиданно терпеливым, словно ему нравилось, как Аюми трепетала от его касаний. Повела застывшей на мгновение рукой ниже, пальцами мелко проходясь по затвердевшему члену.       Ей совсем не хотелось прерывать поцелуй. В груди бурным потоком клокотали чувства, и в этот миг она чувствовала себя не юдзё, а настоящей любимой женщиной; той, которую хочется ласкать и трогать.       Но Аюми такой не была. Не стоило испытывать терпение Сукуны, оттого она нехотя отстранилась, опускаясь на колени, наклонилась к паху и на миг застыла. Аюми удивлённо посмотрела наверх, встретилась с алыми глазами Двуликого и тут же поняла, как это было до невозможности грубо. Щёки снова залило румянцем: могла бы и не глазеть на него так открыто. Настоящая таю не стала бы так открыто показывать свои истинные эмоции. Аюми же просто не умела скрывать того, что было на уме. Она уже приготовилась к грубым словам, к унижениям, но Сукуна только хмыкнул, провел ладонью по её гладким волосам, надавливая, заставляя наклониться к паху.       — Ну? — Сукуна надавил сильнее, но Аюми только уставилась на его тело. Не сошла же она с ума? Или нихонсю был настолько крепкий?       Но глаза точно не подводили. Аюми не знала, как подступиться к тому, что у одного человека два члена. Само явление ввело ее в настоящий ступор. И что ей делать с этим?       Тихий смех, низкий настолько, что отдавался в груди, послышался сверху. Аюми в одночасье почувствовала себя и неумелой и глупой. Пора было перестать удивляться чему-либо. У Двуликого четыре руки, странные щели под глазами, широкие, как у великана, плечи, лишь мускулистое теплое с совершенно человеческой кожей тело всё ещё напоминало мужчину.       Аюми наклонилась к паху. У неё очень простая работа, а она ведет себя так, словно её заставили заниматься каллиграфией или, чего хуже, сыграть партию в го. Господин и так долго терпит её странные трепыхания. Если она выберется из этой комнаты, то хозяйка точно задаст ей такую трепку, какой в квартале ещё не видывали. Хотя глупо было бояться хозяйки, когда прямо перед тобой человек могущественный настолько, что его боялись даже самые великие шаманы. Но вбитые за годы жалкого существования правила диктовали свои собственные, совершенно смешные страхи.       Приоткрыв рот, Аюми скользнула языком по бархатистой коже, мягко опускаясь ниже. Рука нашла второй член, поглаживая и его. Лишние мысли тут же вылетели из головы. Как можно было думать о чём-то ещё, если сам Двуликий сидит перед тобой, позволяя касаться своего тела. Аюми не так уж и сильно растерялась. Могло быть и хуже. В конце концов, ей приходилось бывать и с несколькими мужчинами одновременно. Губы плотнее обхватили член, слюна обильно стекала на дорогое тёмное кимоно, а внутри снова нарастало сладкое напряжение.       Аюми чувствовала, что господину нравится: он теперь дышал чаще, рука крепко сжимала волосы, и Аюми взглянула вверх. У Сукуны сведены брови, рот слегка приоткрыт, тело напряжено — ему точно нравилось.       Язык мягко скользил по члену, огибая набухшие венки, лаская головку. Аюми думала о том, что чувствует Сукуна. Приятнее ли ему от того, что у него два органа? Может, он и разницы не чувствует. А может, уже и привык. Задать такой вопрос Аюми, конечно же, не могла бы и в страшном сне. Оставалось только догадываться, переходя к другому члену.       Губы уже саднили от трения, когда Сукуна надавил на голову сильнее, направляя Аюми, задавая нужный темп. Она легко поддалась, ловя его ритм, нашла рукой второй член, старательно лаская. Аюми чувствовала, как пульсируют оба органа, как учащается дыхание Двуликого, что он уже вот-вот сдастся, но он вдруг резко оттолкнул Аюми от себя. Она рухнула на футон, уставившись в уже не казавшееся таким странным лицо. Разве она сделала что-то не так?       Долго думать не пришлось — Двуликий прильнул к шее, покрывая ту россыпью поцелуев. Аюми коротко вздохнула, когда его рука легла на грудь, сжимая и потирая набухшие соски. Скользкое касание молнией пронзило её, Аюми выгнулась, то ли прося продолжить, то ли стараясь сбежать от щекотливых прикосновений.       Губы обожгло требовательным поцелуем. Сукуна оттягивал мягкую кожу, почти раздирая губы до крови, слизывал проступившие алые капли. Аюми льнула ближе, утопая в собственных чувствах. Двуликий уже не казался таким страшным и непонятным, и только мысль о том, что сейчас она всецело принадлежит ему, разжигала внутри настоящий пожар. Руки изучали его тело, скользили по очерченным, твердым мышцам. Сукуна казался в сравнении с ней огромным, сильным и напористым, но неожиданно нежным. Он ласкал её, как не удосуживался ни один гость, и с губ слетел тихий стон, когда зубы сжали сосок.       Смесь боли и удовольствия окатила её горячей волной, по бёдрам стекала вязкая влага, а Аюми хотелось снова перехватить контроль, дойти до пика, но она так и жалась к горячей груди, не в силах протестовать.       — Нравится? — Его шёпот отдавался внутри. Нравится — и ещё как.       С гостями редко получалось расслабиться. Искусство любви учило мужчин обращаться с женщиной, но редко кому хотелось тратить время на ласку. В таких дешёвеньких домах как тот, в котором работала она, каждая минутка была на счету. Скупые гости приходили удовлетворить потребности, справить нужду — только и всего. Ей нечего было и думать о том, что встреча может быть приятной. Но Сукуна, тот самый жестокий и страшный демон, ласкал её так, словно она была его любимой женщиной. И Аюми представляла себя ей. Как могла бы сидеть рядом с ним в шелках, раскинуться на мягкий подушках и выполнять любую его прихоть. Целовать до боли в губах, отдавать своё тело так, будто оно принадлежало одному ему.       Рука Сукуны сползла с груди, опустилась вниз, поглаживая гладкую кожу без единого волоска. Аюми двинула бедрами, прося скорее спуститься ниже, коснуться там, где всё ярче горело желание. Внутрь толкнулось что-то мягкое, скользкое и горячее, никак не похожее на твердый член.       Она могла вспомнить всего пару мужчин, которым нравилось вылизывать её между ног. Аюми же и сама не видела в этом ничего привлекательного или приятного. Большая же часть мужчин брезговали, считали это грязным и недостойным, и Аюми просто не знала, что это может быть настолько хорошо.       — Боже… — прошептала Аюми, когда Сукуна резко вышел из неё, скользнув по вторящему ритму сердца клитору. Пальцы впились в простыни, скомкали дорогую ткань. Легкие сжимались от резких вздохов, ей вдруг стало душно, горячо, и на мгновение тело пронзило дрожью, но Сукуна не позволил ей насладиться этим ощущением сполна, резко отнял руку, и тепло вмиг исчезло. Аюми не успела скрыть недовольство, но Сукуна только хитро ухмыльнулся, позволив ей проявить чуточку несдержанности. Аюми быстро взяла себя в руки, расслабляя лицо, опасливо поглядывая на господина. Нельзя было показывать раздражение, особенно рядом с тем, кто может превратить тебя в кровавое месиво щелчком пальцев. Но пугаться больше не выходило. Ощущение потери контроля пьянило получше, чем нихонсю.       — Ты такая забавная, — тихо смеялся Сукуна, жадно разглядывая её тело свысока. Его пальцы скользнули по влажной промежности, Аюми слегка дёрнулась, как от щекотки, и тот приблизил влажные пальцы к своему лицу. Он с наслаждением провел длинным языком по ним, пробуя Аюми на вкус.       Лицо залилось алой краской. Аюми могла поклясться, кто угодно изойдётся на смех, когда услышит историю о том, как краснеет дешёвая юдзё. Но Аюми ещё никогда не видела мужчину, который так открыто наслаждался бы женщиной.       В тусклом свете красного андона Сукуна казался высеченной из камня скульптурой древнего бога. Тени расчерчивали мощные мышцы, а яркие алые глаза горели огнём. Он забавлялся, наблюдая за её смущением и страхом, но Аюми не могла разобрать, было ли это хорошим или всё-таки дурным знаком. Сейчас ему может быть интересно посмотреть на то, как такая неумеха извивается под ним, но что если ему надоест быть нежным? Он ведь может позволить себе всё, что захочет. Не станет даже задумываться о том, что почувствует она. Аюми и сделать-то ничего не сможет. Стоит ли тогда вообще думать об этом?       Словно прочитав ее мысли, Сукуна прижался к ней. Футон промялся под тяжестью его тела. Сукуна медленно входил в нее. Аюми резко подалась вперёд, желая скорее наполнить им себя. Он едва мог протиснуться внутрь, но Аюми нетерпеливо повела бедрами. Терпеть эту пытку не было сил.       Сукуна неспешно двигался, прижимая Аюми к себе и опираясь на мягкий футон. Он терпел, дразнил и себя, и её, но не торопился, как другие мужчины, желающие побыстрее сделать дело, ибо тот точно не беспокоился о деньгах, которые придётся заплатить. Его горячее дыхание жгло шею. Аюми выгибалась, льнула ближе, утыкалась в его плечо, только чтобы приглушить рвущиеся наружу стоны, но с каждым толчком Сукуна двигался всё быстрее, срывался с ритма, грубо толкался в неё. От первоначальной неторопливости не осталось и следа. Аюми могла только ловить пересохшим от стонов горлом воздух, не в силах выдавить из себя ни единого звука, пыталась ловить чужой ритм, молясь, чтобы Сукуна не останавливался. Он покрывал её плечи, шею, лицо отрывистыми поцелуями, Аюми только жалась ближе, чувствуя, что ещё чуть-чуть — и…       Внутрь хлынуло вязкое тёплое семя, в голове на мгновение проскочила страшная мысль о том, что она может понести, но тут же исчезла, когда Сукуна резко двинулся внутри. Аюми сжалась, остановившись всего в одном мгновении до пика. Низ живота сводило негой, она поёрзала под Сукуной, пытаясь впитать в себя каждое мгновение рядом с ним. Напряжение достигло своего предела, скрутив Аюми, как мокрую льняную ткань. Она тяжело выдохнула, тело расслаблялась неохотно, желая продлить удовольствие, и Аюми обмякла в руках господина, не заметив, когда он успел привстать и утянуть её за собой. Только теперь Сукуна вышел из неё. Густое семя растекалось по бедрам липкой влагой, внизу все пульсировало, до сих пор требуя ласки, но Аюми едва ли могла думать об этом.       В голову вернулись мысли о семени; о том, что оно ведь могло прижиться, и это заставило кожу похолодеть. Мужчины часто бывали неосторожны, и Аюми не раз видела, что происходит с женщинами, которым приходится избавляться от ребенка. Многие не хотели даже допустить мысли о рождении, стараясь убить ещё только зарождавшуюся жизнь, часто калеча вместе с ней и себя. Другие уже после того, как замечали, насколько округлился живот, просто дожидались, пока ненужный ребенок появится на свет, ведь можно было вернуть его обратно богам в первые дни. Девочек иногда оставляли себе, если у хозяйки было достаточно денег. Считалось, что девочек можно будет выгодно продать в другие дома или использовать в том же месте.       Но что появится от союза с таким мужчиной, как Сукуна? Вспомнит ли он о ней после того, как покинет Ёсивару? Аюми с радостью подарила бы ему ребёнка, но понимала, что это только глупые мечты, какие проскальзывают у каждой.       Аюми приподнялась немного приободренная тем, что всё уже закончилось. Полежит в очень горячей ванной немного, и ничего не случится, как не случалось и раньше. Она потянула на себя дорогое кимоно, всё-таки смятое и уже не такое красивое в неровных складках, продела руки в тяжелые длинные рукава. На мгновение ей показалось, что она осталась в комнате совершенно одна, погрязнув в собственных мыслях. Но низкий насмешливый голос быстро вернул ее в реальность.       — Куда ты собралась? У нас с тобой вся ночь впереди.       Аюми подняла глаза на Двуликого. Целая ночь вдруг показалась ей вечностью. Ни один мужчина не сможет развлекаться с одной юдзё всю ночь, да и сама юдзё вряд ли продержится так долго. В саду было уже совсем темно, по небу рассыпались тысячи звезд, мерцая своим далеким и загадочным сиянием, Аюми чувствовала, как нападает на неё усталость. Она работала весь день, и только ради гостя хозяйка отпустила её чуть раньше обычного, чтобы её успели отмыть и приодеть. Но Двуликому явно было всё равно. Он купил её на эту ночь, и она должна подчиниться. Несмотря на всё её восхищение, на ту радость, что Сукуна поселил в её сердце, она с большим удовольствием оказалась бы сейчас в пропахнувшей потом душной комнатке, где они с другими юдзё спали. Хотелось закрыть глаза и провалиться в сон, но гость не хотел отпустить ее.       — Никуда, Сукуна-сама, из сада идёт холодный ветер, — невинно соврала она, и Двуликий усмехнулся, вдруг подавая ей в руки токкури.       — Пей.       Она переняла сосуд из его рук. Пить прямо из бутылки было неправильно, наливать же себе было бы неуважительно к гостью, но яркие глаза смотрели на неё в ожидании. Сукуна уже мог охмелеть и сам, и Аюми сделала большой глоток, надеясь, что нихонсю выжжет из неё остатки страха.       — Врать совсем не умеешь, — улыбнулся Сукуна, снова нависая над ней. На губах сияла страшная, близкая к сумасшедшей улыбка. Образ, которым Аюми наделила господина, начинал трескаться. Мог ли он контролировать себя? Хотел ли вообще сдерживать свои порывы, или же она станет очередной его жертвой?       — Простите, Сукуна-сама… — поспешно начала Аюми, тут же падая на колени, склоняя голову низко-низко, так, что лоб едва не ударился о татами. Но сказать все подходящие к случаю выражения она не успела, Сукуна прервал её на полуслове.       — Не стоит, чего можно ожидать от простушки-шлюхи.       Слова хлестнули её по лицу. Она снова зарделась, щёки нестерпимо жгло, а глаза неожиданно увлажнились. Аюми давно не плакала от обиды, и проступившие слезы сейчас только позорили её. И как она могла допустить хоть малейшую мысль о том, что такой, как она, удалось обдурить величайшего мага? Он ожидал царского приёма, а ему подсунули какую-то дурочку, которая не знала даже основ, и уж тем более не представляла, как должны выглядеть отношения между таю и её гостем. Привычки юдзё — одеться поскорее, получить монету и принять следующего гостя — так сильно засели в голове Аюми, что она даже не подумала о том, что всё нужно делать по-другому. Но виноватой себя она не чувствовала. В голове мигом пронеслись все те ругательства, которые она с легкостью выплюнула бы ему прямо в лицо, не держись Аюми за свою жалкую жизнь. Хозяйка сколько угодно могла ругать её за то, что своими выходками распугивала гостей, но от этих редких вспышек гнева так сильно веяло прошлой ей, что Аюми не была готова отказаться от них. Двуликого же она испугалась. Было проще пропустить это мимо ушей.       Нужно было просто насладиться этой ночью, пока есть шанс. Что она успела напридумывать себе за эти мгновения? Искреннюю ласку? Настоящую любовь? Все они лишь играют свои роли, словно в кабуки. Она притворяется влюблённой юной красавицей, готовой ради возлюбленного на все, а гости играют в тех самых любовников, которым она, конечно, принадлежит по праву. Мужчины менялись, но отношение не менялось никогда. Никто не любил её по-настоящему, никто не мог разглядеть за её оголенным телом хорошую жену или мать. Она не нужна никому, кто мог бы вытащить её из этого места. Даже Двуликому. Тем более ему. Ему, который может получить кого угодно, хоть жену самого императора, если он задастся такой целью.       И всё же, отчего-то внутри становилось нестерпимо больно.       Аюми прекрасно понимала причину. Глупо было даже думать об этом, но она правда надеялась, что раз Двуликий захотел именно её, то это должно было что-то значить. Она успела допустить мысль о том, что он вытащит её отсюда. Мечтала об этом, ведь он такой сильный, могущественный, одним лишь взглядом способный решить судьбу всего квартала. Но помогать ей он и не собирался. Сколько таких надежд уже разбилось о металл его голоса? Должно быть много.       Она подавила подступающие к горлу слёзы, глубоко вдохнула и медленно выдохнула, пытаясь сделать это так незаметно, как только получится. Хотя Сукуна всё равно чувствует её страх. Аюми уже поняла, что от него совершенно ничего нельзя скрыть. Теперь она просто ждала, пока он прикажет что-то снова.       — Ну-ну, мы с тобой ещё не закончили, иди-ка сюда, — почти нежно поманил Сукуна, но Аюми уже стала различать в его голосе безжизненные, холодные нотки, отдающие лишь мнимым теплом. Он похлопал по себе, Аюми четко слышала шлепок ладони о тело, и резко вскинула голову, как только почувствовала, что может держать себя в руках.       Она осторожно подползла к нему, всё ещё чувствуя себя выброшенным на улицу котёнком, в страхе пытающимся прибиться к чужому дому, когда небо уже затягивалось грозой, предвещая мощный тайфун. Но в глазах хозяев видела только пренебрежение, скуку и желание избавиться от неё поскорее. Может быть, им и было жаль бедное существо, но и своих дел полно, некогда думать о жизни тех, кого волей судьбы когда-то принесло к ним.       Заглянуть в лицо Сукуне было дерзостью, но притягательность его лица манила и завораживала. Он мог называть её кем угодно, Аюми будет послушно кивать и соглашаться на всё, лишь бы только задобрить господина. Возможно, он всё-таки сжалится над ней. Если ночь ему понравится, то хотя бы вытащит за пределы стен Весёлого Квартала. Аюми должна была доказать, что достойна того, чтобы за неё заплатить, ей нужно было только вырваться отсюда, а дальше она что-нибудь придумает.       Алые глаза всё так же насмешливо поглядывали на неё, когда Аюми позволила себе немного расслабиться. Теперь уже нет разницы: её незатейливый обман рассыпался словно растрепанные ветром цветы. Оставалось только наблюдать и постараться не разочаровать гостя окончательно. Сукуна был её последним шансом на что-то хоть сколько-то похожее на нормальную жизнь. Она приблизилась к нему с легкой улыбкой. Никакие оскорбления её больше не тронут. И даже врать себе рядом с Сукуной было не так мерзко.       Руки скользнули по горячему торсу, очерчивая его контуры, и Сукуна откинулся на спину, позволяя Аюми перенять контроль.       Несмотря на разбитые ожидания и обиду, не отметить красоты его тела Аюми не могла. Она сидела сверху, чувствовала, как под ней вновь твердеют члены, и возликовала внутри. Пусть она и дешевая шлюха, но телу Сукуны пришлась по вкусу.       Это открытие немного приободрило Аюми, и она наклонилась к Сукуне, прижимаясь к его губам.       Аюми быстро заметила, что грубость ему нравилась гораздо больше ласки. Ему приходилось по вкусу, как она кусала его губы почти до крови, как проводила ногтями по коже, подмечала каждую мелочь, от которой у того учащалось дыхание. И это заставило его прижать Аюми к себе сильнее.       Он уже был готов снова войти в неё, и Аюми приподняла бёдра, направляя член внутрь.       Сукуна больше не медлил, сразу толкнулся глубоко внутрь, и Аюми вздохнула от неожиданности, от нахлынувшего возбуждения. Сукуна сжал бёдра, приподнимая и опуская её. На светлой коже потом, она уверена, останутся синяки от такой цепкой хватки, но Аюми было всё равно. Мысли исчезли в тот же миг, когда она почувствовала нетерпение своего гостя. Его потребность в ней. Пусть Аюми была никем, абсолютным ничтожеством в его глазах, но сейчас Сукуне была нужна именно она.       Низ живота резко свело от очередного толчка, заставив Аюми выгнуться вперёд, прижаться к Сукуне, быстрее водя бёдрами. Её влажное от пота тело липло к его, от мнимого контроля не осталось и следа. Даже будучи сверху, Аюми могла только подчиняться его движениям.       Сукуна резко вышел, не позволив ей кончить. Снова. Его игр Аюми не понимала. Все мужчины хотели поскорее сделать своё дело и вернуться домой, к надоевшим детям и жёнам, но Сукуна будто бы никуда не спешил. Дразнил и её, и себя, не доводя дело до конца.       Аюми соврала, если бы сказала, что это не доставляло ей удовольствия. И всё же полностью забыться, натянуть маску на место, никак не выходило. Ханако треснула в тот момент, когда Сукуна коснулся её настоящей, Аюми, а не нацепленного на неё искусственного имени. Она случайно показала слишком много себя, бессознательно, не думая ни мгновения, хотя взяла за правило никогда не смотреть на гостя без натянутой на душу маски чужого, абсолютно не родного ей имени.       Она слишком неожиданно поняла, что для неё эта абсурдная до невозможности встреча просто обязана стать судьбоносной. Иначе не могло и быть. Зачем же Аюми столько мечтала увидеть Двуликого, если после этой ночи всё вернётся на круги своя? Она рассказала бы сейчас обо всем, что у неё на душе, но ведь он не станет слушать…       — Сукуна-сама, — позвала Аюми, в надежде, что голос не дрогнет и она хотя бы попытается сказать, как восхищается им, но тот помотал головой, тяжело вздохнув.       — Будешь говорить, когда я позволю.       Аюми кивнула, чувствуя, как по коже побежали мурашки. Она могла бы испугаться его жёсткого голоса или вовсе разозлиться, как на других мужчин, но страха не было, а кричать — не за чем. Аюми была только рада показать, какой послушной может быть. Всё надеялась, что Сукуна вытащит её отсюда.       Он толкнул её, опрокинул на татами, прижав рукой грудь. Аюми и не собиралась вставать, но была рада всё ещё чувствовать на себе его руки. Она не дрожала от слухов о нём, даже справлялась с собой теперь, когда любая оплошность может лишить её невеселой жизни, за которую она так рьяно продолжала цепляться, и это подкармливало её глупые надежды. Может, он заметит, поймет.       Сукуна глотнул нихонсю прямо из кувшина. Любой уважающий себя мужчина постеснялся бы пить так вызывающе, но Двуликому, казалось, было совсем плевать на условности. И это только добавляло ему шарма. Никто не посмеет сказать императору, как себя вести, как не посмеет пристыдить и Двуликого. Его могущество и власть сочились из каждого взгляда, каждого жеста. Он привык получать и не оглядываться на бесполезные условности.       Пока Аюми наблюдала за его тяжёлыми глотками, не заметила, как ладонь потянула её за подбородок. Губы разомкнулись, и Сукуна одним движением плеснул нихонсю прямо в горло.       Жгучий напиток опалил глотку. Аюми закашлилась: нихонсю затекал в нос, попал в лёгкие. Она пыталась проглотить противную горечь, болезненно пропуская напиток ниже, но кашель мешал, и она задыхалась в попытке выплюнуть нихонсю.       Казалось, Сукуна и сам захмелел. Пролил остатки нихонсю ей на тело, когда пытался поставить токкури. Аюми привстала, почувствовав ослабевшую хватку, закашлялась с новой силой. Нихонсю потекло по подбородку, попало на грудь, живот, стекало на бедра. Господи, он весь кувшин выплеснул ей в глотку!       Сукуна толкнул пытающуюся отдышаться Аюми обратно на футон, и она распласталась, попыталась перевернуться хотя бы на бок, чтобы освободить грудь от застрявшей в ней горечи. Но Сукуна не позволил, развернул к себе, слизывая нихонсю с её тела. Язык скользил по животу, быстро поднимаясь к груди. Слюна и алкоголь холодили кожу, Аюми слишком остро чувствовала тянувшуюся из сада прохладу, но Сукуна, казалось, был полностью поглощён ей, не замечая подступившего холода. Его рука ползла вверх по бедру, подбираясь к промежности, дразня и заставляя голову думать и о его руке, и о жгучем алкоголе в груди.       Аюми всё же смогла восстановить дыхание, но воздух тут же выбило из лёгких, когда Сукуна сжал зубами сосок. Она дёрнулась от боли, непроизвольно сжала бедра, остановив руку Сукуны в считанных миллиметрах от промежности. Сил, чтобы задержать его, у Аюми, конечно, не хватило.       Смесь из боли, удовольствия и страха задохнуться захлестнула её, когда Сукуна скользнул пальцами внутрь, упёрся своими алыми и затуманенными от нихонсю глазами в её лицо.       Аюми подрагивала от напряжения, от переизбытка чувств. Но словно против воли она только ближе притянула его лицо с уже искусанными ею губами. Она почувствовала, как Сукуна снова вошёл в нее. Тело, перевозбужденное и тонущее в противоречивых ощущениях, приняло его легко. Его пальцы оказались меж бёдер, толкались внутрь, растягивая тугие, но до сих пор непривыкшие к проникновению стенки.       Ею всю окутало приятным теплом, его горячим дыханием над ней, пожаром внизу живота и подогретым желанием скорее почувствовать всего Двуликого в себе. Он не заставил себя долго ждать. Выскользнул из Аюми, перевернул её на живот и толкнулся внутрь ещё скользким от влаги членом.       Аюми выгнулась, когда вновь ощутила его в себе. Сукуна вошёл с двух сторон одновременно. Она понимала, что ему неудобно, но не могла и не хотела ничего с этим делать. Всего пары толчков хватило, чтобы её наконец пронзило удовольствием. Аюми дрожала всем телом, пока Сукуна продолжал вбиваться в неё, не отпуская. Горло саднило от рвущихся стонов, жгучее нихонсю ещё горчило на языке, и Аюми никак не могла расслабиться, чувствуя, как мышцы внутри все продолжали сжиматься вокруг членов.       Сукуна наклонился к ней, приблизился к лицу так, что Аюми ощутила его дыхание. Он оставлял на шее короткие поцелуи, нащупал руки Аюми, и она послушно вытянула их вперёд, позволяя ему покрепче обхватить запястья. Снизу поднималась новая волна, и Аюми задвигала бедрами ему навстречу, была не в силах сдерживать себя. Знала, что нельзя, что нужно дать гостю полный контроль над собой, но терпение оказалось невозможным.       Вытянутые руки внезапно опалило жуткой болью. Аюми вскрикнула, завертелась под Сукуной, пытаясь хотя бы приподнять голову, мельком посмотреть. Что он делал с её руками?.. Но Сукуна вжимал её в футон так сильно, что она не могла и повернуть даже шею.       Из глаз хлынули слёзы. Это её конец? Сейчас он прикончит её ради собственного удовольствия, чтобы кончить одновременно с ее последним вздохом? Зачем он заставлял её так сильно мучаться? Аюми казалось, что её просто разорвёт от боли и невозможного удовольствия. Низ живота тянуло так сладко, будто бы не было этой адской боли в руках.       Боль заставляла острее ощущать. Хотелось вырвать из цепкой хватки руки, горящие огнём, и Аюми дёргалась, пытаясь освободиться. Ей думалось, Сукуне не мешали её жалкие трепыхания. Он даже не сбился с темпа, только в моменте прижал руку к спине, побуждая сильнее выгнуться. Аюми просто не могла думать о чём-то, кроме Двуликого, купившего её на всю ночь только ради того, чтобы так терзать и мучить.       Аюми показалось, что в комнате запахло паленой кожей, испугалась, что от кистей останутся только обугленные обрубки, и не понимала, почему сознание по-прежнему не покидало тело.       Боль исчезла так же внезапно, как и началась. Сукуна отпустил её руки, дрожащими пальцами ухватился за бедра, сильно оттягивая кожу, и Аюми дёрнулась в последний раз, когда по телу пробежала волна сладостного удовольствия.       Сукуна резко толкнул её вперед. Аюми растянулась на футоне, уже давно не думая о том, что, скорее всего, выглядит сейчас ужасно непривлекательно. Она дрожала, как от холода, обессиленная слабеющими теперь спазмами, когда Двуликий лёг рядом, распластался на животе, не помещаясь на футоне, и отвернулся от неё, дыша отрывисто и неровно.       Аюми наблюдала за тем, как всё спокойнее вздымалась спина, как растягивались его вдохи. Возбуждение уже схлынуло, и она приподнялась, рассматривая свои обожжённые руки. Но на коже не было никаких ран. Запястья оставались такими же светлыми, только немного покраснели, когда Сукуна слишком сильно их сжал.       Он неспешно повернулся к ней лицом, рассматривая так, словно видел впервые, и Аюми вдруг захотелось прикрыться. Опять это глупое желание в попытке защитить то, что уже множество раз было осквернено. О чём думал Сукуна? Аюми совсем не понимала. Он мог позволить себе любую женщину, но выбрал поиграться с такой простушкой, как она. Захотел показать, как чувствуется прикосновение к роскоши? Наверное, ему нравилось смотреть, как девушки со страхом или нескрываемым восхищением падают перед ним, только чтобы заслужить его внимание. И Аюми как раз была одной из таких, но даже несмотря на своё незавидное положение, всё же пыталась сохранить хоть частичку гордости.       — Что, не понравилось? — пробормотал Сукуна, приподнимаясь на локтях. Влажная от пота кожа поблёскивала в красноватом свете андона, тени красиво очерчивали контуры, и Аюми представила себе — всего на миг, — как могла бы стать его наложницей, быть рядом, питаться его уверенностью и силой, а главное — не видеть больше всех этих мерзких мужчин. Пронизанных рыбной вонью, грязных и грубых мужчин, которым не было конца. Она не хотела возвращаться к такой жизни, больше так не могла.       — Что вы, Сукуна-сама, — сказала Аюми, стараясь скрыть всю ту горечь, которая забралась внутрь. Она никогда не забудет этой ночи, странной, жуткой и в то же время самой прекрасной.       Ветер пронзил комнату ароматом азалий, окутал её всю, покрывая кожу мурашками. Тело успело остыть, и влажная кожа мёрзла от тянущего из сада воздуха.       Двуликий ухмыльнулся, разваливаясь на татами, и Аюми ощутила, как сильно ей хочется спать. Как хочется смыть пот, липкое семя, а после —просто закрыть глаза и ни о чём не думать, забываясь сном.       Может быть, всего этого и вовсе не было, и она только придумала себе шикарные ткани, дорогой нихонсю, драгоценные канзаси и могущественного Сукуну, который неожиданно хорошо обошёлся с ней, несмотря на ложь.       Словно желая убедиться в собственном рассудке, Аюми приблизилась к Двуликому, осторожно коснулась его груди холодными пальцами, и он резко открыл глаза, прожигая ту алыми радужками. Аюми отдёрнула руку словно от огня, но пальцы запомнили тепло его тела. Нет. Это не было никаким сном. Как и то, что Двуликий притянул её к себе, согревая и поглаживая по длинным волосам.       Аюми утыкалась в его грудь, пытаясь держать глаза открытыми, но сон наваливался тяжёлой пеленой. Она наконец заметила, какие у него красивые руки со странными длинными и чёрными когтями. Вторая пара рук покоилась на его боку так, что Аюми было легко их рассматривать, изучать глазами каждую деталь, чёрные ленты на запястьях, белесые шрамы и красноватые отметины.       Она открыла глаза, когда почувствовала, что сильно замёрзла. Поёжилась от пронизывающего сквозняка и натянула огромное, смятое утикакэ. Тело ломило то ли от неудобной позы, то ли от яркой ночи.       Воспоминания хлынули слишком внезапно. Аюми ещё не была готова встретиться с осознанием того, как сильно изменила её эта встреча.       Она завертела головой, пытаясь найти своего гостя, но в комнате уже давно никого не было.       Светало.       Аюми начала согреваться. В воздухе уже чувствовалось приближение влажной жары. Аромат азалий плотно забился в ноздри, удушая сладким запахом. Звуки раннего утра наполняли сад.       Он даже не узнал её имени.       Аюми подползла ближе к открытым сёдзи, легла на татами, свернувшись калачиком. Губы растянулись в глупой улыбке, несмотря на то, что в глазах стояли слезы. Хотелось разрыдаться, вылить всё, что накопилось за годы мучений, но горло сжимало так сильно, что казалось один всхлип сможет разодрать тугие мышцы.       Крик, собравшийся в груди, распирал легкие, но Аюми что есть сил сдерживала подступающую к горлу истерику. Слёзы и причитания никогда не помогали, ничем не помогут и сейчас.       Аюми сильнее сжалась, стараясь удержать себя в руках, но напряжение неожиданно вырвалось тихим хриплым смехом.       Как же злобно над ней издевалась судьба. Поставила на пьедестал всего на миг, позволила прикоснуться к недостижимому, но только для того, чтобы снова сбросить её, разбить надежды об обыденную и безрадостную жизнь.       Сукуна исчез, забрав с собой последнюю надежду.       Скоро начнётся новый день, снова придут гости, эти мужчины... нескончаемый поток этих мерзких мужчин, и ей опять придётся работать в слабой надежде когда-нибудь суметь выкупить себя.       Но надежды больше не было. Ещё вчера Аюми могла мечтать, строить планы, отыскивать хорошее в каждом дне. Она жила мыслями о чудесном спасении, рассказами о девушках, которых вызволили благородные мужчины, прекрасно зная, что всё это глупые выдумки. Только сумасшедшие могли поверить в то, что кому-то есть дело до таких, как она.       Аюми была сумасшедшей.       Больше терпеть это она не сможет. Не позволит прикоснуться к себе ни единому мужчине. Защитит то, что осталось от нее любой ценой. Нужно было закончить это мучение как можно скорее.       Мысль оказалась настолько простой и очевидной, что всё вокруг вмиг преобразилось, словно с глаз слетела пелена, рассеялся туман сомнений, и вещи вокруг показались ей такими, какими и были на самом деле. Дешёвыми, уродливыми, забытыми.       Рассвет персиковыми лучами просачивался в сад, касаясь пальцев ног. Аюми распласталась у приоткрытых сёдзи, разглядывая цветущие азалии. Такие красивые, бархатистые и живые. Изумрудная трава блестела от росы, и с каждой минутой солнце подбиралось всё ближе к лицу, сушило солёные слёзы.       Хозяйка скоро придет за ней.       Аюми нащупала рукой драгоценную шпильку. Холодный металл перенял тепло ладони. Не зря в квартал запрещали проносить оружие, не просто так канзаси доставались лишь гейшам и таю. Их устраивала такая жизнь, они были гордыми и сильными женщинами, уважаемыми людьми, стояли гораздо выше, чем Аюми. Острые шпильки служили лишь украшением в их волосах, но для Аюми станут настоящим спасением.       Она сделала глубокий вдох, стараясь заглушить страх.       Солнечный луч, прерванный балкой веранды, рассёк руку вдоль, почти до самого плеча. Сквозь стук собственного сердца пробивались голоса утренних птиц. Нихонсю всё ещё туманил голову.       Аюми не колебалась, резко всадила шпильку в белую кожу, рванув на себя. Боль пришла не сразу. Лишь через мгновение рану зажгло. Аюми чувствовала, как быстро уходит её жизнь, просачивается в татами, смешиваясь с травяным ароматом тростника. Алая кровь на бледнеющей коже растекалась тонкими ручейками, словно художник мазанул густой краской по чистой бумаге.       С каждой секундой становилось всё легче, голова кружилась, мысли путались, мешались с образами. Она чувствовала жгучую ненависть к этому месту — к хозяйке, которая до нитки обдирает работниц, к ледяным комнатам, к грубым, грязным гостям и к Двуликому, всего на мгновение подарившему надежду на спасение. Аюми закрывала глаза, понимая, что не вырвется, не спасётся и не забудет никогда.       Солнце заливало комнату золотым светом. Бурое подсохшее пятно еще поблескивало в лучах, тяжёлое утикакэ пропиталось кровью. В саду весело щебетали утренние птицы.