***
— Картина олицетворяет божьи духовенства. Желтые искры, как свет господа, смотрит на всех свысока и его теплые солнечные лучи, каждый день хоть и касаются людей, но ничем не радуют. Интересно… На полотне прямоугольники, каждый из которых повернут на разные единицы градусов. Они напоминали лучи, но из неопределенного места. Например, как из солнца весь его свет обнимал планету, накрывал участки линией и постоянно сдвигался, напоминая человечеству о последующем часу дня иль ночи. Здесь же все вразброс. Журналист сосчитал лишь две линии направленые ровно в девяносто градусов — прямо. « — Я наверняка думаю не о том что нужно. Надпись говорит о боге. Опять, черт бы побрал этого художника, о господе. Господи… Да сука.» Прошли секунды, тридцать, сорок, вот уже и минута, а за ней и целых пять, длинных, нудных, заставляющих размышлять о впечатлениях этого произведения искусство, да так, чтобы после высказать слова в красивых, связанных между собой предложениях. Но ничего не удавалось придумать и когда диалог в голове только начинал быть похожим на культурный, то Линч сходил с пути, думал как продолжить, а потом полностью забывал. Склонив зор свой на привлекательного незнакомца, чьи черты теперь отпечатываются перед глазами, будь те закрыты или нет, было интересно поглядеть, как тот смотрит на картину, какие эмоции его переполняют, заставляя мимику лица изменяться. Быть может в его взгляде виднеется полное забвение, неизвестность того, как его сердце заполняется величественным самопознанием или влечение к экспозиции с самым легким пониманием передающего обожествления. Но его эмоций не существовало. Ни мягкой улыбки, ни нахмуренных бровей, которые сдвинулись треугольником к оправе окуляров. Ничего. — Мистер Линч, вы считаете эту картину мусором? «— Нет, с чего вы взяли, — сначала хотел ответить журналист, но подумав, решил, что это звучит слишком слабо и нейтрально.» — Не могу ответить точно. Я не понимаю абстрактные картины, мне трудно представить, как всякие точки, линии, кляксы могут передать всю гармонию чувств, которую запечатлел художник. — Тогда прошу ответьте мне, что вы забыли в этой галерее, Мистер Линч? Он взглянул в глаза Егора. Обдал его эмоциями грусти и непонимания, лишь от единично поднятых бровей вверх и голосом, почти дрожащим и постукивающим в дверцу разума. Звук можно описать как тихий, методично звучащий, но одновременно страшно пугающий. Вроде. Стук. Стук. Стук. Стук. Короткое затишье. Стук. Стук. — Душа так упросила, — врет, дабы поднять свое культурное значение в чужих глазах. Человек моргает, а его взгляд отчаяния не гаснет. Глаза, удивительно манящего света небесных оттенков, просто молчат. Он будто замер, когда чувства заполонили его скромную душу и разъяренным всплеском трещат в сердце. С каждым ударом о стенки груди представление об человеке снов меркнут. Тот образ, что он рисовал в своих мечтаниях, каждый из которых вливал в холст, используя интересные контрасты, оказался совершенно иным. От него не веяло аурой интереса к выставленному искусству. А слова связанные с понятием души — лишь терзают неизвестного. Насколько его голос не походил на раз услышанный во снах. Насколько сильно он был другим. Силуэт один и тот же, но вот личность совсем иная. Ему было больно от осознания того, что человек обличье которого представлялось совершенством, оказался неумышленной личностью. — Душа? Тогда ответьте мне ею насколько ваши мысли успели углубиться в картину и как она погрязла в ваших алчных мыслях в отрицании божественного. — Какие алчные мысли? Про какое отрицание вообще идет речь если ничего такого я даже и не сказал, — Линч развел руками и в недопонимании распахнул свои глаза. — Вы хотите услышать мое мнение о картине с таким чертовым интересом, но при этом в ваших же словах можно услышать злорадную усмешку надо мной. Знаете все картины через которые я прошел кажутся мне странными, особенно, связанные с богом. Не все в него верят, но и не все рады видеть что-то связанное с господом. Будь я агрессивный атеист, то вмазал бы художнику за то, как он экспозиционирует и прививает любовь к тому кого никто не видел. Мужчина сложил брови домиком, на лице рывком появились складки морщин на лбу мелкими полосками и возле губ, небольшими впадинами до носа. Ресницы опущены вниз, настолько сильно, что видение перед глазами полуразмыто, но такой взгляд должен придать утонченности, эмоции злости. В душе Линч и правда начинал закипать, ведь неизвестный ему человек правит над ним с гордо поднятым носом, выделяясь в их паре, как самый умный. Тьфу. — Я не насмехаюсь над вами, это не в моем стиле. Я просто выслушиваю мнение людей, оцениваю его и узнаю большее об этих картинах. Мне очень льстит тот момент, когда вы, не скрывая свой язвительный жар у сердца, высказались, — он медленно развел ладонью и прикрыл веки на долю секунды. Дыхание сперло, а в грудную клетку будто уже не стучалось сердце. Его не ощущалось, не было слышно громоздкого удара от пережитого и бурного волнения в голове. — Зачем? Типа просто подходите к незнакомцам, которые даже на вид не выглядят, как интелегентные, — Линч указал на себя пальцами. — и начинаете их опрашивать? Чего вы ожидали от меня услышать? Какие прелестные картины на этой обычной выставке? — Точно нет. Я не пристаю к людям, не заставляю их заводить со мной разговоры и точно не хожу за ними по пятам. Я такой же художник, рисую все то, что моей душе нравится. Все то, что олицетворяет мою жизнь, мое мировоззрение, мои эмоции. Приходя сюда я ищу личность, особу, которая подарит мне вдохновение, того кто сможет раскрасить мой холст. — Каждый день приходите и ищите опредленного человека? Что ж, удачи, — журналист фыркает, складывая руки у своей груди друг на друга. Ткань пальто слегка мешает, ведь сложилась в три раза, а пуговица давит на руку, оставляя жгучий след, как от пореза. — Можно сказать и так. Каждый день… — незнакомец слабо выдыхает. Художник, как теперь узналось, перекидывает свой пиджак на вспотевшие ладони. Выглаженные струнки у краев одежды переливаются на свету и все так же, как и все в этом месте, режет глаза. В ушах звенело, они будто остались лишь вдвоем, в неком пространстве бесконечного и никого рядом просто не существовало. — Мистер Линч, я уверен в том что нашел этого человека. Мое сердце трепещет, кричит мне одни и те же слова, прямо отсюда, — он бьет кулаком в левую часть груди. — Оно зовет мои мысли, мое мечтательное мышление наконец-то все высказать! Я непростой маляр холста на хлипком деревянном мольберте. Я — это нечто громосткое, масштабное и ждущее своей очереди воссоединения с прекрасным! Мистер Линч, прошу вас, я уверен в том что вы мой человек, тот чьи мысли мне роднее всего, вы тот кто точно появляется во снах моих неизвестных, тот кто зовет и кричит о любви. Я точно в этом уверен. Поэтому всеми речами красивыми не высказать мои эмоциональные всплески сейчас, но покорнейше вас молю, будьте мне человеком, что побудил нежное чувство внутри и помог наконец-то раскрасить заветный холст, пылящийся у стены и ждущих этого момента.***
Линч и сам не смог поверить в то, что он согласился на безусветную чушь, на слова художника странные, будто связанные, но такие… полные горящих и искрящихся эмоций. Суть, которую скрывал незнакомец заключалась вроде в простом, как понял журналист. Побыть ему фазой влюбленности? Линч мысленно дал себе пощечину. Ну точно ведь нет. Такого просто не могло и наяву произойти. Как впрочем и ожидалось, он запутался и решил рискнуть, поезжая с художником в его дом. Это уже казалось похожим на первую теорию. Линч, углубляется в небольшое фантазийное размышление, пририсовывая экстазу эмоций вспыхнуть. — Мистер Линч, я предлагаю вам выпить, — вырывает из непристойных и бесстыдных мыслей. — Красное вино «Шато Лафит Ротшильд, Премье Кью» две тысячи девятого года Линч замирает, ноги его впиваются в пол, прирастают к мраморной нежно-бежевого оттенка покрытию, тело все горит и укутывается в мягкий диван на который приластился журналист. Здесь слова раздаются эхом и голос художника слышно будто шепотом над ухом, даже слегка поддергивающий пряди волос ветер ластится рядом. — Я не разбираюсь в алкогольных напитках, да и не пью вне праздничного дня. — Я вас могу с точностью уверить, что этот сорт самый наилучший. Критики оценили его по достоинству на ту сумму, которая предоставлено Шато Лафиту, — улыбнулся художник своему гостю. — Нет, я правда не пью, — он решил стоять на своем. Неизвестно что может произойти, поэтому нужно быть в трезвом уме. Линча разъедает внутренне непонятное чувство тревоги. Он не может принять факта его прибытия здесь, в это могущественном доме, который изнутри кажется как самая большая зефирка, мягкая и такая сладостная. Ступая по коридорам в глаза не может ничего не броситься, то изящная высокая колонна до потолка, обвитая вырезанными ангелочками. Они держали в своих ладошках стрелы, на кончиках которых сердце. Это было прекрасно. Те же арки чего стоили! Не описать словами. Ступени и лестницы, проводящие хозяина и гостя на второй этаж, кружились в полуовальном танце, в ушах будто играла песня под такт их движений. Каждый шаг сопровождался толчком мелодии «To Build a Home», особенно самое начало, где фортепиано звучит медлительными нотами, а далее разгоняется. Изумительно. Егор наглядеться не мог на все пространство этих массивов, а чего только сердце не кричало. Оно трепетало, дрожало и билось в волшебном тембре тихих постукиваний туфлей, раздающиеся протяжным эхом по углам. Неизвестный доселе художник идет впереди и его маленький взгляд проносится по гостю, как табун мурашек, а после улыбается и тихонько хмыкает, продолжая путь к комнате, где проходят все всплески замирающих в груди эмоций, которые хочется закрыть на замок лишь в холсте, где Егор Линч — самый обычный журналист, просиживает на диване, который если и испортит, то за пять лет и не выплатит. Хозяин дома проходит от барной стойки, что находилась через стенку, до комнаты, где свет солнечных лучей режет глаз, но зато с каким изумительным цветом подчеркивает картины висящие вдоль стен и краски, которые развалились на полу, где-то засохшие, открытые, использованные или просроченные. Пол блестел от капель этих же самых красок. Их равномерные подтеки в стороны как раз таки и создавали блеск от которых нельзя и глаз отвести. Это помещение было как совсем другой мир, яркий, томящий в себе неизведанное будущее, которое берет в свои руки художник. Егор задумчиво сидел и размышлял обо всех нахлынутых ему мыслей, что посетили его голову в одну минуту. Рисование — это не просто каляки-маляки, не тяжелое терзание своих ладоней в мозоли, не заброшенный скетч головы, это нечто другое, волшебное и ужасно для всех людей привлекающее. — Мистер Линч, прекрасное вино в моих руках видимо ждало, когда муза жизни трудной прилетит в дом, ведь оно заискрилось, как только я открыл и учуял аромат графита с белым шоколадом. Соизволите мне налить вам бокальчик, прошу, всего один, пока вы осматриваете стены комнаты и в девяносто девять и девять десятых процента восхищаетесь могуществом обители? — Кхм, — Егор покрылся пунцом, а эмоции на его лице изображали смятение. — Я, не знаю даже. — То, как описывался алкоголь ввело в заблуждение. Это звучит настолько вкусно, что и правда, грех не попробовать. — Хорошо. Незнакомец улыбнулся и склонившись вперед, переливал в стеклянный гравированный бокал жидкость рубиново-фиолетового цвета. Взгляд его был устремлен на край бутылочки, он наблюдал за тем, чтобы подложенная к краю салфеточка помогла впитать лишние капли и в правду красиво манящей, переливающей жидкости, что могла испачкать столик. Наполнив бокалы на четверть, художник сразу прильнул к своей первой «порции», которую истерзанно вливал в свое горло. Вино обжигало губы, что целовали край стекляшки очень нежно, но умело быстро, а скатывающееся вино лилось из краев мокрых и объемных уст. Алкогольный напиток был сладок и ужасно сильный порыв быть не в разумных контингентах, одолевало мужчину. Пристрастие выпить по парочке бокалов перед рисованием, даже самых легких картин, вылилось в привычку без которой уже невозможно было и мыслить адекватно, а резкий толчок сгустка спиртного лишь поддает энергии. Линч тоже не медлил, ведь прежней опаски он не чувствовал. В нем и ощущения этой тревожности и перестало существовать, он всецело доверился этому художнику, даже не думая о том, что это может быть заговор посреди дня. Сглотнув вино, оно сразу оживило вкусовые рецепторы. Отчетливо чувствовалась черная смородина вместе с дубовым привкусом, правда вот никакого шоколада, как сказал сам хозяин. Журналист ненадолго вскинул бровь глядя на темное, как кровь цвета, вино и опять прикоснулся к этим дорогим, по его меркам, чувствам. Только он не мог понять почему не было ничего съестного, нельзя же так, без закуски. — Мистер Линч, раздевайтесь. Егора бросило в дрожь, глаза стали как большие пуговицы, а горло сжалось до такой степени, что оставшиеся глотки вина ему пришлось делать с болью, потому что разливать его на белоснежный диван не самая лучшая идея, а печень, конечно, потерпит. — Я вижу ваше удивление, но позвольте, как же я буду вас рисовать? Неужто вы считаете, что я ждал свою любовь так долго, витал во снах лишь бы увидать фрагмент совместный, а тут прямо передо мной всецело ангел разжалобил и преподнес подарок божий. А те гнусные, отвратные, картины полетят в мусорку, они уйдут с этого мира и исчезнут, будто и не существовали. Там не вы, Мистер Линч. — Чего… — голос Егора дрожал. Он ничего не понимал, но шестое чувство никак не появлялось, хотя у журналиста оно очень развито и ощущается при опасности. Тот же молчит… это тоже изрядно пугало. — Вы хотите чтобы я разделся догола? — Верно, но если вам и впрямь некомфортно лежать, я могу дать вам накидку, она полупрозрачная. Правда мне этого делать не хотелось бы, слишком мешает вырисовывать образ ваш, — художник налил в свой бокал новую порцию, что никак не радовало, но всегда доставляло капельку вдохновения. Взглянув на бокал гостя, сразу стало понятно, что так просто его не вдохновишь на музу. — Тогда… я согласен. На накидку, — Егор согласился. Почему? Он мысленно смеялся с самого себя и решений, которые поступают в его голову. От необычного мандража, руки сами потянулись к бокалу, а горло втянуло сладкие нотки красного вина. — Ну и славно, — незнакомец улыбнулся клычками, когда наливал гостю его вторую порцию.***
Егор Линч — журналист, блогер на популярной соцсети «YouTube», который шастает по заброшкам с невиданным другим людям чувством блаженства от происходящего. Он не просто искатель призраков на заброшенных зданиях, как о нем отзываются малознакомые ему люди или небольшая группа подписчиков. он загадочный молодой человек, который таит в своем внутреннем мире самые закрытые идеи для их реализации в видеоролик. Линча можно назвать экстремалом. Его чувства лелеяли от адреналина, которого с каждым разом хотелось заполучить все сильнее и сильнее. Именно поэтому каждое видео было всегда все масштабнее и опаснее. Но прямо сейчас человек, который не доверяет прохожим, что приглашают его к себе в дом обсудить те или иные темы, разлегся на чужом белоснежном диване, в доме где-то наверняка за городом, с совсем неизвестной ему личностью. Это даже слегка загадочно маняще. Остужалось все вином и фактом того, что на журналиста еще не напали из-за угла с приложенной тряпкой к носу. Выжидающее молчание хоть чего-либо никак не мешало Линчу смотреть прямо в глаза незнакомого ему человека. У художника были растрепаны волосы, возможно, спустя парочку часов, но сколько точно прошло времени Егор не знал. Его правда это и не волновало. Минуты летели быстро и незаметно. Взгляд все эти часы был устремлен лишь на незнакомца… красивого незнакомца. Глаз было не видно, а от этого и манящее чувство по телу стало разрастаться. Будто маленькая игра на двоих — кто первый взглянет, тот и победитель. Художник стоял так, что ему не нужно было поворачивать голову и куда именно он смотрит прямо сейчас было не ясно. Линч изредка хмурился, потому что казалось будто он проигрывает. Бокал в его руках опустошался и вновь наполнялся. Тело пылало изнутри, а небольшая накидка была, как шерстяное одеяло. Казалось, что прошло часа три, правда. — Мистер Линч, мои картины пишутся довольно-таки долго, ведь идейный набросок лишь в голове, но сейчас передо мной вы и поэтому рука быстро выстроит последовательность слоев краски. Картина станет изумительной уже завтра! — Завтра? Мне тут лежать целый день…? — Нет, — видимо из-за алкоголя до Егора не сразу дошли его намерения в правильной форме. — Вы сможете отправиться домой, как только финальный штрих будет создан. — А это надолго? — Скоро выясним, но сейчас нужно вас немного… сдвинуть, — речь художника стала блеклой и он запнулся перед словом. Линч прикрыл глаза и упал на диван головой. Алкогольный напиток успокаивал, разлившись в каждую укромную норку организма, тело стало ватным. Даже просто сидеть было тягостно. Журналист любил чего-нибудь, да покрепче, но это никогда не приносило столь тяжелые ощущения. Выдохнув полной груди воздух, Линч задумался, зачем же переставлять его в другую позу. Как он помнил, картинка перед глазами должна стоять как на паузе, чтобы каждый штрих живого цвета проник на холст. В помещении стало тихо и раскрыв свои глаза, Егора прицепил единственный фактор для того чтобы загореться, как пожар самой большой степени — художник взобрался на диван и не стесняясь осматривал лежащего в интимных местах. — Хеей! — он продул слово сквозь зубы и оно было ужасно тихим. Художник исподлобья сверкнул лучом солнца от линз очков, отдавая себя более высшему сорту, более знатному и главному. На лице его выступила улыбка на одну сторону и она была такой… сексуальной. Ладонь легла на ступню и поглаживая ноги, водил пальцами по выступающим косточкам. — Что… вы собираетесь делать? — Егор хотел услышать слово «прикалываюсь» или «я блять шучу», но… — Мне нравятся ваши ноги, кожа на них такие нежная, хоть и понятное дело, что с ворсинками волос, — слова его шли по очередной с щекотливыми движениями. — Могу ли я вылизать вам ступни, а спустя мгновение насладится любовью из сновидений, Мистер Линч? Он не знал как ответить. Все его шокировало. Хотелось обдумать логически, но единственное, что может сделать Егор это встать и упасть всем телом без равновесия, которое лишилось с помощью великолепного вина. Вроде он влил в свой организм более пяти бокалов, точно знал лишь художник, ведь наблюдал за всем этим. Мужчина прикрывает глаза и напрягаясь, попытался не думать ни о чем. Правда ему бы просто сейчас отключиться. Линч чувствует как его слегка пододвигают вперед, ноги сгибают в коленях, а после склизкий и слюнявый язык начинает возиться по внутренней стороне ступни. Других ощущений, кроме отвращения не чувствовалось. Журналист тяжело вздохнул, грудная клетка поднялась, а в районе гортани образовался ком странных ощущений. Дышать стало странно, необычно, а голова разлеталась на маленькие частички вне осязаемого. — Не надо, — он начал отдаляться, но руки не могли удержать тело. Егор закусил нижнюю губу и прикрыл свои веки, сильно их сжав. В голову будто ударили, молотком, кувалдой или чем еще похуже и она сразу закружилась. Воображение играло разные картины, все плавало и реальность была на грани падения. Мужчина не знал куда себя деть, пришлось лишь отдаться ситуации. Что будет дальше он не мог и предположить. Художник, не останавливаясь, водил ладонью по выступающим косточкам, давил на них большим пальцем и разглаживал после. Осматривая саму ступню, он думал с какой стороны лучше подойти, как вызвать горящий экстаз чувств от одного лишь своего поцелуя. Приластившись лицом к чужой коже, он высунул язык и начал касаться, массируя одну часть. Потом он переходил к другой и повторял свои действия. Устремив взгляд на своего гостя, хозяин остановился и приподнял одну из своих бровей. Линч лежал, раскинув руки в стороны, на нем почти не было лица. Были видны прекрасные, изумрудного цвета, глаза, устремленные в потолок. Губы приоткрыты и сквозь легкую тишину, когда на улице переставали шуметь разного рода создания, можно было услышать тяжелые вздохи. Напоследок художник лишь раз лизнул ступню и вызвал мурашки в области паха. Линч поерзал и громко вдохнул, поднимая грудь. Легкое покрывало на нем спало по пояс и открыла обзор на соски, розовые и набухшие. Не отступая от своих намерений, мужчина в очках подполз между ног и оставаясь в равновесии, улегся, ощущая, как чужой член упирается ему в живот. Улыбаясь и чуть ли не падая от таких ощущений в обморок, он устремил взгляд на грудь. Хватая в пальчики два соска, он начинает их массировать, наблюдая за реакцией у гостя. Линч, уже давно потерявший смысл всего здесь происходящего, лишь иногда дергался, скромно дышал и старался не встречаться взглядом с изврещенцем. В каждую клеточку мозга будто заливали горячую лаву, плавящая разум. — Мистер Линч, — его голос… ужасно низкий, такой же, как и на выставке. — Вам нравится? — Нет, — отвечает мужчина и из губ вырывается тихий стон. Остановить себя уже не получается. От каждого движения этого художника становится приятно, но журналист не хочет это принимать. Все здесь кажется неразумным, ненормальным и… — Ах, блять, мхх — его сосок сжимают. Художник движется телом, задевая половой орган, вводя его в большую возбужденность. — Хватит. И он прекращает, отдаляется и груз, лежащий на нем, давящий на тело, исчезает. Дышать стало легче, также, как и двигаться. Журналист не знает плана, не придумал, что будет делать с своим опьяненным и шатающимся телом, но единственное чего он хочет — сбежать отсюда. Приподнимаясь в локтях, он осматривает большую комнату. Стены, украшенные холстами, ярким всплеском красок мешают сконцентрироваться, поэтому Линч опускает взгляд на человека перед ним. Хозяин дома снимал с себя рубашку, рукава которой уже были испачканы в красках. Журналист смотрит на него с опаской, поджимает свои колени и вновь падает назад, когда руки трясутся и уже не могут удержать. — Вы хотите уйти? — Хочу. — Нельзя. Линч мычит, пытаясь скрыть свое возбуждение. Взглянув на художника в легкие будто перестает поступать воздух. Его очертания тела восхитительны, плечи очень широкие, закрывающие большой обзор позади. Страх заполз в голову. Что будет дальше? Эхом по комнате дребезжит звон от телефона, вибрирующий и отдающий волнами по дивану. Художник смотрит в мобильный и сжимает кнопку выключения. — Это мои заказчики. Они всегда звонят в неположенное время моего расписания, какие подлецы. Нам не должны помешать. — Помешать? — озадаченно спрашивает мужчина. Ответа не последовало, но и их не нужно было слышать, действия — вот они расскажут многое. Теплая ладонь касается груди и двигается вниз, поддевая полупрозрачную накидку, она исчезает с тела и журналист остается полностью голым. Скрывать интимные места уже нет смысла. Линч ощущал себя в клетке. Хозяин дома вновь очень близко, только теперь он не ложится, а лишь нависает сверху, смотрит своим взглядом, таким, сука, манящим. Линч смотрит в ответ, не смея нарушать зрительный контакт. Им будто играют. Окуляры блестят, мужчина немного приподнимается вверх, в пару секунд он меняет направление своих глаз, которые теперь видно изумительно близко. До этого все было в отражениях, а теперь… Он возвращает свой взор на лежащего, который казался маленькой зашуганной мышкой; она забилась в уголок, прикрывая свою мордочку. Художник не смеет прерывать свое восхищение глядя на журналиста, но и следить за ситуацией ему тоже надо было. Он придерживает половой орган в своей ладони, склоняется все ниже и ниже, пытаясь найти анальное отверстие. Второй ладонью он приближается к волосам Линча, начиная их ерошить с самых кончиков. Он тянет одну прядь, а потом оглаживает место, где мог вырвать пару волосков. Медленно его рука оказывается под головой, сжимает кожу и вновь теребит шевелюру в разные стороны. Секунда и… Художник встает в нужном направлении, не медлит и старается как можно быстрее, чтобы Линч не начал брыкаться, войти в своего партнера. Член упирается, сгинается у головки, но все равно попадает одной из трети части. Рука, что до этого лежала под головой, поднимается и мужчина окунается в волосы лицом, укладывая себя на чужом плече. — Мх! Линч думал, что все это может произойти. Именно такой разворот событий был оснащен парой фактов: голый и пьяный гость, который согласился себя нарисовать, художник, что приставал и лапал журналиста. Этого было достаточно, чтобы понять мотив незнакомца после того, как он снял последнюю ткань с Егора. — Нет, прошу бля, — Линч шептал на ухо. Он поднимает свои ладони и хватается за крепкую руку перед ним. Он сжимает кожу мужчины, думая, что сделает больно и тот закончит начатое. Ничего не выходит и остается только держаться за тело, которое зажимает его в этот диван. Всем телом ощущается нарастающая заполненность и с каждым толчком становится лишь больнее. Линч поджимает свои ноги в коленях, но это только поддает эффекта вхождению и теперь орган пульсирует внутри почти полностью. Журналист даже не хотел смотреть вниз, видеть свое тело и его тело. Теперь оно не кажется красивым, его изгибы теперь не настолько приятны на вид, его костюм ощущается грязно и неопрятно, его внешность теперь ужасна. Все здесь происходящее отвратительно. Его руки касаются волос, будто загрязняя их развратностью. То, как он дышит прямо в шею, опаляет кожу, что и так разогрелась до предельной температуры, тоже кажется противным. Линч опускает руки, пытается найти за что схватится, но ничего не находя, остается лишь скрести обивку дивана. Художник тянет чужие черные пряди, заставляя почувствовать боль, но не такую жгучую по сравнению с тем, как его разрывают изнутри. Орган с тихим шлепком ударяется о кожу и улыбаясь на все лицо, хозяин выжидает время, чтобы дать привыкнуть, всего несколько секунд, всего лишь… — Я не собираюсь сделать вам больно, Мистер Линч. Журналист не хочет язвительно отвечать. Он лишь поджимает губы, дабы не издать лишних слов и непристойных звуков. Не хотелось, чтобы его слышали, его вскрики и вздохи. — От вас ароматно пахнет. Волосы гладкие, как перышки заморских птиц, — он начинает шмыгать носом. — Вы настолько привлекательны, что мне не хватит слов. Не получая ответа или жалобного писка, художник понял, что долго он так не продержится. Он двинул бедрами, вновь вперед, чтобы ударить в стенки. Линч сжимается, стараясь не принимать полностью, но все что выходит — это расслабить все тело, кроме интимной части. Пульсирующий от собственного возбуждения член не унимался. Начались толчки и Линч будто участвует в пытке. Извращенные действия не дают функционировать. Все ощущения идут лишь от зоны ниже пояса. Мужчина бьет прямо, где будто пустота и это выводит из себя. Линч кусает свои губы и подставляет руку к своим губам. Он напрягает живот от боли, пытается передвинуться, главное, чтобы толчки больше не шли в том направлении. Но художник толкается туда два раза, резко и больно. — Мгх. Движения не прекращаются, мужчина толкается пару раз медленно, но потом этот темп начинает быть быстрее. Усугублялось все тем, что не подготовленный к размерам мужского члена, проход был без какой-либо смазки. Сухая кожа члена входила больно и движение были чрезвычайно мучительны. Линч запрокинул голову назад, голова кружилась, а в уши будто долбили колоколом. Он хватается одной рукой за чужую спину и старается вонзить ногти, да так, чтобы пошли струйки крови, а через время там появились шрамы. — Вы любитель делать больно людям? Он опять проигнорировал слова, стараясь концентрировать внимание лишь на своем теле. Ощущения перепрыгивали от боли, до тряски в коленках. Если он прямо сейчас прикоснется к своему члену, то точно что-то произойдет. Может художник начнет злиться, может он просто ускорится, но он точно не оставит действия Егора без внимания. — Я вас спрашиваю. Вы любите делать больно людям? Делать мне больно? — он остановился и поднял свою голову, стараясь взглянуть в глаза Егора, которые кажется, наполнились капельками слез от боли. — Вы столько раз отворачивались от меня. Все что вы делали — это убегали в темноту! Мужчина нахмурился, а его рука вновь сжала волосы, начиная до боли тянуть. — Я глотал таблетки, чтобы утонуть во снах. Я ходил сквозь толпы противных людей, а должен был летать над ними, как орел, но я опустился ради вас вниз. Я ползал, находил, но вы убегали. Вы и сейчас хотите убежать, но я вас не отпускаю. Вы только мой, — он зарычал и начал двигаться вперед и назад, чтобы вытянуть мечтательные стоны. Волосы опускают и Линч надеется, что больше не почувствует этого ощущения, но рука перемещается на подбородок. Сначала он гладит острые уголки, но потом больно сжимает щеки. Его руки были мощными и сильными. Сразу стало больно, поэтому Егор попытался оттянуть ладонь, схватился обеими руками и начал тянуть вниз, но все тщетно, получилось только разозлить художника. И это пугало до чертиков. — Слушайтесь меня. Вы не двинетесь с места, вы не буду сопротивляться. Я — покровитель. — Мм-ах! Очкарик открывает рот Егора, сжимая с двух сторон щеки и нарастающие громкие стоны не перестают вылетать наружу. Линч протяжно мычит, иногда мяукая вскрики. Он и не заметил, как скорость темпа увеличилась. Движения стали хуже, уже в другом направлении, что радовало, но все равно ничего не помогало скольжению. Из уголка глаз полилась слезинка, падающая прямо на пальцы карателя. Никакой он не покровитель. Он самый настоящий извращенец и истязатель. Половой орган пульсировал, казалось, что скоро Линч кончит и ему этого не хотелось. Он не желал получать наслаждения от этого процесса, но почему же тогда тело работало по другому. Замычав и протяжно вскрикнув, руки перестали держать щеки и можно было прикрыть рот. Линч сжал глаза и закинув руки на спину художника, прижал его к себе. Не хотелось, чтобы он видел его испуганность и никчемность. Мужчина кладет голову на плечо и пытается не сделать больно от своих царапин, Егор не хочет разозлить его. Лучше просто закончить все это, как можно скорее. Не останавливаясь, его продолжают трахать. Слышно, как художник тяжело дышит, а звуки шлепков разлетаются на все помещение. Возбуждение по собственному телу не давало покоя. Егор на миг открывает глаза, чтобы осмотреть комнату, но резко их закрывает, когда в голову ударяет дрожащее чувство изнутри. Он тянет ноги на себя, но получилось только раскинуть их в стороны. Это добавило больше ощущений и на миг показалось, что это было наслаждение, но боль подкралась быстро. Журналист укусил губы до крови, сразу почувствовав железный привкус на своем языке. Слизывая капли и проводя зубами по искусанным устам, Линч думал лишь о пощаде. — Пожалуйста, — шепчет. — Я уже не могу. Х-хватит… — Я ваш покровитель, — повторяет. — Я ваш покровитель, — и вновь повторяет. Слезы льются будто сами по себе, ресницы становятся мокрыми. Сил нету ни на что. Он приоткрывает губы, заставляя себя стонать от боли. — Мхах… — вырывается громче всех и презрение к самому себе нарастает с каждым новым толчком. — Аах. Художник двигает бедрами, держится на своих локтях и пыхтит. Резкие толчки выводят из себя, он двигает раз-назад, вперед-два, три-назад, вперед-четыре и тело сгибается. Линч чувствует свой шквал эмоций, живот весь крутит, а к головке члена подходит то ощущение, которого не хотелось ощущить вместе с этим человеком. Все бы и ничего, но очкарик так же мычит, прямо на ухо, сжимая чужой анус изнутри. Брюнет чувствует теплоту внутри себя, это, мать его, сперма. Они оба кончили, в один момент. Такого количества эмоций он не испытывал еще никогда. Егор спокойно дышит, прекращая удерживать чужое тело в своих слабых руках и старается как можно быстрее отдалиться от него. Художник встает и присаживаясь, вынимает член с склизким звуком. Последний стон и сразу чувствуется облегчение. Все закончилось, хоть и мерзко, хоть все это и было больно, но оно прекратилось. — Я ваш покровитель, — шепчет художник. Он валится назад, на спинку дивана и прикрывает глаза. Журналист с опаской смотрит на него, но перед глазами все плывет. Ноги все еще трясутся, а сперма течет по члену и из задницы. — Как же это все противно. Линч быстро встает на свои ноги, но валится, ударяясь коленями. Не боясь этой боли он хватает свою одежду, что лежала на полу и пытается накинуть ее. Ничего не выходит. Мужчина паникует, слезы начинают течь по щекам и все из-за страха. Он пускает всего пару слезинок, а потом, накидывая футболку вместе с джинсами, бежит к выходу. Путаясь в коридорах, высоких колоннах и комнатах, он находит лестницу, что до этого лучезарно одаривала улыбкой восхещения. Но сейчас, шагая по этой лестнице, оглядываясь назад и замечая картины, Линч видит только ужас. На каждом холсте есть силуэт, темный, он везде. И это очертание схоже с ним. Тело валится на ступенях, когда ноги запинаются друг от друга. Егор останавливается. Он смотрит на одну из картин намного внимательнее. Это точно он. — Гребаный извращенец. В груди начинает болеть. Отдышка неимоверная, так еще и тело не перестало ловить боль после секса, отвратительного секса в мире. Егор хватает свое пальто в руки и набрасывая кроссовки, не шнуруя их, пытается разобраться с замком. Дверь закрыта блять. — Сука! Начиная рыскать на полочке и под ковриков, все оказалось куда проще — они висели прямо над дверью и были такими же белыми, как и все в этом доме. Линч бежит куда подальше, по окраине дороги. Он мечтает не свалиться на проезжую часть. Он просто хочет домой. Просто. Блять. Домой.***
Пытаясь все забыть дни летели очень быстро. Целые три дня Линч сидел дома, мало кому отвечал и только и делал, что спал, но раздумья не давали покоя. Он никак не мог соединить все имеющие факты о том, что произошло и кем являлся тот человек. Линч даже его имени не знал. Никому об этом говорить не хотелось. Всем было плевать: знакомым, хоть каким-то друзьям и «коллегам» по работе тоже. Кроме Лили. Она писала все эти дни, спрашивая понравилась ли выставка. Линч ответил на все ее сообщения лишь одним. EgorLinch: Отвратительно. Потом Лили очень много писала, но ни одного из сообщений Егор не смотрел. Lili: Что не так? Lili: Абстракции не понравились, да? Lili: Ну конечно. Ты ведь у нас особенный. Много что тебе не нравится, как и в детстве привередой был, так и остался. Lili: Почему не отвечаешь? День прошел. Я переживаю Lili: Егор??? Lili: Я думала на тот счет почему тебе могла не понравится выставка. Возможно ты просто не знаешь настолько у этого художника грустная судьба и мысли! Вот, почитай. Lili: «Ссылка: Джон Эванс — искусный художник нашего века…» Поздно ночью Линч просматривает все сообщения сестры. Она еще не начала спамить звонками, но если он будет молчать еще день, то она точно вызовет скорую на дом, ведь надумает лишнего. Тыкнув на ссылку, открывается википедия. Рядом с именем фото. Его фото. Линч всматривается в портрет. Глаза становятся как пуговицы. Немой шок одолевает. Быстро выключив телефон, по телу проходит дрожь. Дыхание прерывисто накаливает обстановку. Схватившись за живот, а второй ладонью за губы, журналист прикрывает глаза и прячется под одеяло. Все произошедшее три дня назад выбило из Егора последние здоровые нервные клетки. Это схоже на безумие, но мужчина не смеется, он лишь лежит, прижав к себе колени и смотрит в пустоту.