«Эрен Йегер!
Ты самое невыносимое отродье из всех, кого я встречал. Ты реально бестолковая бестолочь. Ты удивительно эгоистичное и упёртое создание. Ты прирождённый, мать твою! (или отца! я в генетике не силён) и умелый манипулятор. Ты в считанные месяцы сумел не только выбить землю у меня из-под ног, но и поссорить меня с собственным телом. Вот какого хера? (Ты мне больше не ученик — фильтровать не буду!) Начну с того, что разочарую тебя, Йегер! Я никогда (Слышишь? Никогда!) не испытывал симпатии или влечения к мужчинам. Всё, на что ты, возможно, повёлся, — сплетни. А Эрвин — просто давний и верный друг. Да, настолько близкий, что знает: с подростками возиться мне интереснее, чем бумажки перекладывать. И да, кстати, он тоже прирождённый манипулятор. У вас даже первые буквы имён совпадают. И оба вы свалились мне, как снег на голову. Случайно ли? Об этом размышлять не буду: мозг сломается. Только, если подумать, без тебя и Эрвина моя жизнь сложилась бы совсем иначе. Но вы есть. И я это принял. И живу дальше. И люблю Микасу. Да, нет во мне той неординарности, на которую ты рассчитывал. Я обычный мужик, который, если теперь получится, хочет делить свою жизнь и постель с твоей сестрой. Усвоил? Дальше — о душном. Поскольку на свете я живу немного дольше тебя, смело могу утверждать: Эрен, жизнь — долгая, а люди — разные. И у каждого есть право на выбор. Насколько правильным он окажется, тоже решит каждый сам для себя, когда столкнётся с последствиями. Но право такое у каждого точно есть. Нравится это тебе или мне или нет, но придётся научиться считаться с этим. А иначе нужно будет искать другой мир или другую жизнь. Ты уверен, что они существуют? Я — нет. Пока просто запомни. Поймёшь, хочу надеяться, позже. Теперь о приземлённом. Карта, которую ты нашёл, твоя. На неё ежемесячно будет поступать небольшая сумма. Это твоя часть денег, полученных за нашу недвижимость на Парадизе. Счёт оформлен на меня. Доверенность будет у Микасы. Так что с голоду не помрёшь. Будет что-то экстренное — просто позвони. За «крылья» для агентства тебе заплатили больше: их сделали логотипом всей корпорации. Приглашение на работу актуально в любое время. Даже если откажешься, планшет оставь себе. Рисуй. У тебя это офигенно выходит. Кажется, это всё. P.S. Послушай, Эрен, многие дети думают, что взрослым не бывает больно, просто потому что они взрослые. Так вот: это не правда! P.P.S. И последнее, братец: разрушать легко. Это не подвиг. Прости, что не поговорил с тобой об этом раньше. Попробуй перейти из атаки в защиту. Сам. Думаю, моё письмо — последнее, что ты достал из папки. И потому всё поймёшь. Разжёвывать не буду. Помогать готов.На правах старшего брата
Леви Аккерман»
Я откинул голову на спинку дивана и накрыл лицо исписанным листком. Думал, что, пока читать буду, изозлюсь или соплями снова умоюсь. Но нет. Чем дальше читал, тем спокойнее становился: ни обиды, ни разочарования не было. Почему-то казалось, что писал это Леви на кухне, когда эмоции затихли. Он не поучал — он давал право на выбор. Он не мстил — он отпускал. Как и Микаса. Он нашёл в себе силы переварить всё, что я натворил, и предложил мне своё братство. Или как это назвать? И кажется, теперь я тоже готов это принять. Свернув письмо, я сложил его во внутренний карман чемодана. И быстро отыскал приглашение на работу. Так и есть! Под ним стояла подпись директора рекламного агентства — «Леви Аккерман». Так вот, кому я рисовал крылья! Теперь мне стало понятно, почему ни одна из трещин дерева на потолке не была похожа на Леви. Его и не могло быть в комнате, где я бесился и жалел себя, где метался и каждый раз упирался в стену. Он всегда был ЗА стенами: и когда я искал по его заданию свой образ крыльев, и сейчас, когда получил от него возможность вырваться из привычного мира и из вчера. С этими мыслями я вынес в коридор полностью упакованные вещи и по привычке нажал на выключатель в коридоре. Загорелась лампочка над дверью в мою комнату. На ней не было абажура, поэтому свет прямо и резко бил в глаза. А ещё к этой лампе по потолку пробиралась та самая трещина, которая напоминала мне Микасу. Выходит, тоже выбралась за стену. Я поднёс руку к лампочке — ладони стало тепло… Вот где ты был всё это время, Леви! Освещал самое тёмное место в квартире, не давая навернуться, зацепившись за высокий порог. И Микаса бежала от меня именно к тебе. А я, получается, видел только себя и обидой давился. Распахнув в последний раз дверь комнаты, я столкнулся уже совсем с другим светом: первые солнечные лучи били в окно и скользили по трещине Жана, играя в её сколах и надломах. Теперь я точно знал, кем хочу наполнить своё «сегодня»: в ухе гудели сигналы моего исходящего. Время гудков не отвеченного вызова тянулось целую вечность. В конце концов, это заслуженно. Я уже хотел сбросить звонок, когда услышал: — Да, — Жан ответил устало и как-то очень по-взрослому. — Жан? — я пытался понять, как с ним разговаривать. — Это я. — Да. Я уже понял. — Я хотел увидеть тебя. — И я тебя тоже, — Жан до сих пор ни разу не назвал меня по имени: внутри начало поколачивать. Лучше бы он обозвал меня, на хер послал, трубку бросил, чем так. Он даже не спросил, где я нахожусь. Что же у него там происходит-то? — Сегодня можешь? — Да. В 11-30 в сквере у медцентра. Успеешь? — Да. У главного входа? — Да. Телефон замолчал, а я офигел. Мы с ним погано расстались. Вернее, никак. А теперь столько раз сказали друг другу «да». Выходит, что-то изменилось? Или это я мнительным стал? Всё! Хватит! Я предложил — он согласился. До встречи надо ещё номер в гостинице около порта найти и съесть уже что-нибудь. И вот ещё что! Я отыскал на кухне блокнот Армина, вырвал из него листок и написал поперёк: «Армин! Привет пробиркам, морям и болотам. И Энни — мать её! — тоже». У нас с Арлертом — разные выборы. И дороги — разные. Потом прижал листок ключами к кухонному столу и во второй раз за сегодня захлопнул дверь квартиры, которую мог считать своим домом ещё вчера. В 11-15 я подошёл к главному входу сквера у городского медцентра. Даже я успел узнать, что после последней войны в Марли было разрушено всё побережье. А раненых было столько, что все остатки медучреждений стащили и свезли сюда, чтобы хоть как-то помогать людям. А для прогулок тех, кто выздоравливал, здесь стали высаживать деревья. Ходят даже легенды, что сажали их прямо в пепел, оставшийся после сражений. Теперь деревья разрослись и напоминали настоящий лесопарк, где всё ещё сохранялись скамейки, аллейки, беседки. Странное это было место для встречи. Но раз Жан его выбрал, то не просто же так. Кстати, он уже стоял у входа в футболке и светлом отглаженном костюме. На плече у него висела спортивная сумка. В руке он крутил телефон. Солнце снова путалось у него в волосах. А вот плечи опустились, как будто он очень устал. Да и вообще, выглядел Жан сейчас значительно старше, чем тогда, когда мы расстались в кабинете директора. Кинуться навстречу и вцепиться в него было единственным моим желанием. Но вокруг тусила фигова туча народа, поэтому мы просто кивнули друг другу и вошли в парк. Жан — впереди. Я — за ним. Мы молчали, пока не оказались в какой-то допотопной беседке, совершенно заросшей кустарником. От входа в неё я успел увидеть только широкий деревянный стол и две скамейки по сторонам от него. Больше — ничего, потому что сразу оказался усаженным на столешницу. Жан вклинился между моими ногами и обнял так, что дышать стало трудно. Он прижался ко мне щекой. Потом оторвался, поднял на меня глаза и наконец-то проговорил: — Эрен! Не знаю, что было в моём имени и в его голосе, но в носу у меня защипало. Потому что руки обхватили его шею. Потому что он потянулся за поцелуем. Потому что я ответил. А после уже сам прижался щекой к его макушке: — Жан, а почему здесь? — Здесь моя мама. И здесь… я работаю здесь. — Работаешь? — Да. И живу рядом. — А костюм? По поводу? — А? Устраиваться в корпорацию к Аккерману ходил. Художником. На удалёнке. — Ничего себе! В рекламу? — Нет. В какой-то там культурно-исторический центр. Короче, к Эрвину. Я уже соскочил со стола и теперь мы просто стояли, обнявшись. Я не выдержал первым и потёрся носом о его нос, как делал когда-то на море: — А меня Леви в рекламу позвал. — Согласился? — Жан повторил моё движение и тоже потёрся своим носом о мой. — Пока нет. Но, скорее всего, соглашусь, — теперь целоваться хотелось мне. И Жан не возражал: — Я скучал, — он был так близко. И с ним рядом было так жарко… — Идём, — я потянул его за руку к выходу из беседки. Уже на аллее парка мы расцепили пальцы и просто пошли рядом, когда Жан спросил меня, как обычно делал, выходя из школы: — Куда мы? — У меня — номер в отеле. — В отеле?.. Я думал, ты у Микасы живёшь. Я резко остановился, поэтому Жан пролетел вперёд. Надо было сказать ему. Но я тянул время, пока удивлённо спрашивал: — Откуда ты узнал, что я не континенте? — Леви рассказал, когда аттестат мне принёс. Они там с Ханджи что-то наколдовали, и получилось, что я школу вместе со всеми вами закончил… Так почему отель, Эрен? — он осторожно дотронулся до моего локтя. И я не смог больше молчать: — Я сегодня вечером уезжаю, Жан. Он вздохнул. Кивнул понимающе: — А у меня ночная смена сегодня. В десять… Мы снова медленно двинулись к выходу из парка. — Значит, у нас есть целый сегодняшний день? — он усмехнулся и быстро взъерошил мне волосы на макушке. Мы шли по улице и снова молчали. Жан смотрел под ноги и изредка поправлял ремень сумки на плече. А я… А что я? Горьковатая вышла встреча: я нашёл его, чтобы потерять. Хотя… Билетов же было два… И мест в каюте — два… В номер мы ввалились, громко хлопнув дверью и заперев её изнутри. Жан сбросил пиджак, кое-как зацепив его за крючок в прихожей. Туда же отправилась его сумка. И всё! Я оказался вдавлен в стену. Дыханье у нас рвалось. Футболки летели в разные стороны. Мы срывались, торопились, дрожали. Я так хотел его, что готов был избить, если бы он продолжил возиться с брючным ремнём. Я вывернулся и сам прижал Жана к стене. Быстро, почти судорожно целуя, начал двигаться от шеи вниз, хватаясь пальцами за его плечи. И вдруг снова оказался у стены, чувствуя руки Жана на своих бёдрах. А он уже быстро и горячо шептал мне в губы: — Сегодня я буду первым. Вы звёзды видели? Нет, не те, которые в небе (их над городом по ночам просто нет!), а те, которые слепят закрытые глаза, покалывают тело от возбуждения и взрываются сверхновыми в момент оргазма рядом с любимым? Я теперь видел! Меня рвануло так, что я опору руками искать стал. В пустоте. На голых стенах. Спасибо Жану: схватил и к себе прижал, рвано дыша мне в макушку. Я помню только, как прошептал: «Согласись. Пожалуйста, согласись». В себя пришёл уже под душем. На голову мне лилась вода, а Жан бережно обнимал со спины: — Так на что я должен согласиться, Эрен? — он чиркнул подбородком по моему плечу, и в его голосе наконец-то снова зазвучала улыбка. А мне было стыдно. Никогда. Никогда раньше я этого не испытывал. Никогда не думал, что этот комок так трудно глотать. Почему-то в голове мелькнул взгляд Леви… Мы лежали в постели. Рядом. Жан заложил руки за голову. Это был такой привычный жест, что я решился: — Жан, как ты тут? Он вздохнул: — Знаешь, Эрен, кто мы с тобой? — я резко приподнялся на локте, ожидая ответа. — Долбоёбы. Дол-бо-ё-бы… — В смысле? — В коромысле! — он продолжал пялиться в потолок. — Когда отчим из школы меня увёз, мы потом всю ночь с ним говорили. Я его откровенным придурком считал, а он годным мужиком оказался. Рассказал, что давно про нас с тобой всё понял. Сначала хотел просто на мешать. Потом с твоими родителями поговорить собирался. Он, правда, уверен был, что они тебя поймут и примут. Ведь любят же. Леви же нас спалил, но не сдал. Принял наш выбор, значит. И Микасе надо было признаться. А мы с тобой прятались. Врали всем. Раскладушку эту придумали! Крутые, типа! Особенные! А нас просто любили. Представляешь? И дальше бы любили. Я вот на все сто уверен. Надо было просто поговорить. Я погладил его по щеке. Просто, чтобы вслух с ним не соглашаться. Просто, чтобы он говорить продолжал. — А здесь… маме мы сказали, что я переехал, чтобы на курсы в универ ходить. Она болеет, Эрен. Тяжело. Очень. Ей наши откровения не нужны, — Жан судорожно выдохнул. — Отчим снял мне квартиру. Я целыми днями с мамой проводил: она уже тогда не ходила почти. Домой возвращаться было далеко. Я на кушетке в сестринской ночевал. Пока психолог местная меня не подобрала. Пик. Она в универе, кстати, с Микасой вместе училась, только на двух факультетах сразу. Она мне лихо тогда помогла: говорила со мной, тормошила, кормила, на работу санитаром устроили. — Без аттестата? — Это, знаешь ли, не престижная должность. Народ на неё не ломится, — Жан потянулся за бутылкой воды к прикроватной тумбочке. — Потом Леви позвонил, сказал, чтобы я не парился: аттестат он мне привезёт. Велел сказать спасибо Ханджи. А Пик к себе переехать предложила: она живёт в квартале от медцентра. Мы подружились с ней. У неё тоже, знаешь, ситуация… Хреновая. Я всё ещё молчал. Какая странная, сука, жизнь! Армин мутит с Энни. Жан дружит с Пик. Микаса, помудрев, отпустила меня… Я забрал у Жана бутылку и тоже отхлебнул из неё. Вдруг Жан с усмешкой глянул на меня и ринулся отбирать бутылку. Мы с ним брыкались, щекотали друг друга и смеялись. Мы боролись за эту несчастную воду, как за победный трофей. А она плескалась на постель, на наши лица, пока я не заметил блестящие капли на губах Жана и не слизнул их… После нового порыва страсти мы выбирали, какую еду заказать, болтали ни о чём, разглядывали рисунки, папку с которыми Жан из сумки достал. На всех были герои легенд, которые рассказывал нам в школе Эрвин, или развалины Парадиза, которые я и сам рисовал. В тетрадке. С чайкой. Потом Жан задремал, а я, лёжа голышом поверх одеяла, думал, снова и снова перебирая рисунки: «Время — хренова загадка. Из него я понимаю только вчера и сегодня. И вот от сегодняшнего «сегодня» я бы точно ни за что не отказался». А руки уже чисто машинально перекладывали и перекладывали изображения разведчиков с лицами наших с Жаном одноклассников, высокого командора (он оказался точной копией Эрвина) возле полуразрушенной стены и вальяжно откинувшейся в кресле женщины в военной форме. Солнце блестело в стёклах очков, неумолимо делая её похожей на нашу биологичку. Были на этих листах и высоченный лес, и морской берег. Но дольше всего я крутил в руках рисунок, на котором, зайдя по колено в воду, спиной ко мне стоял…я сам всё в той же форме разведчика и, вытянув руку в сторону горизонта, указывал на что-то в море или за ним. Да, я точно предложу Жану второе место в каюте, когда он проснётся. И только успел сложить листы аккуратной стопкой на пол, как почувствовал ладонь Жана на спине, услышал его хрипловатый после сна голос: — Задницу прикрой, Эрен. Или ты меня так соблазняешь? — Конечно. — Тогда держись! Минетом не отделаешься. Столько секса сразу у нас было, наверное, только до приезда Микасы на остров… Уже когда мы обедали за столом в номере, я предложил Жану уехать со мной. Он помолчал, вытер губы салфеткой и ответил: — Нет. — В смысле? Жан! Мы будем вместе. Будем свободны. — Нет, Эрен! — уже очень решительно повторил он. — Здесь моя мама. Врачи дают ей месяцев шесть. Не больше. — Но у неё же ещё муж есть. — Она… моя…мама. Она не всё уже даже понимает. Но каждый день плачет из-за того, что не увидит внуков. — Так она бы и так их не увидела! — Эрен, прекрати!.. А ещё здесь мой друг, которому помощь нужна. — Та самая Пик? — я, кажется, даже ревновать начал. — Парень бросил её, когда она забеременела. Она совершенно одна. Ей сейчас уже тяжело. А когда родит… — Но ты же… — я реально ничего не понимал. Откуда в нём эта жертвенность? Он, вообще, серьёзно сейчас?! — Решил напомнить мне, что я гей?.. Она знает об этом. Мы с ней говорили… А ребёнок её за что страдать должен, пока мама на жизнь заработать пытается? И… Я остаюсь здесь, с ними. — Жан, я же люблю тебя. — И я тебя люблю, Эрен. Но иногда бывает важнее не это… — То есть, Пик родит, и вы покажете этого ребёнка твоей маме как внука? — Жан на это просто кивнул. — И ты останешься с Пик, чтобы помогать этого ребёнка растить? Это же сюр какой-то! Жан! Ты же сам понимаешь… А он просто накрыл мою кисть своей и провёл пальцами по запястью: — Не надо! Ты же тоже однажды выбрал не меня. — Это что, месть такая? — Нет. Просто, может, моя свобода в том, чтобы помогать тем, кому плохо? — Да кому сдалась твоя жертва? Кто в итоге счастлив-то будет? — Не знаю, Эрен. Но это мой выбор. Нравится он тебе или нет. Жан убрал свою руку с моей. Я поднялся из-за стола, сгрёб в кучу коробки и стаканчики, запихнул их в мусорный пакет. Похоже, сегодня у меня это вошло в привычку… Выставив пакет за дверь и вымыв руки, я всё-таки подошёл к Жану: слишком мало времени у нас было, чтобы снова погано расстаться. И да, в конце концов, это его выбор. Об этом ведь мне писал Леви? Жан всё ещё сидел за столом и смотрел в какую-то одну точку на стене. Я наклонился к его уху: — Ты же пока со мной? Жан кивнул. — А я спать хочу. Идём! — и потянул его за плечо. Жан улыбнулся, поднялся, поставил будильник и первым залез под одеяло. Я нырнул к нему, обнял, прижался. И мы уснули… Просто уснули вместе. Жан уходил первым. Он уже сложил папку с рисунками в сумку, натянул свой пиджак и обулся, когда я, сонный и растрёпанный, приплёлся к двери. Мы не приближались друг к другу. Понимали, что иначе не расцепимся. Жан уже взялся за дверную ручку, но резко обернулся и вытащил что-то из кармана пиджака: — Эрен, дай руку. Я послушно вытянул правую руку вперёд. — Не так, — Жан раскрыл мою ладонь и повернул её кверху. Потом он что-то вложил мне в неё из своего кулака и спрятал это что-то, загнув мои пальцы: — Ты забыл его у меня под подушкой там, на острове. С этими словами Кирштайн вышел из номера, аккуратно закрыв за собой дверь. А я прислонился к стене и разжал пальцы. Я уже знал, кого там увижу. — Ну, здравствуйте, капитан, — прошептал я лежащей на ладони фигурке. — Значит, Жану было труднее, чем мне, раз вы с ним рядом остались. Меня больше не тянуло плакать или кричать. Ко мне вернулась моя потеря. Но почему-то было ощущение, что Жан, уходя, швырнул мне в голову связку взрывчатки. И теперь она искрила и рвалась внутри… Третий раз за сегодня я захлопнул дверь временного жилища… Позже поднялся на борт теплохода. Предъявил билеты, получил фирменный браслетик на руку. Затащил вещи в каюту. Поставил фигурку на стол. Присел возле и упёрся подбородком в стол около: — Ну, вот мы и свободны. Да, капитан… Леви? А сегодня всё не спешило заканчиваться. И кто знает…