Четвёртое июля Иваизуми Хаджиме

Иваизуми нервно крутит в руках стаканчик с шипящей в нём газировкой. Толпа гудит на английском и всё вздыхает в ожидании кульминации фестиваля. Он в Калифорнии уже больше года. Звучит немыслимо, пусть и правда; время, проведённое в США, для него одновременно утекало немыслимо быстро и тянулось дольше, чем вообще существует Земля. Штат медленно погружается во тьму. Иваизуми делает глоток колы — выпивать совсем нет желания. С характерным свистом в небо поднимается крохотный огонёк, на фоне тёмной пелены светящийся ярче звёзд. Хаджиме замирает, задерживая дыхание; красочно взрывается первый фейерверк. Он медленно расслабляет брови и сжатые губы плавно вытекают в улыбку. Иваизуми глядит завороженно зелёными глазами на цветастую россыпь крохотных огней-светлячков. Несомненно, фейерверки — самая магическая часть этого дня. Патриотические песни и выступления есть во всех странах, тут Хаджиме поразить сложно, разве что масштаб парада заставляет удивлённо распахнуть веки, но не более того. Чувство счастья и радости вообще стали какими-то пресными с момента, как Иваизуми сюда приехал. Неделя за неделей чувство эйфории растворялось в атмосфере штата, оставляя позади японские привычки и заставляя приноровиться к здешней части света. Учёба была такой же обычной, как и в Японии, если не считать смены языка. Новые люди, пусть и стали новым глотком воздуха, заменить его близких всё равно не могли. Тем более тех, от чьего отсутствия на Хаджиме накатывала особенно тяжёлые тоска и печаль. Не отрывая глаз от нового всплеска фейерверка в красно-синих цветах, Иваизуми пару раз моргнул и две слезы быстро сорвались с ресниц, скатываясь по смуглым щекам. Он взрослый и справится — факт. Любой человек будет испытывать желание вернуться в родное место к любимым, когда переедет в чужую страну — тоже бесспорно. Но это всё потом, а сейчас ему одиноко. Грустно. Хаджиме снова поджимает губы. В грохоте взрывов ему чудится, что знакомый голос мягко зовёт: «Ива-чан!»… Иваизуми быстро оглядывается по сторонам, но нужных ему лиц не видит. Взгляд его возвращается к небу. Сердце щемит. Снова, уже чуть громче, слышится улыбчивое: «Ива-чан!». Хаджиме вновь хмурится и трясёт головой, словно пытаясь вытряхнуть из головы гнетущие воспоминания и просто наслаждаться происходящим. Слёзы продолжают течь по его лицу, срываясь с подбородка и теряясь где-то в зелёной траве. На третий раз он точно понимает, что это не его скучающее воображение. Ойкава обнимает его со спины, обвивая руки вокруг тёмной шеи, и в этот раз верещит прямо в ухо: — Ива-чан! Иваизуми вздрагивает и едва поворачивает голову, чтобы взглянуть на него, но Ойкава его прерывает. — Потом. Давай фейерверки досмотрим. Хаджиме кладёт свою ладонь на руку Тоору, оглаживая её, и невольно замечает: он стал сильнее. От Ойкавы веет аргентинским теплом, свободой и жарким, почти пепелящим солнцем, а ещё потом и самым обычным, человеческим запахом Ойкавы Тоору. Ярко сияют завершающие ноты салюта, прежде чем небо снова погружается во тьму, едва нарушаемую редкими крапинками-звёздочками. Иваизуми выбирается из цепких рук и оборачивается, искренне удивлёнными глазами глядя на самодовольное лицо напротив. Ойкава лыбится, как дурак, и Иваизуми улыбается в ответ ещё шире. — Вот ублюдок, — усмехается он совсем по-доброму, и они снова сливаются в объятиях. Хаджиме держит его крепко-крепко и прячет лицо в широком плече. Разница в росте теперь ощущается чуть весомей. Тоору с нежностью оглаживает его спину. — Ива-чан, ты там что, плачешь? — Ойкава спрашивает с усмешкой, и Иваизуми отрицательно машет головой, стирая последние слёзы об ойкавскую футболку. — Вовсе нет, — он усмехается, будто ему поверят. — Как ты тут оказался, Дурокава? — Прилетел поздравить с днём рождения. Немного с опозданием, но я с подарками! — Как ты меня нашёл в такой толпе? Ты один летел? Почему ты мне не сказал, ты- — Ива-чан, я тебя даже на другом краю света найду. Ты в окружении счастливых людей казался депрессивным и грустным пятном. Я не мог не поднять тебе настроение! — Тоору, я скучал. Иваизуми больше не плачет, но голос его на этой фразе вновь начинает беспокойно дрожать. Ойкава вздыхает, и его чрезвычайно взволнованное лицо чуть успокаивается. Он улыбается уголками губ и смотрит вниз из-под длинных ресниц. — Я тоже невероятно скучал, Ива-чан. Они сталкиваются губами, и на душе Иваизуми будто взрывается новый залп фейерверков. Губы Ойкавы мягкие и немного влажные, а его собственное дыхание, когда они едва отрываются друг от друга, опаляет их, как солнце с утра нагревает калифорнийскую почву. Оторваться всё равно приходится. Хаджиме упирается своим лбом в лоб Тоору и, прикрыв глаза, шепчет: — Вот надо же было дождаться конца фейерверков… Никакой романтики с тобой. И смеётся. Тоору игриво цокает, сдерживая смешинку. — Будто бы ты всю свою жизнь был самым романтичным человеком на Земле. — Я? Да, конечно. Ты просто не знал. Они едут к Иваизуми в квартиру в заказанном Убере. Он хотел прогуляться до дома пешком после того, как разойдётся большинство людей, но оказалось, что Ойкава к нему помчался прямо с чемоданами, поэтому пришлось за повышенную цену вызывать машину. Поднимая сумки Тоору к себе на этаж, Хаджиме даже не ругался. Он лишь надеялся, что Тоору останется с ним.