сожми мою руку в своей, растворись в бесконечности моего существования, скажи, что нуждаешься во мне сильнее, чем в воде, потеряйся в моем горизонте событий, ведь я… очень-очень древняя черная дыра.
кажется, что эти чувства были с ним всегда. с самого основания вселенной. как бы пафосно это не звучало. тяжело бьется сердце, в такт каждому микроциклу из двух шагов — правая-левая. правая-левая — удар. правая-левая — еще один. сегодня… сегодня чонгук снова его увидит. к массивной подошве липнет уже давно не первый снег. чонгук задирает голову ввысь, пытаясь отыскать хоть что-то светлее свинцового неба. круг солнца, например. но оно исчезло еще с неделю назад за плотным слоем грязно-серого налета на куполе, накрывшем разноцветный сеул. редкие снежинки садятся на потяжелевшие от леденящей влажности волосы. дыхание — клоками пара. костяшки на руках красные, спрятанные — как и солнце — за плотной тканью. в кармане заметно вибрирует телефон, заставляя чонгука непроизвольно улыбаться. в пищеводе зудит желание поскорее дойти до университета, чтобы отогреть онемевшие руки и проверить сообщения. а вдруг!.. а еще лучше — переместиться в вечер, чтобы встретиться со своим хорошим другом ким тэхеном, чтобы сочно зарубиться в плейстейшн и угодить в адреналиновое наркотическое опьянение. и — может быть — совсем немного помаячить перед глазами его двоюродного брата — мин юнги, — в очередной раз приехавшего на каникулы из парижской консерватории, где тот учится уже несколько лет. в очередной раз — раз в семестр, то есть. если бы не слезные мольбы тэхена о приезде, юнги бы годами не приезжал, пока учится. а так — дал обещание под страхом того, что тэ его на том свете достанет, не то что в париже. уведомления его расстраивают — он-то думал, что это юнги его оповестил о приезде. глупо предполагать, что мин изменит свои привычки: не общаться по сети (ну почти). редкие фото из парижа — его удел. разочарование сосет под ложечкой: он был прав. оповещения — из учебных чатов да вопли мингю из компанейской тусовки. интересно, тэхену юнги присылает такие же фото, какие получал чон? проверять страшно. и разочароваться в собственной неособенности — если да; и обозначить тэхену, что между ними есть что-то, во что ким не смог всунуть нос — если нет. но все же чонгук надеялся, что юнги ему скажет. что юнги к нему относится хотя бы как к другу. нет ничего плохого в том, чтобы не нравиться тому, кто нравится тебе уже очень давно, но так… хочется. нет ничего плохого в том, чтобы не нравиться тому, кто нравится тебе уже очень давно, потому что чонгуку и дружбы достаточно, но. но чонгук не совсем уверен в наличии той самой дружбы. то есть, с его стороны, понятное дело, теплые чувства не имеют границ. и это нельзя свести к узости влюбленности, где только трепет и сумятица. чонгук не всегда понимает, где заканчивается дружба и берет начало любовь. то, что он чувствовал к юнги лет пять назад, когда ему было четырнадцать — чистейшая щенячья покладистость и восторженные вопли. сейчас это не сильно отличается от той привязанности, которую он чувствует к тэхену или хосоку с чимином, с которыми учится в академии искусств на танцевальном направлении. чонгук не всегда понимает, где заканчивается дружба и берет начало любовь. на расстоянии чонгук даже не всегда уверен, что любит. но в какие-то дни, глядя на малочисленные сообщения и ответы, которые свойственны только, как будто, юнги, он вновь переубеждается в том, что прав насчет отсутствия чувств. на расстоянии все приглушается, затушевывается и, наверное, он не чувствует ту самую острую необходимость в человеке, потребность и бесконечное желание ощутить рядом, потому что, все-таки, огромную роль играет то, чего чонгук еще не испытал. он не знает, каково это — писать странные, сентиментальные и постыдные в своей сопливой искренности сообщения. он не знает, каково это — смеяться до упаду, утыкаясь лбом под ключицы. не знает, какие на ощупь волосы, кожа (не помнит), как долго бы юнги, к примеру, на него в действительности смотрел бы. о чем бы они говорили, если бы встречались или очень часто гуляли, к примеру. не знает, каково — чувствовать в своих руках пульсирующее тепло чужой жизни. не знает, как, а главное каково — целовать. точнее, как — знает, но как целовать именно юнги? каким образом? он много чего не знает. не знает того, что могли бы делать или делают другие парочки, а ему даже ни разу в голову не приходило. читают вместе комиксы? разрисовывают друг другу тела? все, что ему остается — временами фантазировать, когда особенно грустно и одиноко, и обилие других парочек гнетуще влияет на него, однако чонгук старается не переусердствовать: лишние тяготы и страдания только усугубят радость от скомканных встреч с братом тэхена. иногда он забывается в том, насколько теплые или холодные у юнги руки, но эти видения и представления настолько фантомны и мимолетны, что даже обидно от скорости их исчезновения. чонгук слишком мало знает для того, чтобы его фантазии были хоть чуть-чуть похожи на реальность. в университете все как всегда — шум, гам, мероприятия и нескончаемый поток людей, делящихся на два типа: заряженные и увлеченные придурки и едва переставляющие ноги зомби. чонгук относит себя к первым — быть увлеченным и заряженным придурком вполне себе весело, хоть у обратной стороны достаточно много минусов. спасает, что он не один такой в своей компании. чонгук совсем не человек-одиночка. интроверт, но не человек-одиночка.обрати взор к моей сути,
проникни вглубь мечтаний, (правда ведь, что звезды умирают в тишине?) пойми, что я — космический феникс, я… очень-очень древняя черная дыра.
кажется, что эти чувства были с ним всегда. с самого основания вселенной. как бы пафосно это не звучало. чонгук с трепетом заносит руку, чтобы позвонить в домофон. он не боится увидеть юнги. он боится своей реакции, которую может не проконтролировать, когда мелкие детали, принадлежащие не тэхену, расскажут ему о том, что юнги внутри прямо здесь и прямо сейчас раньше, чем мин сам покажется на глаза. а еще чонгук боится, что не застанет юнги. зачем он тогда сюда шел вообще? ну да, поиграть с тэхеном. но разве это не грустно — прийти на летний фестиваль и не застать главного — салютов? разве не грустно — полететь в космос, чтобы открыть новый вид жизни, и вернуться ни с чем? на фестивале все еще можно прошвырнуться по палаткам. да и космос ты увидел. но… не то. не оно было нужно. гудок от домофона идет. чонгук нервно сглатывает, сжимая одну — сохраненную в тепле — руку в кармане. тэхен открывает сразу же, даже не спрашивая, кто позвонил. чонгук выдыхает клубы пара, погружаясь в еще больший мрак подъезда, чем был на улице, поглощенной сумерками. чонгук последнее время только и ждет, что зимнее солнце пробьет тучи, обливая его своим холодным теплом. чонгук ждет, что зимнее солнце ослепит его ненадолго и — после — заставит рассматривать мир в других красках сквозь прищур. он увидит отходящие от солнца лучи-волосинки и пыль на ресницах вместе с подмерзшей водой, потому что до этого он успел надышать в шарфик и влага осела по всему его лицу. как-то в один из приездов юнги стал так, что солнце находилось возле его шеи, а чонгук смотрел на него снизу вверх, сидя на стуле поблизости. чонгук смотрел и не видел ничего кроме светила сбоку и зубастой улыбки юнги, потому что тэхен того внезапно насмешил. лицо было темным: только улыбка и бесконечно яркое солнце. — э-э, юнги-хен, заноза пришла! — при встрече ким тэхен накидывается на него так, словно миллиард лет не видел — они ведь позавчера только разошлись друг от друга. чон смеется, отфыркивается возмущенно, мол, почему это… — …я заноза? сам ты заноза! в шутку начинает драться с тэхеном, пропуская мимо ушей «юнги» и пачкая еще морозным дыханием стены квартиры. не видя поначалу, как еще один обитатель бесшумно выходит на звуки потасовки, приваливаясь боком к дверному косяку своей комнаты. и когда юнги все-таки попадает в поле зрения, заспанный и опухший, у чонгука есть ощущение, что он сам миллиард лет отжил без этого человека. чон замирает с оттянутым ухом тэхена в ладони и расплывается в дебильной улыбке: — привет, хен. — привет, — охрипшим голосом (ну точно спал!) давится мин. и улыбается. не как тогда — солнце, его улыбка и почти полная потеря зрения чонгуком. но все равно очень красиво. потому что улыбнулся для чонгука. — я тут для красоты стою, голубки? — истерично спрашивает тэхен, стараясь своими руками минимизировать урон от болезненного изъятия уха из чужой хватки. юнги мягко улыбается, подходя к ним и проходясь рукой-тайфуном по волосам тэхена. и цепляется ко второму уху. — еще раз так скажешь — станешь ту гогом вместо ван гога, — и натягивает ухо еще так, недвусмысленно намекая, почему two, а не one. — о, ван гог крутой, — отвечает ким. с чоновских губ срывается смешок, и он автоматически разжимает руку. чонгук не может сказать точно, отличается ли его дружеская любовь от той, что он испытывает к юнги. потому что в этот момент он чувствует себя так, словно его семья сейчас целая как никогда прежде. дело ли в спокойном выражении лица юнги или в том, как утрированно вредно и капризно ведет себя тэхен в присутствии двоюродного брата? он не знает. — я скучал по тебе, хен, — бездумно говорит чонгук, не успевая спрятать свою рвущуюся наружу искренность в влажный (растаявший) шарф. юнги треплет и его по волосам тоже — чонгук глубоко вдыхает этот момент внутрь себя, поглощая его без остатка. рука приближалась вроде медленно, а вроде бы и обычно. эта скачущая скорость искривляет пространство и время, заставляя ноги подкашиваться так, словно он падает в невесомость.о чем ты думаешь, когда щуришься,
пытаясь найти отголоски моего света в ночном небе?
тебе не говорили, что я больше не могу делиться?
только забирать. потому что я… очень-очень древняя черная дыра.
кажется, что эти чувства были с ним всегда. с самого основания вселенной. как бы пафосно это не звучало. чонгук сидит на огромном сугробе, подложив под себя рюкзак. они с тэхеном встретились после универа, а затем — к ним присоединился юнги. площадка. им словно всем одновременно по пятнадцать. чонгук немного устал играть в снежки, хотя обычно это юнги первым сливался. когда они были помладше, чон его вечно дразнил и мучал (понарошку). мин никогда не обижался, только угрожал двинуть в челюсть (понарошку). в итоге они все мокрые и раскрасневшиеся заваливались к ним в квартиру и наперегонки летели в душ — кто первым успеет. обычно они договаривались меняться, чтобы не чонгуку доставалось первенство в отогревании. коллективная миссия — поставить кастрюлю с едой на огонь, достать сухую одежду и пледы. после, когда все помоются — завалиться смотреть фильмы, где тэхен уснет на первых же минутах, а чонгук и юнги в неловком, но иррационально уютном молчании будут досматривать до конца. иногда она прервется не очень громко заданным вопросом, на который юнги по традиции ответит спустя небольшой промежуток времени: тот слишком деликатно относится к повествованию фильма и к чужому вопросу, на который никогда (по крайней мере, чонгуку точно нет) не отвечает бездумно, если слышит заинтересованность. нельзя перебить, нельзя повысить голос. можно сказать с паузами, залечь под установленный звуковой уровень с хрипотцой и недолгим мычанием. во время раздумий у юнги привычка обгрызать большой палец. если угодно — визитная карточка сосредоточенности. редко когда чонгук слышит смех юнги, рассыпающийся мурашками по его телу. юнги вообще редко смеется. обычно — криво улыбается, хмыкает или коротко хихикает. это, наверное, грустно — приезжать в город, где не осталось ни одного твоего друга детства. джин, намджун, тэмин — все они давно разлетелись из гнезда одной старшей школы, куда вместе поступили. тэхен говорил, что юнги очень переживал, когда вместе с тэмином оставлял намджуна одного, ведь пока выпускался джин — их было хотя бы трое. ему было грустно бросать тэхена, он (по словам того же кима) плакал ночами в соседней комнате. иногда, когда не было сил отбрыкиваться, подпускал к себе, разрушенному и зареванному, тэ с медвежьими удушающими объятиями. они жили вместе в квартире их общего дедушки. ссылая тэхена под крыло юнги, волновались многие в их семье: как бунтарь и оторва в одном флаконе сможет не испортить их малыша? тэхен много ругался с родственниками по этому поводу, защищая брата. терпя недовольство в чужой адрес и повальное неодобрение. но (спасибо бабушке, которая вмешалась) отвоевать себе поступление и проживание в сеуле он смог, хоть и попортил нервов. мерзнет задница, пока чонгук рассеянно ковыряет пяткой ботинка снег поблизости. его друг — ким тэхен — ловит снежинки языком. чонгук — странные взгляды его двоюродного брата юнги на себе. не то чтобы это было впервые, но именно сейчас чонгук решается спросить, мол, что случилось, почему ты так смотришь — у меня спина белая? — но, внезапно переволновавшись, выдает только: — чего? юнги никак не реагирует. и чонгуку с замиранием сердца приходится помахать рукой перед глазами, прежде чем мин оттаивает и как-то несобранно переспрашивает, засовывая руки в карманы: — а? чонгук смотрит на копошащиеся пальцы и отстраненно отмечает, что, наверное, он хотел бы их согреть в своих руках — так делают те, кто любит? поделиться теплом. но у него у самого ужасно холодные. — что-то случилось? со мной что-то не так? — участливо и обеспокоенно. — ты пялился. юнги неторопливо (он, кажется, все делает неторопливо, с природной ленцой) приближается к нему, становясь почти впритык. чонгуку приходится очень высоко задрать свою голову, чтобы удержать зрительный контакт. особый вид удовольствия — смотреть на того, кто нравится. (чонгук впитывает все детали. каждую до единой. неизвестно, когда в следующий раз приедет юнги. и… приедет ли.) раньше он боялся быть пойманным. сейчас же — отчаянно желал. но еще не до конца понимал, нужно ли ему это самое обнародование. — нет, все в порядке, — легко усмехается, зарываясь ледяными пальцами в растрепанные волосы под капюшон. чонгуку хочется ощутить каждое микро-движение, но сердце приковывает к себе внимание тяжелыми ударами больше. — не могу привыкнуть к тому, как ты выглядишь. — и как это понимать, хен? — с возмущенным смешком. шея побаливает от одного и того же зажатого положения. юнги морщит нос, улыбаясь. и еще немного поглаживаний по голове. — не могу привыкнуть к тому, что ты так меняешься каждый раз, когда я приезжаю, — чонгук непроизвольно сглатывает, не моргая. внимая. — у меня есть ощущение, что мы живем на разных планетах, и пока на моей проходят сутки, на твоей — все десять. — хочешь сказать, что я старый? — еще более возмущенно. а смешок становится коротким смехом. — это кто из нас старый еще! чонгук не знает, друзья они или просто приятели. правда. с юнги ему общаться легко, поэтому и определить сложно: юнги, как будто, вообще не испытывает трудностей при взаимодействии с кем-либо, кто не таракан. и не имеет значения — незнакомцы, друзья, приятели. чонгук не знает, столько лет его влюбленности прошло, а с каждым годом все проще вести себя, как вменяемому человеку. это называется взрослением? когда разум возвышается над чувствами вопреки силе, с которой эмоции размазывают его о близлежащие косяки и поверхности? — да ну тебя, — обиженно надувает губы юнги, пряча раскрасневшееся от холода и их догонялок лицо. — почему ты без шапки вообще? разве тебя мама не заставляла их надевать? — хен, — чонгук довольно улыбается, с лукавым прищуром глядя на продолжающего (как в старые добрые) бубнить юнги, — у меня капюшон. — и что с этого капюшона? — брюзжит. чонгук жмет плечами, поднимаясь с земли. интересно, насколько больно смотреть на солнце, если находиться в темном-темном космосе? интересно, утратит ли оно свой свет когда-нибудь, превратившись в черную дыру? чонгуку совсем не больно смотреть на юнги. ему на юнги больно не смотреть. — кто сегодня в душ первый? — добродушно интересуется чонгук, возвышаясь над уже втоптавшимся в землю мином. и, возможно, когда он был как обухом оглушенным своими чувствами, он бы покраснел даже заранее — до того, как задал бы вопрос. потому что надумал бы себе всякого: а вдруг юнги догадался или подумал о всяких гадостях, которые пришли на ум даже невинному и робкому чонгуку, — подростки же. хотя на тот момент, когда им было глупых пятнадцать, мин уже умудрялся отбиваться от их просьб сходить как совершеннолетнему в магазин за сигаретками или пивом. ну как, просьб было немного, на самом деле, мин сразу дал понять, что скорее океан в космические сопли превратится, чем он хотя бы подумает о том, чтобы споить или накурить их. теперь мин смотрит снизу вверх: за столькие годы знакомства поменялось все кардинально. и не поменялось одновременно. чонгук засовывает подмерзшие руки в карманы. в карманы к юнги, срывая удивленный вздох с губ. застебут ли чонгука за то, что он делает достаточно однозначные и очевидные вещи по отношению к юнги? да — со стопроцентной вероятностью. тэхен — да. но юнги — нет. юнги переплетает пальцы в ответ. и чонгук не списывает это на то, что у того могут быть чувства. во-первых, тешить себя надеждами — глупо. вторая несусветная глупость: если человек держит тебя за руку, значит это стопроцентная любовь. в-третьих, предположим, чонгук ему нравится и юнги сделал это не просто так. толку от этого, пока они не озвучивают чувства? поэтому чон особо не переживает, позволяя себе тихо любить мин юнги. без страданий или заносящих в несусветные дали вихрей эмоций. сжать руку своей холодной, чтобы согреть. может быть, в этом когда-нибудь будет смысл? чонгук мягко растирает пальцы юнги, опустившего глаза в землю. даже не разочаровывается: он и не ждал чего-то… чего-то, что дало бы ему надежду. восторженные вопли приближающегося к ним двоим тэхена отходят на задний план, теряясь в космическом вакууме.накрой меня куполом своего света,
скорми свое леденящее отчаяние (я проглочу его без остатка),
не бойся, я постараюсь не отнять все хорошее, что у тебя есть,
только лишь потому что я очень-очень древняя черная дыра.
кажется, что эти чувства были с ним всегда. с самого основания вселенной. как бы пафосно это не звучало. до парижа лететь — часов четырнадцать-пятнадцать. чонгуку начинает становиться плохо заранее. забывать юнги во всех окружающих его деталях, вроде бы, получается, отпускает его чон тоже с легким сердцем, однако ожидание… тяготит. в каких бы они ни были отношениях, как бы ни общались. мин ему дорог — ничего не попишешь. юнги снова отправится в восьмичасовое прошлое земного оборота. все вернется на круги своя: чонгук спит — юнги бодрствует. и только иногда у них будет время, которое они смогут потратить на свободное общение, но не станут. потому что у юнги нечасто есть силы написать что-то чонгуку, а чонгук не хочет его доставать, если случайно подхватит слишком активное настроение. — хен, — чонгук сжимает кулаки, сдерживая порыв сказать «я тебя люблю» — острая необходимость появляется в момент отчаяния от неизбежного расставания на полгода, — где бы ты хотел остаться жить? ну, потом, после? они снова в прошлом: тэхен уснул во время фильма, а чонгук с мином досматривают его. юнги слишком долго беззвучно сидит. чонгук останавливает себя от того, чтобы додумать раньше юнги и расстроиться заранее. он не будет унывать ни при каком из ответов. ложь номер один. цветные кадры сменяются друг за другом. чон теряет линию повествования еще с самого начала, как только они все втроем уселись за просмотр. в этот раз, в отличие от всех — до, юнги сидит посередине. кожа того серо-голубая, как у какого-нибудь водяного. но и сам чонгук — такой же. — я не знаю. ложь номер два. слова серной кислотой оседают на коже. чонгук растирает руки, но не может согнать это ощущение. как его разъедает. как он распадается на части в местах, где кислоты было больше всего. чонгук закрывает глаза, жмурясь. к корню языка подступает желчь. для кого эти разговоры? для чего? от них, кажется, только хуже. но юнги не останавливается, а чонгук не прерывает его: — в париже очень грязно по сравнению с сеулом. — и от этого ничуть не легче тоже, как и от «не знаю», «я тоже скучал», «ты изменился» — от всего, что бы ни сказал юнги. чонгук тяжело и задумчиво пялится в стену. «мы друзья?» вертится на языке так же, как и «я люблю тебя». он даже почти не обращает внимания на тепло, исходящее от юнги. ни на запах геля для душа или шампуня. то ли специально, то ли организм подсобил: чтобы не помнить, каково. мин не дожидается титров или паузы (удивительно), чтобы вдруг сбивчиво спросить: — чонгук, — сглатывает, — это очень важно. — да, — он сразу поворачивает голову, находя только блестящие от единственного источника света глаза. черты лица разглядеть детально не может, хотя вглядывается в каждую тень и полутень пристально и цепко. — скажи мне, — снова пауза, но вне контекста аудиодорожки фильма. кажется, один из героев был нагло перебит. — ты бы хотел, чтобы я остался? — это повлияет на твой уезд сейчас? — хрипло уточняет чон, прекращая всматриваться в черноту, в которой можно погибнуть, и переводя взгляд на блик света на чужой скуле. ну правда, зачем это все? зачем эти разговоры, не ведущие никуда? — нет. — тогда не думаю, что тебе этот ответ действительно нужен. — чонгук, пожалуйста, — умоляюще. и кладет горяченные руки на плечи — давление и в физической, и в моральной форме. кошки скребут на душе. может быть такое, что не чонгуку нужно греть руки юнги, а юнги — чонгуку? — я бы хотел, чтобы ты остался, — еще немного и интонация съедет. чонгук едва удерживает голос в диапазоне одного звука. — но также я хочу, чтобы мой ответ не влиял на решения, которые следует принимать тебе. — спасибо, чонгук-а, — юнги утыкается лбом в его ключицу, обнимая сильнее. чонгук еле поднимает стокилограммовые руки куда-то в район поясничного отдела, сжимая миновскую футболку. интересно, это любовь или дружба? дружба или любовь? почему ему так горестно в одной и той же степени? — за что? — уже сипло — подступающие слезы растворяют тембр голоса. — за то, что вы с тэхеном у меня есть. мои дорогие друзья. храп тэхена ничуть не портит момент — так было всегда. с самого начала их… дружбы.развались на бесконечные фотоны,
заставь меня почувствовать наполненность хоть чем-то,
в этом космическом пепле я — больше не яркая звезда,
а всего-навсего… очень-очень древняя черная дыра.
кажется, что эти чувства были с ним всегда. с самого основания вселенной. как бы пафосно это не звучало. чонгук ночует в квартире тэхена который день подряд. они особо это не обговаривали заранее, но тэхен с юнги сами предложили ему остаться. чонгук ненавидит вставать по утрам. каждый дурацкий день своей дурацкой жизни, где он не может взять себя в руки и сказать то, что думает сразу же, а не подбирать слова и ждать определенного момента, чтобы было логично, умно и вовремя. только загвоздка в том, что умно и вовремя получается через раз. каждый дурацкий день дурацкой жизни он предпочтет упахаться до глубокой ночи, чем встать раньше восьми утра. темень, дождь и уютная тишина раздирают его на части, прибитые по разным углам кровати. он — как распятый. не может собраться воедино. тихий будильник мучает его нескончаемой мелодией. почти пять утра — продрать глаза еле получается. вытирая предплечьем мокрый от вытекших слюней рот, чонгук вяло тормошит юнги, которого обнимал как дакимакуру, пока тэхен обнимал чонгука. — хен, — шипит. ноль реакции. — юнги-хен, — вполголоса, — хен, просыпайся, — продолжает тормошить, но результат есть: юнги задушенно мычит. — вставай, юнги, иначе мы в инчхон опоздаем. первый будильник двадцать минут назад звенел. у чонгука — мозг, растаявший до консистенции плазмы, но он держится от того, чтобы завалиться в сон, только на одной мысли, что мину нельзя опаздывать. пожалуйста, он готов себя на нитки растащить, если он в силах помочь тому, кем дорожит. чон сам на себя возлагает миссию помочь юнги отправиться туда, откуда он вернулся на каникулы. каникулы мимолетные и почти фантомные — чонгук снова забудет, что руки у юнги отнюдь не ледяные. ледяные — у него. — пожалуйста, — почти плаксиво, — юнги-и-и-и, у тебя самолет. — встаю, — тянет, пропадая голосом в октаве пониже, чем привычная, — встаю, гук-а, сейчас. дай пять минут. чонгук не верит обещаниям, потому что юнги сразу же отворачивается на другой бок, прихватывая одеяло. чонгук упирается коленями в кровать, шатаясь так, словно проснулся глубокой ночью после пьянки и еще не успел протрезветь. и в бездумном полусонном отчаянии, где не разбирает ничего, кроме пятен кожи и мрака, наощупь ищет одеяло, а затем и тело юнги — сдергивает его в объятия (чтобы не было возможности лечь обратно). мин возмущенно мычит, когда чонгук его втаскивает в ванную комнату, с грохотом отыскивая средства для умывания, чтобы всучить и идти будить тэхена. тот подрывается так, словно петарду в кровать грохнули, когда чон и его растрясает. вся дорога до места назначения — сплошные нервы, психи и не до конца разбуженное сознание, смятые простыни, бранный бубнеж под нос, и вообще — тэхен, ты заказал ебаное такси? чонгук еще не чувствует потерю. не чувствует, что вот — все. опять ему коротать время в зале с друзьями, тренируясь куда больше обычного. грохот небольшого чемодана, тэхен держит их обоих за руку — ох, черт, как же чонгук хочет за руку взять юнги, — щелчок багажника, они рассаживаются по местам, юнги — на заднем, чонгук на переднем, и нет конца этому смятению, которое никак не может слезть с его сознания. — пристегнитесь, — говорит водитель, а чонгук даже не сразу может нащупать самого себя в пространстве. непослушными руками застегивает ремень, удивляясь ватности окружающего мира. он то проваливается в сон, то снова просыпается, чувствуя такую легкость, словно ремень на сидении сделан специально для того, чтобы чонгук не улетел в небо. мир плывет мимо — они, скорее всего, угодили в одну червоточину и перемещаются из дома в место, где ненадолго потеряют юнги — в другой. кажется, тэхен плачет в аэропорту. чонгук — не может, только обнимает хена растерянно, попутно всучивая «безопасного полета». юнги не оборачивается. уходя — закрывает за собой дверь. окончательно чонгук просыпается в своей квартире спустя пару часов. кажется, что все каникулы были сном. и даже сказанное мином во время объятий: — люблю тебя, — немой надрыв — в каждом слоге, — балбес.не хочешь быть последним человеком на земле?
я покажу тебе свою сингулярность,
и пока тебя растягивает мой нескончаемый голод,
ты даже сможешь увидеть закат цивилизации в то время,
пока цивилизация даже не доживет до момента,
когда ты полностью во мне исчезнешь. я ну очень-очень древняя черная дыра.
кажется, что эти чувства были с ним всегда. с самого основания вселенной. как бы пафосно это не звучало. юнги уехал. без него недосказанности и словно выброшенные на берег мысленные признания подвешены в невесомости. чонгуку кажется, что он скармливает все яркое забвению, потому что перестает вспоминать что-то хорошее и плохое вообще. только открытое окошко немого чата: скорее всего, весь полет юнги будет спать или смотреть фильм. и в следующий раз ответит только с французского номера. календарными номерками слетают сначала недели, а потом и месяцы, которые чонгук проживает как раньше. они с юнги иногда затрагивают тему со странным «ты бы хотел, чтобы я остался?», но никогда долго не разговаривают, хотя, наверное, стоило бы. ну, кроме:jjk: хен, ты занят?
хосок с маниакальным выражением лица наблюдает за своими движениями в зеркале под бит одного из нынешних хитов. чимин тенью ему вторит чуть позади. техничные и отточенные рывки, дуэтные элементы, где чимин управляет чужим телом, — все выглядит завораживающе. но (отдыхающий от прогона своей хореографии) чонгук отвлекается на ответ в какао. myg: ближайшие полчаса нетjjk: я позвоню?
myg: да, конечно myg: ты мог не спрашивать и сразу звонить ну почему юнги такой? ему, кажется, даже не важна была причина, по которой чонгук собирался позвонить. чон сдерживает порыв пустить сентиментальную слезу или вымученный выдох и вскакивает с пола, на котором сидел в укромном уголке. скорым шагом марширует за стены зала, куда-нибудь в тихое место. к сожалению, «академия искусств» и «тихое место» — несовместимые вещи.jjk: хен, пять минут, ищу тихое место
myg: жду, чонгук-а, не волнуйся чонгук театрально запрокидывает голову в круговороте внезапно проснувшегося его подросткового движения колонии бабочек в брюхе — охота вспороть, чтобы выпустить на волю. шаг ускоряется тем сильнее, чем больше его внутренности закручиваются в воронку, а пространство сжимает в себе (или он сам в себе сжимается). он заносит невидимый нож над животом, когда, стоя на улице за одним из углов здания, дрожащими руками набирает миновский номер. и выворачивается наизнанку, теряя кожу, кости, органы на земле. оставаясь лишь колонией бабочек, вырвавшейся изнутри. он начинает без прелюдий, судорожно вжимая трубку в ухо — на другом конце линии всего лишь шум города, а не аккордеонная музыка из мемов про францию: — когда ты сказал, что любишь меня, что ты имел в виду? ты любишь меня как друга? как… как кого? тяжелый вздох. телефон — их червоточина. — я тебя люблю, — интонация идет вверх — он не закончил мысль. юнги нерасторопно мычит, подбирая слова, — я тебя люблю как чон чонгука. как дорогого человека. как друга. как того, с кем я хотел бы проводить много времени, — тепло заливает тело. — я тебя люблю по-разному и в то же время как будто одним образом, — пауза. вновь тяжелый вздох. — я не знаю. я просто тебя люблю и все. чонгуку очень хочется накинуться на юнги с «почему ты раньше не сказал?», но… на подсознательном уровне он не чувствует протеста. не чувствует глубоких возмущений, мол, столько времени зря потеряли. а что они бы успели сделать? встречаться на расстоянии? тратить время друг друга, даже не зная, вернется ли юнги обратно после выпуска? даже сейчас чонгук не уверен, что им стоит встречаться, но не рассказать свои чувства в ответ он не может — юнги заслуживает честности, даже если ее и не требовал. — какое прекрасное стечение обстоятельств, — чонгук не может удержаться от промаслившей голос нежности, — у нас мэтч. я тебя тоже люблю. кажется, с самого основания вселенной. юнги сначала ничего не говорит, затем — тоже. только смеется долго. очень долго. непривычно долго. наверное, не зря он так редко смеялся до этого. чонгук сохраняет в себе каждую секунду, поглощает ее с завидным упорством. чужой сочащийся свет — одна из причин, чтобы жить. недели, месяцы слетают календарными номерками. они с юнги иногда затрагивают тему со странным «ты бы хотел, чтобы я остался?», но никогда долго не разговаривают, хотя, наверное, стоило бы. но чонгук не уверен, что им стоит торопиться. зачем спешить строить то, в чем может не быть потребности? ведь «любить» не равно «привязать к себе». чонгук будет любить юнги любым: свободным, занятым, далеким или близким. чонгук любил бы юнги даже тогда, когда бы знал, что у мина — не получается.я сделаю тебя бессмертным для всего человечества —
на несколько долгих мгновений,
покажется ли тебе адом такое существование?
поиск света там, где его уже никогда может не быть. тебя же поглотила
очень-очень древняя черная дыра.
кажется, что эти чувства были с ним всегда. с самого основания вселенной. как бы пафосно это не звучало. юнги не возвращается после выпуска сразу — и чонгук об этом знает заранее, поэтому не расстраивается слишком сильно. скучает — да. скучает — неимоверно. но все равно на сердце — легкость. они решили жить так, словно после признания ничего не поменялось. только их общение стало ближе, хоть и не сильно участилось. иногда чонгук просыпается весь мокрый и запыхавшийся (словно стометровку бежал) от слишком реалистичного видения, где упорно целует юнги, сжимая ладонью заднюю часть шеи. никто и не говорит, что это не мучительно — любить кого-то на расстоянии. хоть безответно, хоть взаимно — не имеет значения. требуется несколько долгих и бесконечно быстрых лет, чтобы юнги уже с кучей чемоданов докатился до кореи, дав отмашку в виде долгого разговора о том, что если бы не чоновские слова, что юнги ему нужен в форме «я хочу, чтобы ты остался», вряд ли мин в жизни сказал о чувствах так легко и скоро. вряд ли бы вообще приехал, потому что частично решение уехать в париж связано и с неразберихой в голове насчет чувств к несовершеннолетнему подкидышу, которого приволок с собой непутевый брат. к глотке подкатывает желчь, но не потому что сейчас случится что-то плохое или грустное. чонгук с волнением летит встречать человека, о котором не переставая думал столько лет. чонгук не знает, как и каково целовать юнги на самом деле. он много чего не знает. не знает того, что могли бы делать или делают другие парочки, а ему даже ни разу в голову не приходило. читают вместе комиксы? разрисовывают друг другу тела? не знает, каково это — писать странные, сентиментальные и постыдные в своей сопливой искренности сообщения. может только постыдные. чонгук не представляет, что они могли бы делать с юнги как состоявшаяся пара. но юнги ему говорит с ласковой улыбкой, кладя руку на заднюю часть шеи (зеркаля все сны) и выслушав до этого все опасения, страхи и желания, что мучали чонгука целых семь лет, на протяжение которых он не переставая любил (даже если и казалось, что то — не любовь): — чонгук-а, мы со всем разберемся. первым шагом в этом становится то, что чонгук узнает, как и каково целовать юнги.я умираю и рождаюсь в тишине,
холодные облака межзвездного газа — мой пепел.
я рождаюсь и умираю, умираю и рождаюсь,
горю и гасну, сжимаюсь и расщепляюсь,
отдаюсь и забираю, притягиваю и пугаю —
все это моя суть, которой я страшусь и дорожу,
я ведь очень-очень древняя черная дыра,
что не помнит ни одну свою прошлую жизнь,
но подсознательно стремится стать космическим фениксом,
чтобы побыть звездой еще раз.
кажется, что эти чувства были с ним всегда.
с самого основания вселенной. как бы пафосно это не звучало.