Что-нибудь придумают

Какаши полон терпения. Терпение в нём, как прививка. Иголки вводили по всему телу и всю ночь не давали уснуть. В голове ещё приятно гудят обрывки разговора. Она принесла из родительского дома ковёр, спасла цветы Ино, не все, но Какаши, проваливаясь в дрёму, явно видел залитый солнцем подоконник в гостиной, забитый горшками с кактусами и суккулентами. Там – представляешь! – даже листовые не все успели погибнуть. Но о них Сакура позаботится попозже, садовод из неё так себе – в цветах она понимает не больше, чем в готовке. Какаши здесь не помощник, но Сакура постарается. Какаши тоже старается изо всех сил сворачивать по коридорам подземелья, а не плюнуть на эту идею и повернуть назад. Назад ему очень хочется. Сзади, конечно, только заметённый снегом сад, промёрзшее озеро, не успевшее ещё схватиться коркой льда, и стая нинкенов, рыскающая по деревне. Но сзади ещё и Коноха, сзади работающая рация, сзади булочки, похожие на лепёшки, и горшки с суккулентами. Какаши, правда, полон терпения. То тащит его вперёд: из подземелья, мимо сада, по лесу и веткам к холодному ветру и промозглой земле. Какаши заходит в Долину Завершения с той стороны, откуда они пришли сюда два месяца назад, проходит той же дорогой, видит потемневший воротник своего жилета, торчащий из-под снега, думает – надо же, жилет, приросший раньше, казалось, к коже, он не носит почти два месяца. Какаши старается не запоминать, что он здесь делает. Проваливаться теперь очень легко. Терять контроль – тоже. Это всегда вязалось с паническими атаками, сейчас в бездонной пустоте его ждёт голос Сакуры, её бесконечные вопросы и рассказы о том, чем она занимается. Их он пересказывает ребятам: как тащила ковёр из дома, как спасала цветы Ино, как булочки пекла, как умеет до сих пор улыбаться, когда танцует, как нелепо подпевает песням, что слушает, и как всё намеревается стащить его неприличные книжки. Наруто бы ответил – что это случилось с Сакурой-чан? Они же жутко скучные. Какаши бы сказал, что тот ничего не понимает. Он журит Саске – она на тебя сильно злится, ты её очень расстроил. Наруто поддакивает, Саске ничего не отвечает, Наруто говорит, чтобы Саске не переживал – она всё равно его простит. Какаши кивает – простит. Улыбается и собирается уходить, только останавливается, услышав несмелое: а вы на нас не злитесь, Какаши-сенсей? Мы же порядком напортачили. Какаши думает – как я могу? – больше о себе он ничего не рассказывает. Впрочем, как всегда. Солнце целует голые макушки деревьев в последний раз в половине пятого. У него есть время вернуться назад, заглянуть по пути в парочку мест и остановиться где-то в горах рядом с Конохой. Но Какаши задерживается, заходя в деревню поблизости. В этом доме он брал лопату и простыни, дальше по улице гостиница с той же надписью на вывеске: «Все номера свободны! Мы очень рады вас принять!» За забором сад, им уничтоженный, а внизу, у пригорка, чужой дом, откуда Сакура таскала яблоки в начале ноября. Ему здесь нечего делать, но деньги сами по себе добавляются к тем купюрам, что он уже оставлял, а ноги несут мимо ресторана на кухню. Между кухонных тумб стоит проигрыватель, они в последний раз его там и оставили. У раковины чистый противень и две тарелки. Комнату Какаши находит без ошибки – постельное на кроватях кое-как заправлено. Помятая юката висит на крючке. В раковине розовый волос. Как много здесь от Сакуры, и как ничего – от него. Он садится на пол между кроватями и ловит взглядом другие, забытые вещи – его личное, персональное саби. А после призывает Уухея. – Какаши? Не ожидал. И без предупреждения, сказал бы хоть, мы только из госпиталя вернулись, думал, сейчас как поем консерв, – Уухей облизывается и выглядит несчастно. – Ну, ты уж извини, – Какаши добродушно улыбается и угощает Уухея сушёным мясом. – Расскажи мне лучше, как она? Уухей рассказывает. Не понимает, о чём – Какаши же вчера сам всё слышал – но рассказывает. В своей манере правда, называет её дамочкой, немного ворчит на невкусные консервы, обижается даже на мужскую гордость, что позволяет ей хозяйничать в квартире, как в своей собственной. Какаши только смеётся и отмахивается – какая разница вообще? А позже, проболтав с Уухеем сорок минут, отпускает его и, ещё немного подумав, выходит из гостиницы и двигается на юг. Мимо Долины Завершения, мимо озера, мимо пустого подземелья, мимо ближайшей деревни. – Ну что ни день, то праздник! – говорит Сакура в одиннадцатом часу вечера. Она немного устала и испугалась за Уухея. Какаши обещает завтра ей его вернуть, призовёт утром и отправит в Коноху. – Я же про самое главное забыла рассказать. – Нагато? – Ага. Я всё-таки не специалист в генетике, – она рассказывает все эти её термины и формулы, Какаши ни черта не понимает, явным для него остаётся последнее: – думаю, через неделю будет готово. Было бы намного легче, найди мы его тело, а так работы в два раза больше. А у тебя? Сегодня тоже ничего? – Как всегда, – Какаши хмыкает и потягивается на кровати, впервые набрёл на нормальный рёкан. – Я думал о теории вероятности. – Это о чём? – не понимает Сакура. – Нинкены осмотрели двадцать одну деревню и пять городов, я – где-то тридцать три убежища, пятьдесят шесть подвалов в точках сбора АНБУ и семь пещер. Это только четверть страны. Я не против осмотреть восток страны – это приграничные территории к полю боя, но если и там ничего не найдётся, какова вероятность, что по остальной стране не то же самое? – Но ты же не можешь знать наверняка. – В этом и вопрос, – заключает Какаши. – Ты не хочешь терять на это время или проблема в другом? – Да. – Да? Что это за ответ такой? Ответь прямо. – Не могу, я сомневаюсь. Сакура замолкает. Рация слабо шипит, как газировка в стакане. Какаши кажется, что он сейчас сойдёт с ума – он не мог сам подвести её к такому разговору. Но он подвёл – это не так сложно. Сложнее – говорить внятно. Особенно, когда Сакура задаёт свои вопросы: – Почему бы тебе тогда просто не возвращаться в Коноху? Пускай всё займёт больше времени, но ты же вполне даже сегодня успеешь дойти до деревни. – Я трачу много чакры. На бег, на поддержание тепла в теле, на клонов, если они нужны. К четырём вечера я обычно уже выдыхаюсь. Если бы сейчас было лето, я мог бы успеть, да и световой день длиннее, но зима – совсем другое дело. Ему не хочется думать, что она скажет в ответ, но его мысли медленнее Сакуры, она тут же предлагает: – Давай я приду? У меня полно чакры, я её совсем не трачу. Даже начала наполнять Бьякуго. Принесу тебе чего-нибудь горячего и эту твою кимчи – уже не могу её есть, правда. И книжки твои дурацкие, и может ещё чего… Ему это явно рисуется: запыхавшаяся, розовощёкая, неловко затевающая разговор, топчется на пороге. Он наливает ей чай, она долго греет покрасневшие на морозе пальцы и робко тянется после, не зная, где себя пристроить, – в номере только одна кровать. Какаши размывает иллюзию, говоря нежеланное: – Не стоит. – Было бы хорошо, всё-таки, видеться. Я вполне могу дойти, ты не переживай. – Она его как будто не слышит. – Только на связь выходи, я тут же приду. Каждый день, представляешь? Было бы просто замечательно. Мне жутко тоскливо по ночам, я уже и сериал досмотрела. Сплю просто ужасно, и места себе не нахожу, тебя так давно не было. – Сакура. Не стоит. – Ками, дай ей понять. – Почему? Почему нет? Хорошая же идея? Всяко лучше, чем так разговаривать и не видеть друг друга… – Сакура вдруг замолкает, продолжает осторожно: – Или ты… так из-за нас?.. – Я… Наверное… Я должен подумать. Ох, она сейчас всякого навыдумывает. Он вспоминает сёги и видит её уловки на три шага вперёд. Там есть вопрос, тычок, скользящий эвфемизм в словах – это слишком для Сакуры, Сакура всегда проста и открыта, но даже она не может сдержаться в такой ситуации, а после, под самый конец, самая простая манипуляция. Какаши растерянно осматривает комнату: под ночником нет подсказки, под письменным столом только пыль, на шторах издевательская проекция будущих вопросов и ни одного ответа. – А твоё обещание? Ты сказал, что не будешь, – она глотает «отталкивать меня», то, что раньше происходило с ней на ежедневной основе теперь совсем не хочет выговариваться. – Я должен подумать. Извини. Подожди минуту, – он сбивчиво отвечает, отключает рацию, встаёт с кровати и выходит на улицу, спешно подкуривая сигарету. Горечь от неё такая же, как от собственных слов. Он видит застывший мазок слёз в зелёных глазах, её боль и волнение наполняют собственную грудь, падающий снег жжёт кожу точно так же, как холодное одиночество в пустой квартире. Он понятия не имеет, с чего Сакура решила, что он давал ей какое-то обещание её не отталкивать. Он тогда сказал – хорошо – не смог сопротивляться, только не ей, и теперь чувствует, как внутри всё крошится. Знает, что назад собрать может только один человек – он сказал ему подождать минуту полчаса назад. – Я вовсе не хочу тебя отталкивать, прости. Я не думаю, что это правильно. Не думаю, что ты не заблуждаешься, когда думаешь и говоришь, будто я… Ками, это даже звучит странно, – он выпаливает скороговоркой, не давая себе времени подумать. Знает себя: будет слишком много думать – передумает. И не оставляет шанса для сомнения – вдруг Сакура его уже не слушает? – Но я совру, если скажу, что не хочу того же. Совру, если скажу, что не думаю о тебе, Сакура. Или что мне не понравилось, и я хочу всё это поскорее забыть. Вовсе нет. Если бы ты сейчас пришла, я бы слушал твои песни и танцевал с тобой всю ночь… – Ты и танцы – плохая смесь, – даёт знать о себе Сакура и смеётся. – Я немного… Извини… Я влезу, перебью, но я поняла тебя, ты можешь не продолжать. Я понимаю. Какаши кивает. Здесь сразу становится пусто, под этим сумрачным светом комнаты никто не будет танцевать. – Я просто… хочу, чтобы ты понимала – ты очень дорога мне, Сакура. Но не стоит торопиться, не хочу, чтобы ты торопилась. Ты и так слишком часто куда-то бежишь. – Ладно. Конечно. – У неё на губах должна быть трепетная, слабая улыбка. Какаши готов передумать, чтобы её увидеть. Они продолжают, будто ни о чём таком не разговаривали. Он слышит сбивающуюся глупость иногда – она что-то ляпает невпопад, повторяет одно и то же, часто переспрашивает, забываясь ссылаться на связь, – секрет в том, что та идеальная – никаких помех нет. Сакура просто думает не о том. Какаши ждет десять, двадцать, пятьдесят минут, но она не признаётся, у обоих не хватает смелости уточнить. В себе он чувствует только трепетную пустоту и тянет это ощущение, пока она не восклицает: – Из-за того, что ты забрал Уухея, тебе придётся разговаривать со мной всю ночь! – не придётся – она уже несколько раз давила зевки и скоро уснёт. – Я готов, – Какаши усмехается, вертит на пальце кунай, подбрасывает его вверх, ловит другим пальцем, знала бы о его развлечении – отругала. – И сказку расскажешь? – Расскажу. – Я буду внимательно слушать. Через тринадцать минут, одного самурая, столкнувшегося с ёкай, но не успевшего его победить, она засыпает. Какаши встаёт с постели, не снимая рации, выходит на улицу, закуривает сигарету и думает – хорошо, что не остался в Долине Завершения. Через двадцать пять минут он засыпает вместе с ней и утром просыпается под хрипловатое, сонное: – Какаши, ты здесь? – Да. Здесь, – он отвечает заторможенно, пытаясь прийти в себя, долго разглядывает рябой свет, несмело забирающийся в окно. – Я уснула, да? – Удивительно, почему. Очень интересная сказка была. – Чем закончилась? – Настоящие сказочники никогда не повторяются, – он слабо противится, Сакура звучит бодрее. – По мне, ты одну и ту же сказку пересказываешь, только персонажи меняются. В отдалённом шипении проносятся посторонние звуки: скрип половиц, гудение крана, шум бьющейся о дно чайника воды. Она неразборчиво мямлит планы на день, пока чистит зубы. Какаши так и не встаёт с постели, пока его не поднимает её вопрос: – Что у тебя на завтрак? Какаши хлопает полупустой рюкзак и отвечает, что видел на кухне мешок с рисом. – Никакого разнообразия, – вздыхает Сакура. Она волнуется за его скудный рацион. Откуда у него появятся силы, когда на завтрак, обед и ужин один рис да сушёное мясо? Какаши убеждает – иногда ему попадается морковь, капуста, дайкон, заправки с соусами, иногда он вскрывает коконы Цукуёми и достаёт оттуда кроликов. Это тяжело. Коконы белые, и лес теперь тоже белый. Он бы нашёл какую-нибудь ферму и вскрыл кокон животного помясистее, но с ними долго возиться. Он её обманул – на кухне есть ещё и лапша. Сакура довольна, они завтракают вместе, она жалуется, что кофе варить так и не может научиться. Какаши всё ссылается на кулинарные журналы. Сакура ничего о них слышать не желает. Когда была поменьше, говорит Сакура, она вообще мечтала питаться одними десертами. – И как? – Я немного набрала. Но они мне надоели на третий день. Теперь ем то, что ты оставил. Правда не совсем понимаю, что ты замораживал, там столько пакетов. – Почти всё подряд. Даже яблоки. – Яблоки? Серьёзно? Зачем? – Лучше не спрашивай. Я без понятия. Мне нужно было себя чем-то занять. Из них можно что-нибудь сварить. – Что, например? – Напиток. Не знаю. Попробуй сварить их в воде с сахаром. Вечером она делится – получилось сладко, он бы такое пить не стал. Он делится своей находкой. В лесу Нара он видел коконы, в которых запечатаны олени. Вскрывать он их тогда не решился. А сегодня, вспомнив утренний разговор, наткнулся вечером на похожий по размерам и форме, всадил кунай в область шеи и думал донести до ночлега, чтобы натушить оленины, только вот из кокона под ноги вывалилось что-то уже наверняка несъедобное. – Эти ленты жёстче, чем кажется на первый взгляд. Они этому оленю все ноги переломали, кости треснули в нескольких местах. Он уже начал обращаться в Белого Зецу. Но он был ранен, я заметил на боку бордовую, почти коричневую шерсть. Кто-то его ранил, а после он угодил в Цукуёми. – Надеюсь, так не со всеми оленями, – Сакура переживает, он слышит это в её дрожащем голосе. – Иначе… Даже страшно представить. То есть, не будь он ранен, то и обращаться бы не стал? – Полагаю, что так. Но время идёт, и мы не можем знать, что будет с другими, – он хочет сказать «оленями», но вспоминает о товарищах, попавших в Цукуёми. Майто Гая, Цунаде, Тензо, состояние которого вообще неизвестно. – Очень плохо. – Какаши знает, что жутко расстроил Сакуру, но скрывать информацию не может – наложение Цукуёми уже приносит последствия, вплоть до вымирания видов. – Видишь ли, я беспокоюсь, что в опасности не только… олени. – Какаши решает пока не обсуждать людей, она наверняка и сама понимает. – Думаю, все, кто не может в связи со строением тела стоять прямо. Или те, кто обладает маленьким запасом чакры, – насекомые, – тоже в опасности. Это даже проверить почти невозможно, живы они до сих пор или нет. Их сложно найти, ещё сложнее убить так, чтобы понять состояние перед смертью. Если тебе попадётся какой-нибудь маленький кокон, попробуй. – Слушай, а ведь я бы могла убить кого-нибудь, ну, допустим, муху, и тут же её воскресить. Она бы у меня жила… – Сакура фыркает со смешком. Какаши чешет лоб – это у неё есть силы шутить? – И быстро бы тебе надоела. Но я серьёзно. – Я понимаю, только вот проверить запас чакры у насекомого почти невозможно. Это должно быть очень крупное насекомое. Я понятия не имею, где их искать. – Квартал Абураме или, например… в столице был инсектарий, – Какаши подсказывает. – Я буду там через дня два. – В столице? Конечно! Цунаде-шишо как-то уезжала на встречу с даймё и взяла меня с собой, там содержали ядовитых пауков, использовали их яд в медицине, она меня водила, показывала, как его добывают. – Попробуй сначала найти жуков в квартале Абураме, если с ними не получится… – У него дёргается кадык – если с жуками Абураме не получится, Сакура отправится в столицу. Это, конечно, если захочет – дело же пустяцкое. – Кикайчу слишком маленькие. И навряд ли оценка будет объективной, они же питаются чакрой. Это не то же самое, что природный запас. – Сакура будто уже представляет, какие вещи положит в рюкзак, какой путь выберет, чтобы добраться быстрее до столицы. Какаши больше ничего не возражает, не проваливается в мысли и ни о чём не думает, боясь спугнуть возможную встречу. Сакура не заставляет себя долго ждать. На следующий день он подтверждает свою догадку – по пути попался крестьянский дом, рядом с загоном – коконы с лошадьми, у всех переломаны ноги, но те не были ранены, процесс обращения ещё не начался. Сакура сознаётся – ей грустно из-за таких новостей, но она вот-вот лопнет – никак не может дождаться их скорой встречи, а следующим вечером приносит новую новость – Нагато – родственник Наруто. Какой-то очень-очень дальний, но у него точно кровь Узумаки. Родственную связь с Первым она ещё устанавливает. Сегодня она засыпает дольше обычного, часто обрывает себя на слове, жутко волнуется и четыре раза бегает к рюкзаку, перепроверяет, всё ли взяла. Не сдерживается и выпивает таблетку снотворного. У Какаши никакого снотворного нет, он просто пялится на чёрное небо полночи и не может уснуть. Утром, не успел схватиться рассвет, Сакура будит Какаши, поднимает не желающего покидать пределы тёплой квартиры Уухея и уходит из Конохи. Пересекая первую реку на своём пути, Сакура тормозит, долго смотрит на дрожащую водную гладь, на обледенелые берега и не двигается с места. Уухей её окликает – всё ли нормально? Сакура мотает головой – ей, на самом деле, совсем не обязательно идти до столицы, можно пройтись вдоль берега, достать из Цукуёми рыбу, убить её и воскресить. Остаток чакры вполне себе проверяется и так. Вместо этого она поворачивается и бежит за Уухеем – всё ради исследования, всё из-за научного интереса, ага. Сакура убеждает себя в этом весь день. Особенно, когда наконец видит Какаши. На нём нет лица. Он пришёл в столицу шесть часов назад, отправил нинкенов на поиски по улицам и трёх клонов в дворец даймё. Сам же медленно болтался мимо домов, выдумывая ниндзюцу, способное ускорить время. Он слишком взрослый, чтобы то шло заметно для него – моргнул, а уже минуло полгода. Ещё чаще даже не вспомнит, куда ушли эти дни, только вереница мыльных лиц, водовороты крови и странной, сонной боли. Теперь же время не желает идти быстро, мучительно тянется, сколько не моргай, пока в груди сворачивается тревога. Он проникает в инсектарий, находит коконы размером с ладонь, по полу хрустит стекло, Божественное Древо не церемонилось – пробило пол и росло прямо внутри, в некоторых террариумах он видит тьму трупиков маленьких пауков: вылупились в октябре и сдохли без еды. Какаши кажется, он провёл там целую вечность, но вернувшись на улицу понимает, что прошло только восемнадцать минут. Ему никогда не было так плохо рядом с собой. Сакура помнит его другим. Он оказался выше. Он кажется крупнее из-за объёмной куртки, та слишком вздулась на плечах, он точно был худее, Сакуру не обмануть. Она плохо помнит, как лежали его волосы, стянутые хитай-ате, зато видит несколько прядей чёлки из-под капюшона и не представляет их по-другому. В глазах постоянная мучительная тоска – Сакура её не замечает, в уголках совсем далёкий прищур, она не успела позабыть его настоящую улыбку. – Йо, – он здоровается, будто не прошла эта жуткая одинокая неделя. Сакура бело улыбается и забывает поздороваться – сразу влетает ему в грудь. Через три минуты он хрипит: – Задушишь. Она сама толком не может отдышаться после дороги. Под ногами крутится Уухей и странно на них косится. – Если не устал, иди к остальным, помоги, – говорит Какаши, не убирая руки с её спины. У Сакуры дрожат ноги – она не знает, отчего. Уухей убегает к стае, виляя хвостом – ему столько всего нужно им рассказать. Чуть позже вся стая только фыркнет на его новости – они давно в курсе, что между этими двумя что-то происходит. Кроме Булла. Как всегда – подумает Уухей. – Обедала? – Пилюлями, – она отвечает, поправляет волосы и смотрит себе под ноги. Если бы на его лице не было маски, она бы точно свалилась в обморок. – Но я пока не хочу. Давай проверим твоих пауков, а потом уже займёмся остальным. – Чем «остальным»? У Сакуры скоро сгорят уши, он так невинно спрашивает, точно пару дней назад не говорил, как она ему дорога, а она ничего не представляла по пути сюда, ни как они окажутся в тёплом месте, ни как будут греть руки о кружки чая и так же долго разговаривать, как болтали все эти ночи. Не далеко, а совсем впритык. В пути, в её голове, Какаши был рядом и обнимал, не отпуская. – Ну, расскажешь, как у вас дела. – Я тебе об этом каждый день рассказываю по несколько часов. Сакура слабо бьёт его в грудь, что-то недовольно фыркает и проходит мимо, идёт к инсектарию. Всё пошло не так, как они задумали. Воскрешённый паук сразу спрыгивает со стола и уползает по стене. – Он ядовитый? – Какаши косится на Сакуру, когда она неуверенно кивает, он за секунду пригвождает его кунаем к стене. – Для безопасности. – Он пожимает плечами и тогда замечает задумчивость на её лице. – Что-то не так? – Это сложнее, чем я думала… Я передала ему чакру, и её запас восстановился полностью, но так невозможно узнать, сколько в нём было чакры, когда мы его вытащили. – Его тело слишком мало или проблема в контроле чакры? – Надеюсь, его тело слишком мало, – она слабо улыбается – иначе – это Сакура теряет навыки. – Не волнуйся. Попробуем ещё раз? – Ага. Они пробуют ещё раз, второй, третий. На четвёртый пробует сам Какаши. Его подопытный оживает, слабо трясёт лапами, Сакура перехватывает инициативу, но не успевает проанализировать чакру – тот сразу умирает. – Видимо, бесполезно, – заключает она после пятой попытки. – Но на самом деле это может означать, что чакры в них осталось совсем мало. Настолько мало, что если влить её немного, они тут же умирают, потому что своей не осталось. Была бы своя, она бы сохранилась на момент смерти, не успела уйти насовсем, а так… – Значит, им осталось недолго? – Скорее всего, – она, замолкнув, прикусывает ноготь большого пальца, с напряжением рассматривая свои колени. – Знаешь, что любопытно? Если чакры в них мало, как в том олене, что ты нашёл, почему они тогда не обращаются в Белых Зецу? – И правда, – Какаши соглашается, разглядывает выложенные на стол трупики пауков, ни у одного нет признака обращения. – Значит, Цукуёми просто вытягивает из них чакру? Что ж, пока мы с тобой можем выдохнуть – никаких Белых Зецу не предвидится. – Интересно, что с ранеными шиноби?.. Или гражданскими… или просто старенькими. Какаши не знает, что ей на это ответить, но выйдя на улицу, мягко берёт её за руку, пока Сакура рассеянно мажет глазами по пустым, забитыми одними стволами улицам. В себя она не приходит и после ужина, задумчиво хлебая бульон в супе. Какаши только поджимает губы – он-то старался – столица оказалась щедра на всякую замороженную еду. Даже на морепродукты. Он не знает, что ей на это ответить даже спустя пять часов с момента, как она с ним встретилась. Три ушло в инсектарии, один – на ужин, ещё один – на тренировку. Внезапную и незапланированную. Во взгляде Сакуры всё ещё никакого интереса. К нему, к происходящему, к встрече, к жизни. Он только потом догадается, что тогда она не договорила, но подумала. Подумала о детях. У них всегда меньший запас чакры даже по сравнению с пожилыми людьми. К тому времени, как они снимут Цукуёми, всех младенцев, что родились в этом году, можно будет хоронить. Если от них вообще что-то останется – Цукуёми всё ещё непредсказуемо. Он понимает это под хлопок двери – Сакура уходит в душ. На этой двери бледная проекция, Какаши с хрустом проворачивает все её чувства в себе, вспоминает разговор в кинотеатре, когда она пыталась вывести его на эмоции, и сжимает кулаки, удерживая себя на месте, чтобы не вломиться в ванную, не прижать её голову к груди и не наглаживать её волосы, шёпотом успокаивая, говоря, что всё понимает, что ему тоже очень жаль. Ему по правде жаль. Только его жалость ничего не изменит. Для Сакуры – тоже. На отчаянии у них стоит табу. Сакура также его чувствует. Какаши не надеется, однако, что это что-то меняет. Но она выходит разморенная горячим паром, слабо улыбается и садится рядом на диван, жмётся к плечу. – Извини, я что-то задумалась. Давай выпьем чаю? Конечно – Какаши поднимается, греет воду, возвращается к Сакуре вместе с двумя дымящимися кружками и находит её сползшей на пол, закинувшую голову на сиденье дивана. Она смотрит на потолок большими стеклянными глазами, мутными, как дно пивной бутылки. Какаши от её вида нехорошо. – Мы можем об этом поговорить, правда, я не знаю, что это решает, – он предлагает, подходит ближе, передаёт кружку, она принимает её, оживившись. – Ничего? – Сакура давит ядовитую усмешку. – Я знаю, что мы не можем нести ответственность за всё. Мы это уже обсуждали. Только вот от этого не легче. – Легче и не будет, – Какаши садится рядом на пол. – Но ты хотя бы себя не вини. – Не понимаю, как живут все эти супергерои. Это же нужно… каждого человека спасти. С ума сойдёшь. – Ещё учти, что никакой бог не спускался к нам с небес и никаким даром, способным спасти мир, не наделял. – Это тычок в сторону Наруто и Саске? – Сакура поворачивается к нему с удивлением. – Скорее, самого бога. – Ты разочаровался? – В высшем провидении? – Какаши усмехается, сползает ниже, почти ложится на пол. – Давно уже, а теперь – окончательно. Удобно думать, конечно, что за нас всё решено, что есть какая-то воля Огня, только проблемы разгребать приходится нам двоим, и ответственность тоже нам двоим нести, а моя воля Огня уже давным-давно по швам трещит. – Когда-то ты говорил обратное. – Чтобы вам было легче. Её же не просто так придумали. Так проще. Верить, что в тебе есть воля Огня, когда всё из рук валится, когда погибают товарищи, а ты смотришь на эпитафии тех, кого не смог спасти, и не понимаешь, зачем оно всё. Только вот когда совсем никого не осталось, никакая воля Огня уже не поможет. Он смотрит на неё. Темно и прямо. Сакура глотает горячий чай и обжигает язык. – А что… поможет? Пора себе признаться – язык она обожгла не из-за чая. Какаши ничего не отвечает, скользит взглядом по её голому плечу и уводит его в сторону. – Пей. Остынет. К своей кружке он так и не притрагивается, только косится на Сакуру, пока она медленно, минут шесть, тянет чай. Он оборачивается на весь прошедший день, на невозможно длинное, почти бесконечное утро и на совсем короткий, мимолётный вечер, и думает. – Ты слишком долго на меня смотришь, это почти неприлично, – Сакура улыбается, впервые за вечер искренне. Какаши понимает наконец, о чём всё это время думал – Ками, он жутко хочет, чтобы она была счастлива. Улыбалась, как сейчас, не грустила из-за того, что легло на её пусть ни разу и не хрупкие плечи, чтобы не чувствовала вину, разочарование в мире. – Ты права. Неприлично, – он говорит, поднимается, тоже уходит в ванную. Выкуривает сигарету перед сном, моет грязные кружки, выхватывает у Сакуры свою книжку – она её стащила, развалилась на диване и успела прочитать страниц двадцать. – Спокойной ночи, извращенка. Она что-то возмущённо пищит, только он уже не слышит – закрыл дверь. Полчаса Сакура жмёт ладони к горящим ушам. Не помогает – они тоже горячие. Она дует на них, держит на холодном стекле, смотрит на влажные потёки, между ними за окном крупно мерцают звёзды. В неосвещённой потухшей столице очень звёздное небо. Сакура выбегает из комнаты, мелко стучит ему в дверь. – Какаши, если я попрошу тебя о кое-какой глупости, ты поможешь мне? – она заходит внутрь спальни, не дожидаясь ответа. – Не могу себе отказать во всяких глупостях. Выкладывай. – Он откладывает «Ича-Ича», поднимается в постели. – Только это совсем глупость… очень неуместно, но мне хочется… знаешь, фейерверк на новый год. – Запустить фейерверк? Это можно устроить. – Правда? – Почему нет? Гораздо сложнее, захоти ты сейчас какую-нибудь глазунью. Хотя и здесь можно что-нибудь придумать. – Лучше и дальше буду питаться десертами. – Сакура облегчённо опускает плечи, заваливается рядом, но смущённо пододвигается к краю. – А я бы не отказался от омлета. Как думаешь, у тебя получится воскресить курицу? – Ты хочешь убить курицу, вытащить её из Цукуёми, чтобы я её воскресила, и завести хозяйство? – Если я правильно понимаю, ты можешь воскрешать мелкую живность, курица – слишком большая птица? – Не пробовала. Наверное, пол запаса чакры уйдёт. Не так много, конечно, но я пока не очень хочу экспериментировать. И возиться с твоими курицами тоже. Они зимой меньше яиц несут, если ты не в курсе. Одной явно не обойдёшься. – На пенсии устрою себе ферму. На ней будет корова, – он говорит мечтательно и почему-то смотрит прямо на Сакуру. Та непривычно ёжится. – Кто ещё? – Ещё? Дракон. – Дракон? Где ты его возьмёшь? – У меня уже есть. – Ты нас не знакомил. – Он тебе не понравится. Он вредный, прожорливый, по хозяйству не помогает, ворует мои книги и ругается на мою кимчи. Ещё и пристаёт ко мне. Так себе сосед, знаешь ли. – Иди-ка ты… – Сакура подскакивает, собирается сползти с кровати и недовольно уйти, Какаши держит её за плечо и укладывает назад. – Выключи свет, переключатель рядом с тобой. – Я обиделась. – Ты ничего не поняла, а не обиделась. Выключи свет. – Ты назвал меня прожорливым драконом, который ничего не умеет, что здесь непонятного? Она почему-то тянется к выключателю, щёлкает кнопкой и слышит какой-то шорох с его стороны, только потом заметив белое лицо в темноте, – Какаши снял маску. – Поймёшь когда-нибудь. Я не обижаюсь. Он подтягивает её ближе, укрывает одеялом, просовывает ногу между её – проверяет, укрыты ли её стопы, и отодвигается назад, больше её не трогает. Через пять минут Сакура поворачивается сама, подбирается, утыкается лбом в раскрытую грудь и мажет по шее. – Поняла? – Нет. Говоришь какую-то ерунду, – она всё ещё обидчиво бубнит. – На твоей ферме будет жить одна корова и дракон? А курицы? Кто будет нести яйца для омлета? – Драконы тоже несут яйца, – хмыкает Какаши. – Какой же ты дурак, – Сакура слабо щипает его за плечо, он перехватывает её руку, сжимает её пальцы в своих и уводит назад, укладывая поверх одеяла ей на поясницу. – Ещё ты сказал, что дракон к тебе пристаёт, но может… это ты пристаёшь к дракону? – Не могу согласиться. – Не может, потому что это ладонь Сакуры лежит на его боку. – Но и отрицать тоже не могу. – Не может, потому что ему до смерти хочется её поцеловать. Какаши часто отказывал себе в удовольствиях. Шиноби в принципе не должны знать, что такое удовольствие. Но он постиг его однажды, неделю назад, и вновь отказаться не может. Тем более, когда у Сакуры мягкие губы. Они должны были обветриться на морозе, но она так обильно мазала их бальзамом, что всё затянулось и прошло за один вечер. Он чуть ли не хрипит, когда вталкивается в её рот – такой же мягкий. Сминает тонкую майку на талии, подминает ближе, совсем под себя, ловит частое, тяжелое дыхание. – Я как в каком-то сне, – шепчет Сакура. Какаши переходит на её скулу, линию подбородка, под ухом, на шею. – Приятный сон? – Слишком. Непростительно для шиноби – терять контроль. Но она уже не чувствует ни простыни под собой, ни твёрдости матраса, одни губы на шее, возле ключиц, мужские пальцы на бёдрах. В Какаши тоже капля контроля, на самом дне, та не позволяет руке ехать выше, смахнуть лямку майки. Она такая тонкая, что хватит одного движения, чтобы оголить грудь. Ему не хватит этой капли, чтобы оторваться от Сакуры. Точно сон. Страшное, щемящее Бесконечное Цукуёми. Спасибо, Ками. Спасибо, Цукуёми. За кровавую луну, за персональную неправильную Танабату, он видит её, мерцающую, в Сакуриных глазах, больших, налитых, тёмных. Он сравнивал их с болотом, с зыбкой, вязкой трясиной. Что ж, он где-то там и застревает, тонет, чувствуя эфемерную влагу на пальцах. Или не эфемерную. – Можно? – он спрашивает слишком поздно, сердце лихорадочно пробивает рёбра – рука уже под её шортами. Сакура разморенно кивает головой, дрожит, когда Какаши отодвигает кромку трусов, невесомо проводит по лобку. – Раздвинь. Тяжело. Он уводит её правую ногу рукой, левую Сакура отводит сама, не переставая дрожать. От удовольствия, страха? Какаши ставит на второе, проводя пальцами по сухим, сжатым складкам. Так легче отказаться. Только попробует. Один раз. Второй. На третий он неверяще смотрит на неё, на трясущийся подбородок, не может удержаться – теперь невозможно, вламывается в её рот языком и набирает темп. Она совсем мокрая. До бесстыдства, до жалобного стона, до закатывающихся зрачков. Сакура отворачивается, склоняет голову набок, забивается в лихорадке – Какаши слишком туго давит на клитор. Отрывает руку, проводит пальцами, растягивая смазку, даёт перевести дух, чтобы после вернуться с той же силой и скоростью, теперь уже до конца. Он хочет ловить каждый её стон, запирать, забивать глубоко себе в горло. Для него, надо же. Для него открытая голая горячая шея, жалкий тихий всхлип в подушку, плотный сосок, торчащий под майкой. Легко смахнуть бретель. Она и правда съезжает от одного движения, оголяя грудь. Он ничего не видит в темноте, но чувствует губами. Сакура находит в себе силы повернуться, теснее прижаться, зарыться рукой ему в волосы, притянуть за шею к своей груди. – Я… Ками, совсем не могу, – она лепечет на выдохе, отодвигается выше из-под его руки, упираясь пятками в матрас и сминая простынь. Какаши удерживает на месте, жмёт на плечи и доводит до конца, запоминая каждый отпечаток движений мышц на её лице во время оргазма. Тяжело давит на пульсирующий клитор и обманчиво не двигает рукой, ожидая, пока Сакура придёт в себя. Только когда ясность поволокой пролетает в глазах, он опускает пальцы ниже ко входу. – Хочу попробовать. – Это больно? – Сакура слабо отзывается, ей уже плевать, на самом деле. – Не должно. Ты слишком… Ками, Сакура. – Он толкается одним пальцем во влагалище, растягивает узкий вход и больше никогда не хочет его вытаскивать. Он забыл, что так бывает. Он не знал, что так бывает. В голове одна нецензурщина, и Какаши предпочитает промолчать, слабо вытаскивая палец и вталкивая его обратно. Сакура вздыхает, давится кислородом, не жалобно, без всхлипов, как раньше. – Больно? – Он быстро возвращает палец к клитору. – Нет. Нет-нет. Хорошо. Можешь ещё. Какаши её не слушает. Если будет ещё, захочет большего. Пусть так. Будто большего не хочет, будто Сакура не чувствует, что в бедро ей упирается крепкий стояк. Будто довести её ещё один раз – достаточно. Возможно. Возможно, он в самом деле самый большой лжец в мире – ему никогда не будет достаточно сжатых век, трепещущих ресниц, прикусанных губ, глубокого горячего глухого стона, запрокинутой головы и стиснутой ладони между её дрожащих ног. – Ты куда? – спрашивает Сакура после выпитого стакана воды. Какаши поцеловал её в висок, натянул бретель обратно на плечо, поправил майку, а теперь куда-то уходит, поднимаясь с постели. Она спрашивает разморенно, сонно, и ей, в общем-то, без разницы, куда он собрался. Знает, что придёт. – Угадай. – Она ловит взглядом только белозубую улыбку в темноте. Включила бы свет, смогла догадаться. Его пальцы так и не высыхают от её смазки, когда он добирается до душа. Об этом приятно думать. Приятно впервые за месяц дрочить, зная, что тебе ответили взаимностью, о которой раньше страшно было даже подумать. Приятно чувствовать не оглушающую боль в костях, а что-то другое, лёгкое, без щемящего сердца и мыслей, как это всё неправильно. Те возвращаются, однако, когда он приходит назад в спальню и долго гладит её горячее плечо, стараясь уснуть. Утром никто из них не пытается делать вид, что ничего не было. Какаши разыгрывает самого весёлого человека на планете, Сакура привычно краснеет и косится на него смущённо. Она ходит за ним хвостиком по столице полдня, оттягивая разлуку. Предлагает остаться ещё на одну ночь. Какаши представляет её с ужасом и настаивает покинуть город, чтобы к ночи она успела добраться до Конохи. Сакура не слушает, пока он не упоминает её исследование ДНК Нагато, и послушно соглашается, только без конца тянет обед и совсем долго пьёт чай. Какаши провожает её в полной темноте, цепляет взглядом виляющий хвост Уухея и думает, что до следующей их встречи пройдёт целая вечность. У него не хватит никакого терпения.