Easy in Theory

Словно во сне, Чуя проходит в «Старый Свет». Этот бар всегда был для него домом вдали от родительских стен, гаванью покоя, где Чуя мог найти свои друзей и (что, возможно, важнее всего) нескончаемые запасы вина. Однако, в этот раз знакомой ему сцены не достаточно, чтобы избавиться от чувства живого сна, в котором он оказался. Последние дни подкосили его, оставив в едва живом состоянии. Дазай никогда не встречался с Мицуру. Он нравится Дазаю. Мир сошел со своей оси. По крайней мере, как только он входит в бар, Чуя ощущает букет знакомых ему запахов. Сладости алкоголя, пива, никотина, горелого хлеба — Стоп. При его внимательном взгляде на бар, глаза Чуи мгновенно находят Альбатроса. Слава Богу, что он рядом. Сердце парня сжимается от знания, что его друг рядом, посылая теплую волну уверенности: если Альбатрос в «Старом Свете», то он будет в порядке. У него есть человек, который всегда будет ждать его. Его лучший друг стоит за барной стойкой, приводя в порядок волосы выпрямителем, который точно принадлежит Липпманну. Чудак, думает Чуя, но не самое чудное, что можно ожидать от Троса. В нескольких шагах Айсмен перебирает бутылки, сортируя их по цветам, между его губ вставлена дымящаяся сигарета, несмотря на знак «курение запрещено» перед сценой. Не то чтобы ему не говорили перестать курить, но, в любом случае, «Старый Свет» – бар Айсмена. — Эй, что здесь произошло? — говорит Чуя, продвигаясь ближе к друзьям. Почему он опять чувствует запах горелого хлеба? Это место не чертова пекарня. — Тостер сломался, — сказал Альбатрос. Чуя поднимает в удивлении бровь. — Ха, и что дальше? — Я захотел тостов и одолжил у Липпманна выпрямитель, — поясняет Альбатрос. Чуя противится поверить в слова Троса, хотя внезапно замечает слабый запах подгорелого сыра – выражение лица Альбатроса говорит само за себя. Он надул губы, будто бы в этом была вина Чуи, что именно он не справился с инструментом. И вправду, какова наглость. Нахмурив брови, Чуя переводит взгляд на Айсмена. Тот смотрит в ответ и качает головой. — Не переживай, — говорит он, будто их лучший друг не использовал выпрямитель, который был приобретен черт-пойми-где, чисто в экспериментальных кулинарных целях. Чуя проверяет Альбатроса — тот пристально следит за реакцией рыжеволосого, засунув руки в карманы, следя за тем, чтобы слова его следующего вопроса были однозначно понятны. Просто на случай, если это сон наяву, знаете ли. — Спрошу еще раз, — говорит он. — Что происходит в этой жалкой пародии на «Мастер Шеф»? — Сначала он попробовал плиту, — объясняет Айсмен ровным голосом. Он придвигается ближе к Чуе, небрежно гася окурок в переполненную пеплом и сигаретами пепельницу. — Твой друг дважды чуть не сжег это место дотла. Сдерживая комментарий о том, что он сомневается, что у них в клубе есть пожарная сигнализация, Чуя щурит взгляд. — Знаешь ли, он тоже твой друг. — Только не тогда, когда он ведет себя как идиот. — Я тебя слышу! — вмешивается Альбатрос. — А Лип знает? — интересуется Чуя. Бровь Айсмена вздергивается. — А ты как думаешь? — Думаю, нам нужно обналичить деньги до того, как он появится, похороны стоят дорого. Фантастика. Просто чертова фантастика. Альбатрос злобно прищуривается, от чего его глаза похожи на черные бусины. — Эй, коротышка. Почему ты сегодня такая стерва? — Еще раз назовешь меня коротышкой, и я вправлю тебе язык этой штукой. — Словив себя на резкости, Чуя замирает. Его реакция была слишком быстрой — как туго натянутая стрела, которая наконец выстрелила, направляя гнев в неверном направлении. Когда Альбатрос поднимает брови, намекая о его стервозном поведении, Чуя опускает плечи. Он делает глубокий вдох, проклиная Дазая за свой поступок. — Ничего не случилось. — врет Чуя, усаживаясь на барный стул. Затем он прислоняется головой к поверхности барной стойки, его прижатая щека горит на лакированной глади стола. Ему нужно выпить. Сейчас. Тот, кто говорил о вреде алкоголя после пяти вечера, никогда не имел дела с парнями. С глупыми, паршивыми парнями и глупым паршивым враньем. — Чуя? Нам обязательно осторожничать рядом с тобой? Сомневаясь, что Трос может уговорить Айсмена осторожничать, и особенно со взрослыми, Чуя устало стонет. — Забудь. — Что случилось? — Ничего. — Я – твой лучший друг. Не ссы мне в уши и не говори, что это был дождь, — ухмыляясь, отвечает Альбатрос. — Тебе не занимать изящности, Трос. — Выкладывай. Чуя устремляет взгляд в потолок. — Это… Дазай. — слабо промолвил Чуя. Он мягко кладет голову на скрещенные руки, уложив подбородок на предплечья. Альбатрос хмурится. — Что он сделал? Задав вопрос, он откладывает в его сторону выпрямитель и ломтик хлеба. Чуя отказывается воплотить замыслы лучшего друга, и Альбатрос выбывает из кулинарного конкурса, присаживаясь ближе к Чуе. Он бесцеремонно усаживается на стул, будто его мозг принимает решение о действии быстрее, чем его конечности получают команду на действие. У Альбатроса всегда была такая манера, одновременно быстрая и неуклюжая, как если бы он слишком быстро стал высоким, и ему никогда не хватало терпения научиться грациозно двигаться. Это всегда напоминало Чуе о неугомонных щенках, и он никогда не мог сдержать улыбки. Даже сейчас. — Поделись с нами, — приободряет его Айсмен, располагаясь рядом с Чуей. Другой его друг — полная противоположность Альбатросу — тихий и грациозный. Всегда готовый на преступление, которое никогда бы не было раскрыто. — Если кратко, Миччан и Дазай все это время за моей спиной притворялись, что были в отношениях. Челюсть Альбатроса падает. — Что?! — Понятно, — говорит Айсмен, поднимаясь на ноги. В его голосе отражается готовность к войне, пока он направляется к винной полке. — Рассказывай с самого начала. Я налью тебе бокал вина. Чуя одаривает его улыбкой, зная, что вино от Айсмена является знаком самой сильной привязанности, на которую способен его друг. Очень, очень мало людей имели честь получить напиток от Айсмена. Он рассказывает все, что случилось за последние двадцать четыре часа — удар, поцелуй, ссора. Поцелуй вновь. Он пролистывает воспоминания в его личном дневнике, разыскивая гнев, когда он находит только глубокую, непоколебимую любовь, искаженную предательством. Как же легко он поверил Мицуру и Дазаю. Как же глуп он был в тот момент. Но, самое безумное во всей ситуации является желание Чуи услышать хотя бы от кого-нибудь, что в произошедшем нет ничего страшного, и что он может пойти к Дазаю с признанием о всех тех разах, когда он желал поцеловать его. Воспоминание о длинных руках, прижимающих его тело к холодильнику, заставляет кровь петь, даже если это неправильно. Тем не менее, когда он говорит вслух «они мне не сказали», с его сердца резко срывают пластырь, и его голос ломается в низкий, злобный гул. — … И я не зол, что они ломали драму с отношениями или что-то в этом роде? Кому какое дело. — Тяжело вздохнув, он делает глоток вина. — Я лишь хотел быть в курсе. Альбатрос наклоняет голову вбок, его очки сползают вниз. — Тебе не понравится, что я сейчас скажу. — Говори. — Дазай – парень, которого ты знаешь пять минут из своей взрослой жизни. И мы знаем, у тебя к нему не озвученная влюбленность с пеленок. Мы знаем, он твой жених с детства и все такое. Понятно дело. Знаешь ключевое слово во всем, что я сейчас сказал? Чуя отрицательно качает головой, его губы застыли над бокалом. Это уже третий, но он все еще болезненно трезв. — Друзья? — Детство, — вмешивается Айсмен, легко раскручивая в руках зажигалку. — Теперь ты взрослый. Очевидно, тебе нравится Дазай, и ты любишь свою сестру. — К сожалению. — Достаточно, чтобы простить их? Чуя вновь качает головой, не зная лучшего ответа на вопрос. Это прекрасный вопрос. Может, если бы он и Дазай прекратили целоваться и обсудили все как нормальные люди, которые сначала вываливают все друг на друга и только потом проговаривают все, что накипело, то у него бы был более четкий ответ. — Конечно, — шепчет он, двигаясь на месте. Ему не сидится из-за его нерешительности. — Я в ярости, но это не убийство или что-нибудь похуже. — Могло бы быть, если мы прикончим его, — говорит Альбатрос. — У меня в багажнике лежит лопата, думаю, мы можем свалить всю вину на того надоедливого старика. — Ага, только Нацуме-сана не трогай. Альбатрос игнорирует его ответ. — Точно. Мне нравится этот кот. Тогда можем заблокировать их номера. Пусть Миччан тебе в ноги упадет. — Не так драматично, но и общественно приемлемо, — соглашается Айсмен. На мгновение Чуя обдумывает эту идею. Он может принять предложение, потому что Альбатрос и Айсмен слишком редко разделяют одно и то же мнение. Возможно, его миру приходит конец. Но правда в том, что Чуя не знает, чего он хочет. — Может? Просто я— правда, может, я надумываю? — спрашивает он тихим голосом. Но ему не дали закончить свою мысль. Когда Айсмен ткнул его по загривку, не слишком сильно, но достаточно понятно, чтобы передать основный его посыл, Чуя носом упирается почти до дна его бокала. — Ауч?! — Не вынуждай нас звать Дока, — сурово отвечает Айсмен. — Ага. Не говори тупостей. Несмотря на повышенный тон в голосах его друзей, Чуя слышит: «твои реакции всегда имеют ценность. Они всегда попадают в цель». Чувство уверенности в себе вновь туго затягивает узел в его горле, и он задыхается от нахлынувшего желания заплакать. Не из-за Дазая или Мицуру или трехчасового сна за последние три дня, но из-за благодарности к его друзьям. Он никогда не думал, что его друзья так быстро соберутся вокруг его боли. Он даже не думал о просьбе помочь. — Вы просто ужасны. Я же просто сказал. — тихо проговорил Чуя, задерживаясь губами над бокалом. Спасибо вам, подразумевает он своими словами. — Думаю, просто не хочу видеть этих двоих. — Ха, дело то простое, — предлагает Альбатрос, хлопая Чую по спине. — Мой диван – твой диван. Будет весело. Искоса взглянув на Айсмена, чтобы убедиться, что у того больше нет в запасе лечебных ухищрений, Чуя обдумывает предложение. Его губы задерживаются на холодном бокале, пока в его голове проигрывается идея провести пару дней на диване. В крохотной квартире Альбатроса всегда играет громкая музыка, туда всегда заходят люди ради импровизированной вечеринки, но, может, именно там ему и нужно отвлечься. Ему нравится Дазай. Он нравится Дазаю. Будь на моей стороне. Тебе не обязательно быть громким, просто будь там. Он уважает то обещание, однако сейчас ему нужна пауза. — Знаешь что? — говорит Чуя. Он улыбается. — Спасибо, Трос. Твой диван звучит прекрасно.

—

Дазай Осаму поцеловал любовь всей своей жизни, Накахару Чую. Странно даже подумать об этом. В начале это казалось невозможным. Чуя слушает альбом The 1975 в цветных голографических наушниках, спрятав руки в карманы винтажной кожаной куртки. Дазай прокрастинирует до тех пор, пока тревога не доведет его до рвотных позывов, и слушает подкасты, потому что не может уснуть. Чуя щеголяет в облегающих кожаных брюках, которые идеально сидят на нем, позволяя другим наслаждаться видом его ягодиц, испытывая возросшую в нем уверенность от выпитого бокала красного вина. Чуя исполняет песни в группе Альбатроса. Дазай всегда топил свои чувства в стакане виски, выбирая девушку из толпы, чтобы облегчить натянутый в животе узел и ощущение того, что он — лишь человеческая оболочка. Дазай всегда любил, ненавидел, испытывал обиду на своего лучшего друга, но его никогда по-настоящему не привлекал ни один парень, кроме него. Но, больше всего, Дазай Осаму считал, что оставил свою влюбленность в Чую позади. Очевидно, он был неправ. И посмотрите на него сейчас: он проделал великолепную работу, поставив под угрозу существование их дружбы. Он такой идиот. Его руки пронизывает дрожь, пока он открывает сотую пачку сахара и насыпает ее в кофе. Потерявшись в своих мыслях, он забывает сделать свой обычный заказ – латте с двойной порцией ванильного сиропа и сливками – и вместо этого получает американо. Американо, который посыпает ванильной пудрой и сахаром, все равно будет горьким и разбавленным водой, потому что он не сможет вынести еще одного разговора с бариста без желания опустошить и без этого пустой желудок. Он – Осаму Дазай, и он предал друга. Лучшего друга. Единственного парня, которого он любит. Распробовав кофе, он морщится от неприятного вкуса во рту. Он спешит к стойке с сахаром, берет горсть пакетиков, прежде чем вернуться к занятому столику. Это просто отвратительно. (Прямо как жизнь без Чуи.) — Американо, — слышит он, вернувшись на место. — Это заказ Чуи. Брюнет почти больно усмехается с комментария. Конечно же именно Мицуру пришла совместно разобрать учебные дела в кафе и уже ждет его за столиком. Она открывает ноутбук и аккуратную лиловую тетрадь с записями, и Дазай присаживается рядом с ней. Она оставила один стул свободным в надежде, что Акико или Рампо присоединятся к ним — в тихой мольбе, что друзья без лишних вопросов смогут стряхнуть неловкость между ними. Оставить позади одержимость к Фудживаре пошло на пользу Мицуру, подмечает Дазай. В отличие от него самого, она правда спит. И он не станет говорить ей прямо в лицо, но он мог бы найти ей кого-нибудь получше. Одасаку, может быть. — Бинго. Хочешь попробовать? — протягивает Дазай, Мицуру отрицательно качает головой, на что Дазай ментально выругнулся. — Мудрое решение. Вкус Чуи отвратителен. — Это было специально? Спрашивает ли она из-за того, что он лишен нормального сна или потому, что его сердце разбито? Серьезно? — Конечно нет. На вкус просто ужасно. — И ты все еще помнишь его обычный заказ и его Саму. — Она проводит рукой по всему лицу. — Боже, не могу поверить, как раньше не заметила. Теперь это очевидно. — Правда? — глухо спрашивает он, притворяясь, что от ее слов он не чувствует себя идиотом. — Ты что-нибудь слышал от него? Дазай вздрагивает от вопроса, который застал его в расплох, и он уговаривает себя в том, что от этого ему небольно. А разве он должен что-то услышать от него? Она сама хотя бы что-нибудь услышала? — Господи, как же он любит драматизировать, — шепчет Мицуру, когда Дазай смотрит на нее в ответ без тени эмоции на лице. — Он написал, что он у Троса, и сам он в порядке, просто не хочет с нами разговаривать. Мне кажется, ему нужно время, но от этого я все равно чувствую себя паршиво. Дазай задается вопросом, держится ли она за их общие с воспоминания лишь ради того, чтобы убедить себя, что она просто была плохой сестрой, которая по незнанию встречалась с влюбленностью его младшего брата. Кстати, она была не только плохой сестрой. Дазай знает об этом. Вопрос в том, осознает ли этот факт она сама? В конце концов, сейчас ей приходится одновременно иметь дело с разбитым сердцем и братом, который не разговаривает с ней. — Понимаю, — бормочет он, — мне самому плохо. — Я заметила. Сердечные терзания тебе не к лицу. — Неправда. Мне все к лицу, — он торжественно поднимает чашку перед Мицуру, делая глоток кофе. На вкус напиток просто мерзость, но он надеется, что его каменное лицо одурачит ее. — Это мое личное, чарующее проклятие. Лгун. Знаешь, что тебе к лицу? Взгляд Чуи, словно ты был больше, чем просто другом для него. То, как он смотрел на тебя, словно в последний раз. — Ты знаешь, что именно не идет твой очаровательности и привлекательности? Чертово вранье. — Оставь меня в покое, Миччан. — Ты нравишься Чуе. Его брови нахмуриваются. — Ох, я уверен, Чуе нравится идея быть подальше от меня, — предлагает он. — И это нормально. Одасаку нужна помощь с лекцией, поэтому я займу себя. — Ты игнорируешь проблему, — отвечает она. — Не дай ему вновь исчезнуть. Любить моего брата в действительности задача не из легких, Осаму. Он просит ровно столько, сколько сам в силах отдать — это абсолютно все. Он верный, честный, заботливый, но взамен просит того же. Он весь в отца. Он недовольно цокает. — Прости конечно, но я здесь не для того, чтобы слушать, как ты нещадно критикуешь своего брата. — Я не критикую. — И, в любом случае, уже позд— Его действия вызывают у Мицуру лишь усмешку. — Это не так. Я лишь хочу сказать, что он также понимающий. Он простит тебя. Слишком много истории связывает вас двоих. Ты не потерял его. И, Господь, не будет ли Дазай так добр, и поверит в это? Но искра надежды, вспыхнувшая их несколькими восхитительными поцелуями, ослабевает с каждым днем отсутствия Чуи в его жизни. — Я не знаю. — Дай ему время, если хочешь, но не сдавайся. — Мы проебались, Миччан. — тихо говорит он. — Да, сильно. Но он простит тебя. — Она одобрительно кивает, и Дазай не уверен, кого она хочет убедить; его или себя? — Ему придется.

—

Телефонные звонки вызывают у Сигмы панику. Он молится, что рабочие письма никогда не застанут его, потому что чаще всего в них нет ничего хорошего, и всегда затягивают его в воронку стресса. Работа в корпорации просто ужасна. Тем не менее, еще больше ему не нравится идея устраивать деловой телефонный разговор, пока он сидит на коленях своего парня. Парня, которого Сигма не видел несколько месяцев, потому что тот свалил в Россию разобраться в семейном бизнесе. Встречаться с фотографом — сплошной ад. Еще хуже встречаться с фотографом, чей лучший друг — главный стилист в «Смерти Небожителей» — Федор Достоевский, более чем преуспевающий выскочка. Край юбки задевает руки Николая, медленно пробирающихся вверх по бедрам Сигмы, которые покраснели от недавно оставленных синяков и отметин его парнем. Поставив звонок на громкую связь и все еще находясь на коленях Николая, Сигма шлепает его по руке перед тем, как раздается щелчок вызова. — Сиг? В мире моральных уродов Чуя единственный, на кого можно положиться. Он всегда отвечает после четвертого гудка, но сегодня ему потребовалось на один больше. Сигма задается вопросом, не является ли это дурным предзнаменованием. — Здравствуй, милый. — Что-то случилось? Я только что ушел со съемочной площадки. — Знаю. — Я все еще нужен клиенту? Что-то пошло не так? — Пауза. — Я проебался? Сигма глубоко вздыхает. Поправка: он надежный и тревожный. Николай прижимается носом к его щеке, вдыхая теплый воздух ему в ухо, и часть напряжения тает под его вниманием. Прикосновение придает ему смелости. Черт, на что он вообще тратит время? — Все хорошо, — отвечает Сигма. — Мне нужно, чтобы ты поехал в Париж. После минутного молчания, раздается глухой удар, будто из рук Чуи выпал телефон. Учитывая приглушенное ругательство, долетевшее до внимания Сигмы, видимо, это и произошло. — Погоди? Ты прикалываешься? — Вовсе нет. — Сейчас? — Ну не прямо сейчас, но …. — Привет, Чуя, — вмешивается Николай, чтобы быть ближе к телефону Сигмы. — Мы на громкой связи. Ты отправишься в Париж вместе с твоим ассистентом. Скажи "да"и побыстрее, хорошо? Мы немного заняты. Безумно, как его парню удается бесцеремонно вмешаться в любой разговор, и как Сигма позволяет этому происходить. — Сигма… Николай с тобой? — Нет, у него секс-кукла с моим голосом, — говорит Николай. — Если бы была возможность, я бы бы не прочь приобрести такую, — бормочет Сигма в ответ ради отвращенной реакции Чуи. — Фу. Замолчи. — рычит рыжий. — Не знал, что Ник вернулся. — Санкт-Петербург стал скучным. — Оу, ты прелесть. Ты скучал по Сигме. Ник легко кивает, его рука сжимает бедро Сигмы под юбкой. — Зришь в суть. — Но это не суть звонка, парни. Чуя, прости, что выворачиваю все с ног на голову, но войди в мое положение. Клиент запросил твою команду, и я подозреваю, твое имя было приоритетным, поэтому мы не можем отказаться. Пожалуйста, не отказывайся. — Что, если я откажусь? Вот черт. — Умолять я не стану, — поясняет он. Аккуратно, но достаточно настойчиво. Что также является ложью. — Я думаю, станешь. К сожалению, к тебе я слишком мягкосердечен. — проговаривает Чуя с победоносной ухмылкой на лице. — И в чем моя задача? — Федор, — осторожно отвечает Сигма. — Хах? — Дизайн и производственная часть полностью курируется Небожителями, вот почему я думаю, что мы все в курсе, кто предложил твою кандидатуру. Это вновь старая нью-йорская команда. — Сигма слышит, как на другом конце провода дыхание Чуи замерло, и Николай улыбается. В нем нет и следа на нетерпеливость, но каждый толчок нарастающего возбуждения по его ягодицам только усугубляет положение Сигмы, заставляя его желать прервать разговор, прокатится бедрами по телу его парня и забыть об этом мире. К несчастью, капитализм еще большая жадная сука, чем является он сам. — Смотри. В Париже будем мы с Ником, ты и Федор, всего на неделю. И если у тебя нет планов, ты бы сам мне сказал. — Ну… сейчас я переживаю кое-что драматичное. — Он тяжело сглатывает. — Я поцеловал друга из моего детства. Удивленно, Сигма бросает взгляд на Николая. С долей злобной насмешки его парень смотрит на него с блеском в глазах. Глаза Ника прекрасны и бледны, но Сигма усвоил одну важную вещь: при определенных условиях он может съехать с катушек. И сейчас его взгляд кричит о неподдельной заинтересованности в новостях Чуи. Это добавит пикантности в их дело. — Звучит как ужасное решение, — тихо отвечает Сигма, — можешь рассказать мне на борту самолета. — Почему я думаю, что вы принимаете чью-то сторону? — Бред, — выдает Сигма. Он точно встает на сторону того, кто не делает Чую несчастным. От части ему не нравится реакция Чуи, который прикидывается, будто бы размышляет над уникальным рабочим предложением. Он не может понять этого. «Смерть Небожителей» – отличный шанс, что получить больше публичности в мире моды, что не будет лишним его команде, и Париж? Тут даже думать не нужно. К тому же Чуе нравится работать с Федором. Его видение стиля и моды соответствует представлениям Чуи. Единственное, что на личном опыте понимает Сигма, это то, что он слишком много раз ловил многозначительные взгляды этих двоих, больше, чем его здравая часть может запомнить. Это все равно что узнать, что мама и папа трахают друг друга глазами; неудобно, странно и травматично настолько, что он бы предпочел похоронить эти воспоминания в самых темных уголках своей памяти. — Могу ли я поговорить с отделом кадров? — огрызается Чуя в ответ. — Я думал, ты можешь понять меня. — Я могу. Я самый понимающий босс, и я люблю тебя, поэтому и говорю, что тебе нельзя упустить этот шанс. — Со вздохом Сигма удобнее устраивается на коленях Николая. — Просто скажи «да». В таком случае ты сможешь вернуться к своему лучшему другу, а я достану тебе билет на самолет. — Имеешь в виду, что можешь вернуться к тому, чтобы тебя вечно грязно эксплуатировали на рабочем месте? — Сигма лишь усмехается в ответ. Самое время закончить разговор. — Это означает «да»? — Забронируй мне номер в отеле. Самый классный. И купи мне выпить, — говорит Чуя. — И мы договорились.

—

Наступил понедельник, и Чуя не виделся с Дазаем уже неделю. В его входящих наплыв неотвеченных сообщений Мицуру, неважно, сколько бы она не просила серьезно поговорить о произошедшем. Он лишь написал ей, что жив, потому что он не настолько жалок, и он не ненавидит ее, ведь она не знала, но больше ничего. У него просто нет сил на это. У него нет никакого желания говорить с кем-либо до тех пор, пока первым делом не разберется с Дазаем. Все усугубилось настолько, что он никак не реагировал на фотографии Арахабаки в семейном чате. По крайней мере, Мицуру не заявилась в «Старый Свет», что одновременно выводит его из себя и успокаивает. Он не хочет видеть ее, но ему нужно прояснить все хотя бы с сестрой. Он дает себе обещание, что так и сделает. Шаг за шагом. Но сейчас, Чуя делает глубокий вдох перед тем как повернуть ключ в двери его квартиры. Собственный дом ощущается чуждым. Он снимает обувь, оставляет вещи в генкане рядом с зонтом, позволяя полностью осознать: он дома. Дазай тоже где-то здесь. (Были бы эти стены домом без Дазая?) Он оказывается в квартире, словно ничего не изменилось, даже несмотря на то, что все едва осталось прежним. У Чуи есть возвратный билет в Париж на два дня и тяжелый камень, давящий на его душу. Само жилище не изменилось за почти восемь дней его отсутствия, хотя часть отчасти он ожидал этого — что глупо, считает он, ведь нет ни единой причины для того, чтобы за восемь дней его дом визуально изменился. Но суть в том, что он изменился сам. Его отношение к Дазаю изменилось. — Привет, — зовет он, бросив сумку на пол. Не проходит и секунды, как Дазай приходит к нему из кухни. Брюнет игриво дергает край бинтов, просовывая указательный палец правой руки под материал, прикрывающий левую ладонь. В состоянии нервозности он всегда мучает свои бинты, будто иначе он может физически повредить себя. Он одет в просторный розовый свитер с принтом тираннозавра, пытающимся открыть холодильник, мешковатые джинсы и свободно обмотанные по его телу бинты. Нахлынувшее ощущения комфорта и покоя манит Чую в объятия, но тому приходится сдерживать себя. — Привет. Думал, что останешься у Альбатроса. — Я написал тебе, — отвечает Чуя. — А, да. Я увидел твое сообщение. Я взял нам еды на вынос, — проговаривает Дазай с намеком улыбки на лице. Но радость не отражается в его глазах, темно-карих впадинах на лице, лишенных внутреннего света. — И я убрался — ну, как сказать, убрался в порыве стресса, если быть честным. Но, ожидал, что ты останешься у кого-нибудь еще. Его беспечный тон неприятно дергает все струны сердца Чуи. Сам факт того, что Дазай из тревожности убрал весь дом… — Осаму, все хорошо, — нежно отвечает Чуя. — Я справлюсь, со временем. Глаза Дазая распахиваются, когда едва заметная вспышка удивления проскальзывает в его взгляде. — Ох. — Ох-что? — Ты назвал меня по имени. Чуя тяжело сглатывает, концентрируясь на ощущениях на языке, вместо слов, которыми его вот-вот стошнит. Ода прав. Ему нравится Дазай, он использовал его имя до конца их гребанных жизней. — Ты что-то сказал о еде на вынос, — сменяет тему Чуя, отмахиваясь от комментарий. — Ну так, что ты взял для нас? Вопрос вызывает у Дазая улыбку, сердце Чуи сжимается при виде ямочки на его правой щеке. Боже, за последнюю неделю он почти забыл, насколько красив Дазай. Чуя инстинктивно улыбается ему в ответ, как если бы они вообще не ругались. Как если бы он не лгал ему, а Чуя не назвал его недостойным любви куском дерьма. И, пятнадцать минут спустя, наслаждаясь любимой едой из тайского ресторана, рыжеволосый осмеливается предположить, что они смогут все исправить. Не сегодня. И он может быть немного злым, пока не уедет в Париж. Но хочется верить, что все изменится к лучшему. — Знаешь, — тихо нарушает тишину Дазай. Он кладет в рот кусочек курицы, позволяя Чуе ожидать продолжения его мысли. — В самое первое лето в новой школе я пошел в футбольный клуб. Чуя почти подавился палочками от лапши. — Ты? Ты напился? — Удивительно, но нет. — Тогда ты сошел с ума, — с усмешкой заявляет Чуя. Дазай никогда не был спортивным человек. Он всегда был из тех, кто предпочел прогулять урок физкультуры. Он был из тех, кто использовал лифт до первого этажа. — Я надеялся увидеть Чиби на региональных. Но мы не прошли. — хмыкает Дазай, в его усмешке читаем след незримых шрамов. След, который дает о себе знать, но не оставил видимых знаков его присутствия. — Я отказывался плакать. Мы проиграли из-за недостаточной подготовки, но все же… ощущалось, что это моя вина. Мори-сан не разговаривал со мной неделю. — Уверен, что в этом виновата не только команда. Ты отстойно играешь в футбол. Дазай издает смешок. — Не суть дела. — Так в чем же суть? — В том, что я хотел увидеть тебя. И я бы сделал все. Не в силах подобрать подходящих слов, Чуя не сразу отвечает ему. Они, определенно, недостаточно старались. Оглядываясь назад, он предполагает, что было много способов не потерять связь; они слишком быстро сдались в постоянном ожидании большего друг от друга. Со временем их собственное существование интересовало больше, чем утерянная связь. Жизнь была быстрее их самих, и они не успевали за ее темпом. Но они хотя бы могли попытаться. И если он будет честным, то четкое понимание, что им стоило быть усерднее в своих стараниях, вызывает у Чуи желание удариться головой об стол. — Тогда ты бы мог отвечать на мои сообщения, — говорит Чуя, стараясь удержать свой тон нейтральным. — Ты постоянно был занят. — Да, был. — Даже когда у меня был день рождения в старшей школе. — А, да. Я не появился, да? — уточняет Дазай. Чуя кивает в ответ. Да, он не пришел. И Чуя прекрасно помнит об этом. Сама попытка пригласить его делала его глупым — рассказать всем, что Дазай придет, когда идиот не пришел. Еще хуже, Дазай едва отвечал на его сообщения, даже после дня рождения. Мори поздравил его вместо Дазая, оправдывая свой поступок занятостью мальчика вступительными экзаменами. «Знаете, Дазай-кун целится в исключительно эксклюзивную школу», сказал он, будто Чуе было до его экзаменов хоть какое-то дело. Но глубоко внутри, это всегда ощущалось как отговорка. Чуя всегда ценил, что у Дазая нашел новых, умных друзей в новой школе. Его лучший друг забыл о нем. — Мне жаль, что продинамил тебя тогда, Чуя. Мори навалил на меня дополнительными занятиями, — поясняет Дазай, подчеркивая голосом гласные, будто боялся своих слов. По крайней мере, для Чуи его голос ощущается свежей водой, пропитавшей сухую рану. — Я никогда не спал достаточно. Зубрежка, занятия после школы — я абсолютно уверен, что в десять лет никто не начинает утро с кофе, но я не мог отставать, я был гениальным ребенком. И все, что я знаю — я был обязан соответствовать этому стандарту. И ты все же мог не отказываться от меня. Дазай не говорит этого, но Чуя слышит. Эта мысль терзает его. Почему сейчас это должно иметь значение? — Мне жаль, Саму. — Но затем, когда Мицуру и я стали вновь общаться, ты был заграницей… и ты всегда был таким отстраненным ко мне. Я привык к этому. — Но ты встречался с кем попало, — говорит Чуя. Он ненавидит себя за свой обвинительный тон, перебирая лапшу в коробке. Дазай качает головой. — Неправильно. Я трахался с кем попало. — То же самое. — Нет, если обратишь внимание. Я никогда не считал это чем-то серьезным. Чуя сжимает палочки. Он ненавидит, как кипит кровь в его венах. — Ты прицепляешься к деталям. — А ты не слушаешь. — Ради всего святого, ты хочешь доказать свою правоту или что? — Моя правда в том, что я никогда не хотел чего-то серьезного, и ты прав. — говорит Дазай, переходя к сути дела, прежде чем они поссорятся. Вновь. — Ты прав. Я не сделал первого шага раньше, но я бы сделал его, если бы знал тогда, что знаю сейчас. Но знаешь, это казалось достаточным. Быть рядом с Чуей как друг. Оу. Приборы между его пальцев застывают в воздухе, сердце бешено колотится. — Дазай — — Я решил, этого было бы достаточно. — Затем на лице Дазая появляется улыбка, отчужденная, оглушенная болью сожаления, но все еще нежная. Темные пряди спадают брюнету на лицо, и он избегает взгляда рыжего, но Чуя может ощущать вкус правды в каждом его слове. — Поэтому, извини, Чуя. Чу-я. Только Дазай называет его так, осторожно растягивая звуки, как если бы он заботливо укреплял звучание его имени в своем сознании. Он проговаривает имя мягким, почти шелковистым тоном, переходящим в шепот, в этом весь Дазай. Настоящий, глубокий, скрытый Дазай. Именно его голос каждый раз находит путь под его нутро. Пытаясь успокоить учащенный пульс сердца в грудной клетке, Чуя цокает языком. — Черт. Все нормально. И мне тоже жаль, за все. — Окей. — Я просто хотел, чтобы ты рассказал мне о Миччан. Дазай делает вдох. — Я знаю, сам бы хотел. Чуя фыркает в ненависти на себя за все утерянное время. Он смотрит на лицо брюнета и любит каждый его сантиметр, но часть его все еще не может забыть о том, что Дазай лгал ему. Мицуру тоже. Она его сестра, черт возьми. — По крайней мере, у тебя есть объяснение, — рычит он, поедая лапшу. — Я так много придумал себе о тебе. И никогда не пытался сказать о своих чувствах, потому что боялся твоей реакции, и — это было тупо. И глупо. И я стал ужасно ревновать, потому что ты мне очень, очень нравишься. — Чуя изучает лицо Дазая, его взгляд смягчается от радостного веселья, вальсирующего в его глазах. Игривого, без оскала. — А ты еще та шлюха. — Чуя! — Признай же. Или ты забыл об инциденте с Сакурой? Дазай морщит нос. Тем не менее, Чуя предполагает, что Скумбрия помнит, как рыжий пинком столкнул его с дивана, пока брюнет дремал. — Тебе точно стоит двигаться вперед. — Ты обнял меня во сне и назвал меня Сакурой! Предельно спокойно Дазай не отвечает на его замечание. — Как я уже объяснил, мне снился сон о телешоу. — Конечно. — Смело с твоей стороны предположить, что я запоминаю имена девушек. Чуя ошеломленно раскрывает рот. — Ты — Ты такой засранец. В этот раз Дазай поднимает голову и одаривает Чую широкой, гордой улыбкой. — Благодарю! — щебечет он, и Чуя закатывает глаза. Он не может поверить … он влюблен в этого горе-факбоя. Он не может поверить, что любит этого мягкого сердцем засранца. Это все тот же парень, который встречался с его сестрой. Он предполагает, что Дазай — его типаж. У Чуи всегда была слабость к таким парням: трахну-твой-мозг-на-и-вне-кровати. В этом и кроется причина тому, что такие парни либо хорошие любовники, либо полное разочарование. Просто посмотрите на них. — Но я думал, что ты изменился ради Мицуру, — шепчет Чуя. Он правда так думал, Дазай стал бы лучше ради его сестры. Улыбка брюнета исчезает. — Для справки, я бы изменился для нее. Она заслуживает хорошего парня, и я люблю ее. — Он на секунду колеблется. — Я люблю ее так, как люблю Одасаку. Не так, как мне … нравится Чуя. Сердце Чуи щемит от услышанного. Нет от признания. Но на секунду он уверен в том, что слово ‘люблю’ застыло на кончике языка брюнета. — Так я тебе нравлюсь. — Да, нравишься. — И ты мне тоже нравишься, — говорит он, слабо и осторожно. Его щеки розовеют. — Ах. Точно. Я также уезжаю в Париж. Ему требуется мгновение чтобы понять, что сказал о Париже ради того, чтобы унять смущение, растекающееся по его шее, но получилось неправильно. Свет в глазах Дазай потухает, будто в них потушили свечу. Он хмурится. — Типа, ты сбегаешь в Париж, или …? — Нет, тупица — это по работе, на неделю. Я уезжаю через два дня. — Оу, окей. — с облегчением говорит Дазай. — Это здорово. Звучит как прекрасная возможность. Я буду скучать по тебе, думает Чуя. Он думает об этом, прежде чем остановить себя, несмотря на то, что все еще не уверен, заслуживает ли Дазай услышать его признание. Ему все еще нравится Дазай несмотря на их последнюю ссору. Более того, он хочет поцеловать его, несмотря ни на что. Чуя уклоняется от признания, легко прокручивая палочки в руках. — Я тоже так считаю. И когда я вернусь, мы бы могли… решить, чего бы нам хотелось? Может быть? — Мы можем пойти на «Cosmo Clock 21». Сердце Чуи барабанит по ребрам. — Чтобы что? Посмотреть на ночное небо? — Именно. — серьезно отвечает Дазай. Чуя старается не быть тронутым идеей о свидании, о котором всегда мечтал, и Дазай услышал его. — Мы посмотрим на ночное небо и классно поужинаем. И я устрою это все для Чуи.

—

Я погряз в дополнительной нагрузке.

Каким чертовым образом он должен был объяснить Чуе, что пропустил его день рождения, потому что был в больнице? Что он исчез за всех радаров из-за того, что Мори не мог сказать об этом вслух?

Он был ребенком.

Он хотел умереть.

Он все еще хочет этого.

Он —

—

Странно сидеть рядом с лучшим другом, которого недавно поцеловал. Сидеть рядом с Чуей за просмотром фильма в момент, когда пришло удачное время для постельной сцены — абсолютно новый уровень безумства. Теперь гордо носит титул факбоя. У него были и худшие ситуации. Бесстыдство — его второе имя. Большинство людей ненавидит его манеру безралично прыгать из отношений в отношения, никогда не перезванивать, флиртовать с теми же людьми, которых он успешно игнорировал — но теперь. Забавно, но он даже не может дышать рядом с Чуей, его тело немного перевозбужено идеей притянуться ближе к рыжему. Он не может думать ни о чем, кроме поцелуев. Он хочет, чтобы Чуя коснулся его — и не как друг. От вспыхнувшей в его воображении фантазии о большем во рту становится сухо. Вместо этого их тела разделяет подушка между ними, как будто бы она могла предовратить возникший момент интимности. Дазай не сводит взгляда с экрана телевизора, болезненно осозознавая каждый вздох в его легких. Блять, думает он, его щеки горят, а руки застыли на коленях. Он не уверен, куда ему стоит смотреть — на сцену, где актеры, очевидно, отчаянно трахают друг друга? На Чую? Что, если это будет подразумевать…? Блять. — Дазай? — Что? — отзывается Дазай словно на автопилоте. Чуя морщит нос. — Хотел спросить, все ли с тобой хорошо, раз ты выглядишь так, будто у тебя аллергическая реакция, но, плевать. — Хах, нет. Я в норме. Изобразить ухмылку на лице становится для него упражнением в самоконтроле, и Дазай абсолютно уверен, он заслуживает актерскую награду за эту игру. — Я переживал, что Чуе нельзя смотреть сцены для людей старше тринадцати лет. — Чего?! — Ну, типа — Он ехидно улыбается. — Потому что ты коротенький, как ребенок ~ — Я тебе покажу, кто тут коротенький! — О-оу. Даже не можешь дотянуться до меня своими коротенькими ручонками и ножками? — Хочешь проверить? Я тебе наваляю. — Ох, страшно~ Так же, как и навалял этому уроду Риичи? — усмехается он, сверкая глазами. Его слова звучат как вызов, как приглашение к действию. С дикой ухмылкой Чуя бросается вперед. Он бросает подушку на землю и тянется к бокам Дазая — пальцы изогнуты, как когти, целясь в нежные места, где, как он знает, Дазай наиболее чувствителен, готовый щекотать его до тех пор, пока он не проглотит свои слова и не взмолится о пощаде. Не то чтобы Дазай собирался умолять. Он отодвигается, упираясь спиной в подлокотник. Дазай хватает Чую за запястья, без особого энтузиазма пытаясь оттащить его, когда рыжий заползает к нему на колени. Его пальцы царапают бедра Дазая, кончики пальцев натыкаются на свежие бинты, но дрожь, сотрясающая брюнета, вызвана только тем, что он боится щекотки. Затем их взгляды встречаются. Переход от драки и к чему-то большему происходит незаметно для них обоих. Вместо того, чтобы бороться с Чуей, внезапно Дазай открывается ему. На это нет причины. Это просто случается. Дазай удерживает миниатюрное тело в своих объятиях, и их лица оказываются совсем близко. У них перехватывает дыхание, застывшее между губами. В мгновение, которое, кажется, тянется вечно, Дазай касается носом носа Чуи — почти спрашивая разрешения. Затем, задержав дыхание на расстоянии вытянутой руки от губ рыжеволосого, он позволяет Чуе схватить его за рубашку и потянуть вперед. Дазай обхватывает свободной рукой шею Чуи, прижимая его ближе, соединяя их губы — сокращая любое расстояние между ними, даже если его вообще не осталось. Их поцелуй один из «еще одна минута, еще один раз, еще один шанс». Чуя хихикает прямо в губы Дазаю, ошеломленный и тающий, как снег под летним солнцем. Он сдается от его прикосновений, наклоняя голову, и на этот раз в нем нет чувства голода, когда он покусывает нижнюю губу Дазая, заставляя брюнета неслышно вздохнуть. И он не может поверить в свою удачу, просто не может. Он не может поверить, что сидит, прислонившись спиной к подлокотнику, а Чуя сидит на нем верхом, и его руки обхватывают лицо Дазая, а губы целуют его рот. Нежный. Такой, такой нежный. Должно быть, это оно, думает Дазай. Он нашел это. Хорошая причина для того, чтобы прожить еще немного. И странно целовать Чую с неторопливой нежностью после всего, что произошло с ними. Странно, что у него есть время запомнить ощущения от прикосновений к рыжему, целовать его без до боли знакомой всепоглощающей нужды. В отличие от других случаев, любовь ощущается теплой и нежной — как утренний солнечный свет, заглядывающий в окно, невидимый, но присутствующий. Кончиком пальца Дазай обводит черты, которые он так хорошо помнит: нос Чуи, усыпанный едва видимыми веснушками, его приоткрытые губы, крошечную впадинку на подбородке. Он смотрит на него, и Чуя смотрит в ответ, почти ожидая; дыхание замерло, глаза открыты. Он замолкает под губами Дазая. В комнате так тихо, что Дазай может слышать биение их сердец и трепет ресниц. В тишине они звучат, как крылья бабочки. — Чуя — — Я не хочу ехать в Париж, — шепчет Чуя. Дазай чувствует слова, его палец все еще лежит на нижней губе Чуи. Влажные вздохи оседают на его руке. — Я хочу остаться здесь навсегда. — Он останавливается и, когда говорит, у него слегка перехватывает дыхание: — Я так скучал. Боже, думает Дазай. Я тоже. После того, как он провел всю свою жизнь в тоске по Чуе, теперь он с радостью провел бы месяц под мягкой тяжестью чужого тела. — Я тоже скучал по тебе. Но тебе правда стоит поехать, — шепчет он в ответ. Но дело в том, что он тоже не хочет, чтобы Чуя уходил. Он хочет засыпать с рыжим, просыпаться от его буйных пинков, игриво тыкать в его зубы, потому что Чуя имеет привычку спать с открытым ртом, как красивая, но немая рыба. Он хочет засыпать под звуки его тихого сопения, под глупостями, которые напевает Чуя в своих снах. С воплем, обвивая руками шею Дазая, Чуя наклоняется вперед и прячет лицо в небрежных локонах брюнета. — Ни за что. Я могу остаться здесь. К черту работу. — Пауза, и дыхание Чуи щекочет шею Дазая. — Ты спрячешь меня от Сигмы? — Хм, зависит… Тихий вздох. — От чего? — Чуя не против пропустить полностью оплаченную поездку в свой любимый город? — Может быть, — бормочет он. — И я буду здесь, когда ты вернешься, — шепчет Дазай. Это обещание для них обоих. — Верно. — И тебе нравится твоя работа. — Черт. Я думал, ты пытаешься убедить меня приготовить для тебя крабов, но ты делаешь правильные выводы, — говорит Чуя, надувшись. — Меня бесит, что ты прав, между прочим. — К тому же Чуя должен работать, чтобы мы оба могли жить здесь, — добавляет Дазай низким и нежным голосом. — Кстати говоря, не хочешь переночевать в моей комнате? Ничего больше, просто поговорить. И поспать. Чуя на мгновение отстраняется от него, обдумывая предложение. Затем он улыбается, голубые глаза ясны и непроницаемы, и его пальцы путешествуют по коже Дазая — его щекам, губам, шее. Они никогда не задерживаются на одном месте слишком долго, в жажде почувствовать больше кожи. Затем он нежно заправляет прядь волос Дазаю за ухо. — Только если я смогу… — Спать спиной к двери? — перебивает Дазай. Он шепчет. Почему он шепчет? Не слишком ли много они кричали друг на друга в последнее время? Он задается вопросом, устал ли Чуя тоже от ссор. — Да. — Ты и вправду не поменялся. — Фу. Заткнись. — Чуя наклоняется вперед, и его голос понижается. — Сделаем это снова? Робкая просьба, произнесенная шепотом между ними, когда он наклоняется вперед. Это приглашение. Это молитва, произнесенная с ухмылкой, которая является застенчивой и робкой, и это все, о чем Чуя может попросить, чтобы Дазай поцеловал его снова. Он целует его с невысказанной клятвой, что никогда не отпустит, если Чуя сам этого не захочет. — Мы идиоты, — говорит Чуя, слегка запыхавшись, погружая руки в мягкую копну темных волос. — Да, — выдыхает он. Еще один поцелуй. — Мы потеряли так много времени, — шепчет Чуя в губы напротив. Однако сейчас Дазай не уверен, что понимает слова. Каждая клеточка его тела сосредоточена на поцелуе, на теле Чуи под его руками. — Да, — все еще говорит он, подбадривая. Это срабатывает, потому что Чуя снова целует его. И снова. Его брюки становятся теснее под интенсивностью прикосновений, а пальцы Чуи выводят круги по его голове. Неожиданное трение между их телами вызывает дрожь по спине Дазая. Он никогда не находил настоящей близости в постели, в поиске близкого телесного контакта, никогда не находя ничего значимого, и теперь он чувствует себя обнаженным, возбужденным, несмотря на слои одежды. Его тело оживает под самыми невинными поцелуями. — И у тебя … — Голос Чуи затихает, игриво хихикая. Восхищенный. Приглашающий. Дазай вытягивает шею, чтобы игриво прикусить нижнюю губу. — Да. — Ты хочешь— Чуя собирается добавить еще, когда что-то вибрирует между ними, заставляя Дазая вздрогнуть. Удивившись прервавшему их момент близости звуку, Чуе требуется мгновение, чтобы осознать, что вибрация исходит из его кармана, рыжий вытаскивает устройство. Однако этот звонок разрушает атмосферу интимности вокруг них, напоминая Дазаю об их окружении — телевизоре, посуде, эхе соседей, гуляющих по коридорам снаружи. И они немного форсируют события. Может быть, это не так уж плохо, что Чуя вынужден отстраниться, его глаза потемнели, он выглядит извиняющимся, когда хмурится, глядя на экран телефона. — Хм, извини, — говорит Чуя. — Работа. Я должен ответить. Издав тихий жужжащий звук, Дазай кивает. Хорошо, что они остановились, говорит он себе. (Так ли это? Является ли это чем-то хорошим?) Закрыв за собой дверь, Чуя отвечает на звонок в своей спальне. Он падает на свою кровать, которая осталась точно такой, какой он ее оставил восемь дней назад, и подносит сотовый к уху. Дело не в том, что он не хочет, чтобы Дазай услышал, но— — Слышал, что ты принял приглашение, — приветствует его голос. Низкий, но сладкий, со следом особенного акцента в словах. Слушать Фёдора — все равно, что сладко окунуться в сон. Так или иначе, все лучшие и худшие воспоминания Чуи, связанные с работой, начинаются с того, что ему звонит самый молодой руководитель отдела дизайна «Смерти Небожителей», виолончелист-вундеркинд, темный принц, у которого-может-быть-а-может-и-не-быть-ДНК-Романовых Фёдор. Работа с Федором всегда была наивысшим достижением в резюме Чуи. Из-за него прямо сейчас его существование также вызывает жалость. Однако он скорее умрет, чем позволит Фёдору узнать, что он отшил его и Дазая. Дазай. Тот самый Саму, которого Фёдор ненавидел в начальной школе. Федор никогда не оставит его в живых, если узнает, что они с Дазаем больше, чем друзья. (Если он узнает? Когда?) Со вздохом рыжий подносит телефон к другому уху, проводя рукой по волосам. В его легких не хватает воздуха, но часть его рада, что Фёдор прервал его и Дазая. Он выигрывает время. Почему он выигрывает время? — Да, я его принял. — Я рад твоему решению, — говорит Фёдор, и это звучит несправедливо правдиво. — Мы отлично сработаемся. Я волновался, что ты откажешься. — Довольно сложно сказать «нет» Сигме. Он морщит нос, осознавая смысл своих слов в тот момент, когда произносит их. Это просто щелкает. — Вот почему ты заставил его позвонить и не спросил меня сам. Черт. Ты осел. — Я знаю, чего я хочу. — А мне вдруг захотелось добавить отбеливатель в твой шампунь. — Ну попробуй, посмотрим, что из этого выйдет. — Пауза. — Я просто хотел сказать, что завтра отправлю тебе техническое задание. И что я с нетерпением жду встречи с тобой, Чуя. Как ни прискорбно, Чуя тоже так думает. По правде говоря, он не видел Фёдора с Нью-Йорка и скучает по своему не совсем другу. В отличие от Дазая, он полагает, что Федор более или менее постоянно присутствует в жизни Чуи с детского сада, и ему нравится с ним работать. Они работают в одной и той же сфере и имеют дело с одними и теми же безумцами. К тому же, он не может поверить, что Фёдор Достоевский, который без всякой иронии сунул бы мобильный телефон в микроволновку, чтобы не звонить и не быть вызванным, только что позвонил ему, чтобы сказать, что с нетерпением ждет встречи. — Если работа будет скучной, вам троим влетит от меня, — говорит он, растягиваясь на кровати и поглядывая на потолок. Он не готов провести неделю в отеле, когда только вернулся домой. — Когда это я предлагал тебе скучную работу, Чуя? — отвечает Фёдор низким и чарующим голосом. Он не сказал, что «Смерть Небожителей» предложили тебе работу, и это звучит… намекающе. Это звучит так непристойно, что сердце рыжего замирает. У него пересыхает во рту. — У меня есть парень, — выпыливап Чуя. Это импульсивно, и он сожалеет о комментарии, как только слова слетают с его губ. Ах, черт. Почему ему пришло в голову добавить это? Боже, почему он такой неудачник? Однажды он переспал с Фёдором, и Париж станет профессиональной декорацией. Они собираются работать. Это он ставит ситуацию в неловкое положение, заявляя, что у него есть парень, как будто Фёдор только что вручил ему презерватив и попросил выбрать вкус смазки. Фёдор устроил его на работу, черт возьми. В этом нет ничего намекающего — если только Чуя этого не хочет. А он этого не делает. Это даже неправда, что у него есть парень, потому что Дазай не его парень. У Чуи нет парня. Все, что у него есть, — это друг, которого он поцеловал в общей сложности ровно три раза и который солгал ему в лицо. Друг, с которым Чуя был более чем счастлив потрахаться пять минут назад. Друг, в которого он влюблен. И он не хочет, чтобы у Фёдора появлялись идеи, даже отдаленно, о том, что происходит между ними. Он знает Дазая достаточно, чтобы понимать, что тот может замкнуться в себе, поэтому он прекратит любой разговор о прошлых похождениях с Фёдором. Потому что они с Дазаем только что вернулись к ощущению перемирия и покоя, и Чуя не рискует этим. — Парень? — Хм-м. — Понимаю. Как мило. А у меня появилась новая домашняя крыса по имени Родион Раскольников, — говорит Фёдор. Кажется, он уверен, что его крыса переживет отношения Чуи. — Похоже, нам нужно многое наверстать.

Я с нетерпением жду встречи с тобой.