Что-нибудь придумают

Здесь пахнет свежим древесным спилом, немного – пылью, типографской краской, клеем. Больше – ковролином и пластиком. Совсем до удушения невозможно – мятным шампунем. От себя Какаши чувствует только сплошную безнадёжность. Она уже несколько дней назад привязалась и никак отлипнуть не может, сколько не соскребай с себя, не отмывай в душе, одно и то же изо дня в день. Запирать себя в квартире с бывшей ученицей, очевидно, дерьмовая идея. А без неё пусто, даже тоскливо немного, ужаснее ещё – тихо. Сначала говорил себе, что просто некому шутить свои дурацкие шутки и фокусы показывать, раньше на генинах отрывался, позже – на команде, а теперь только Сакура осталась. Ей и достанется больше всех. Чуть позже, когда свежесть мяты в подкорку мозга въелась, Какаши прикрывал глаза и думал – от Паккуна пахнет точно так же. Но это он лукавит, у Паккуна нет геля для душа с каким-то фруктовым химическим запахом, настолько неестественным, что он и не понял, что это такое, пока не рассмотрел бутылёк в ванной – маракуйя. Там умом и тронулся, крутя пёструю бутылку в руках. Вообще без разницы должно быть, чем моется бывшая ученица, как она крутит волосы в хвост, как они любят выбиваться из незамысловатой прически, и что у неё симпатичные гладкие белые голени, которым идут высокие носки. – В чём дело? – Какаши смотрит на девушку, застывшую в холле кинотеатра, и пытается понять: ему хочется отвязать от неё звание ученицы и воспринимать иначе, либо связать этой приставкой настолько, чтобы и лишнего голого участка кожи видно не было. – Да так, – бросает Сакура растерянно. Он понимает её слова по-своему. Берёт две банки зелёного чая из автомата, добавляет ещё несколько рё, когда ловит её взгляд, прикованный к пачке с печеньем, спрашивает только «эту?» прежде чем купить. Сакура оттаивает, со смехом обещает обчистить свою банковскую ячейку и всё вернуть, Какаши хмыкает – без света будет проблематично – в банке электронные замки. Значит, потом вернёт, ворчит она, сминает до хруста пакет и, громко цокая каблуками сандалий по кафелю холла, скрывается с шуршанием ковролина в коридоре. Какаши говорит, что выбранный фильм – жуткая скукотища. Напрягать её не хочет и скрывается в проекционной, слушая, как раздаются приглушенные стеной чужие искусственные голоса и как щелкает лентой проектор, болтает чай по дну банки, а после крутит её в пальцах, не сдержавшись по итогу, чтобы закурить. Две подряд. Он знает, что без неё дрожат руки. Раньше, в детстве, руки так же дрожали. Не из-за внутреннего тремора панической атаки – просто плыли перед глазами, отмывались до скрипа, до покрасневшей кожи, чуть ли не в кровь стирались, чтобы она, фантомная, проступила наяву, натирал так, что пару часов и не чувствовал их. Там и привычка опаздывать начала появляться – хорош шиноби, не владеющий собственным телом? Так и сейчас. Если Ками выбирали самого убогого ниндзя для спасения мира, что ж, Какаши – идеальный кандидат. По крайней мере, пока Сакура не смотрит. А когда она заплывает в проекционную, прикрывает дверь, щурится на измазанные пеплом края банки и роняет, что фильм и вправду так себе, Какаши может держать руки и себя – в них же – с удивительной строгой точностью, с какой всегда придерживался правил. Не считая случаев, когда друзей нужно было спасать. Но что, если друзей – подругу нужно спасать от себя самого? Ответ он прощупывает только пересохшим от табака языком, когда Сакура что-то достаёт из коробки и выглядит такой довольной, что внутри всё обрывается. – О! От этого ты точно не отвертишься. И да, тут «16+»! – Экранизация «Ича-Ича»? Какаши устало потирает лоб, посмеиваясь. Улыбка Сакуры с победной меняется, едет до даже злобной. – Ну что? – спрашивает, не дожидаясь ответа. – Включай. На первой интимной сцене Какаши подбирается в кресле, Сакура должна списать это на его чрезмерную похотливость. Только если повернется, увидит, что на его лице сплошное спокойствие и незаинтересованность происходящим, ленивый безучастный взгляд. Он этот фильм раз пять пересматривал, пытаясь приобщить себя к кинематографу, а прочитанные сотни раз диалоги и вовсе наизусть может пересказать. Когда на второй интимной сцене Какаши задерживает дыхание, Сакура должна захотеть отсесть от него подальше. Только если Какаши повернется, увидит, что её щёки раскраснелись, и она плотно прижимает к лицу ладони, не в силах отвести взгляд от экрана. Какаши же не в силах сдержать смешка. – Ужасный фильм, – говорит она шёпотом. – Совсем не нравится? – спрашивает с усмешкой. – Ни капельки. Книга такая же ужасная? – Ещё хуже. – Теперь почему-то не смешно. Хорошо, что не слышит, как понизился его голос, как шумно он сглотнул комок, застрявший в горле, вообще внимания не обращает, прилипнув к двум большим, растянутым изображением телам, примкнувшим друг к другу в поцелуе. На третьей интимной сцене Какаши хочет уйти – дыхание Сакуры сбивается. На четвёртой он принимает своё жалкое положение и застывает в кресле. Осталось ещё три, и мучения закончатся. Он знает, что больше никогда не пойдёт в кино. Но почему-то остаётся, когда раскрасневшаяся до бесстыдства Сакура валко поднимается на ноги и говорит, что обязана ему отплатить, сделать так же плохо, как стало ей от этого фильма. Видимо, принимает его белое в темноте лицо за факт – ему плевать, что они и в каких позах там показывали. И включает какой-то плаксивый фильм про собаку. – Ты специально, да? – спрашивает Какаши надломленным голосом за десять минут до конца фильма. По его скуле катится слеза, он часто моргает, пытаясь сдерживать слёзы, но не справляется, шмыгая носом. Сакура смотрит злобно и мстительно. – Ты же не можешь быть такой бесчувственной? – Я его шестой раз смотрю, – говорит Сакура без единой эмоции. – У меня ещё один есть на примете. Про любовь. – Мы уже смотрели про любовь. – Не про такую любовь. Про нормальную любовь. – Нормальная там любовь. Ему страшно поворачиваться к Сакуре – отсюда чувствует, как яростно вздымаются её ноздри. – Мы всё равно посмотрим, – скрежетом утверждает она. Прежде они опустошают автомат с закусками в холле, Какаши берёт ещё две банки чая и пачку крекеров, Сакура – какую-то газировку и чипсы. – А тебе точно можно такое смотреть? – спрашивает Какаши, когда на экране главная героиня нагая ложится на тахту. – Тринадцать, – проговаривает Сакура осипшим голосом. – Что «тринадцать»? – Рейтинг такой. И вообще, ты что, думаешь, я голых женщин не видела? – Так краснеешь, будто и не видела. – Это не из-за женщин. – А из-за чего? Сакура не отвечает, прикусывая губу, смотрит маслянистым взглядом на изображение и не может оторваться. Следующий фильм они выбирают вместе. Точнее, Сакура ставит Какаши перед выбором. – Этот о больных детях, а этот о ребёнке и родителях. Какаши безучастно закидывает в рот кукурузную палочку. – Что, совсем ничего? Какаши продолжает жевать. Сакура смотрит испытующе. – Тебя такое совсем не трогает? – Больные дети в конце умрут? – Как ты?.. – Течение жизни, знаешь ли. Кто-то рождается, кто-то умирает, больные умирают чаще всего – ничего не поделаешь, – пожимает он плечами. – Предсказуемо. – Я вообще-то пытаюсь хоть какие-то эмоции у тебя вызвать. – По-моему, ты пытаешься сделать так, чтобы я разрыдался. – Не без этого, – соглашается Сакура. – Ты просто меня очень злишь. – Ну так ты уже угадала. – Угадала? С чем? На первый тебе было плевать, а на втором… – Меня трогают истории про животных. Про дружбу – немного. Но больше я на такое не поведусь, с фильмом про собаку тебе просто повезло. – Не дети, значит, – бубнит она про себя. – А меня трогают дети, постоянно плачу. – Это хорошо. – Что хорошо? – Что ты умеешь плакать, – отвечает он мягко. – Мы уже выяснили, что ты тоже. – Видимо… Не совсем ещё разучился. Не отрок, понимает Сакура. В словах даже нет никакой боязни потерять брутальность из-за слёз. Мужчины плачут, но у неё нет необходимости говорить это вслух. – И почему тогда больше не поведёшься, раз умеешь? – Ты поиграть решила, очевидно. Проигрывать не люблю. Сакура закатывает глаза, но, довольная чему-то, скрывается за стеллажами с бобинами кинолент. А через двадцать минут и смятую пачку кукурузных палочек счастливая показывается с коробкой. – Это мультфильм про дракона! Там три части, но можем посмотреть одну. Будешь визжать, как девчонка! – Ну-ну… Они смотрят все три части. Какаши не визжит, но улыбается, как дурак. На эмоциональных моментах Сакура больше не стесняется поймать его реакцию, он расслабленно треплет её по голове, пока что-то большое и тёплое разливается по груди. Трепет там же он душит после каждого рваного выдоха, не позволяя думать о ином. И так хорошо. Слишком, но не чересчур. Чересчур – это закинуть руку на её плечо, притянуть ближе. Пусть даже под конец третьего фильма Сакура, засыпая, прислоняется сама. Какаши держит ладони на коленях, пока плечо плавится от тепла женской головы. Напряжённо откидывает затылок на спинку кресла и измученно смотрит на потолок. Сакура окончательно засыпает, и Какаши только после последней строчки в титрах находит в себе силы её разбудить. – Пойдём домой, – шепчет, поднимая её голову со своего плеча. Кое-как собирает весь мусор, что остался после них. Кое-как доносит его до первого мусорного ведра и кое-как держится, чтобы не предложить ей свою помощь, когда видит, что она еле плетётся за ним по ночной неосвещенной светом Конохе, клюя носом. Сакура сама берёт его за руку. Совсем невинное касание усталости за локоть, сомнамбулическое тепло. Какаши не выдерживает, подставляет спину, она что-то благодарно мычит ему в шею. Какаши благодарит себя за любовь к водолазкам и после ворочается до самого утра, не сумев уснуть. Единственное, что – кто приходит в голову – Гай. У Гая есть замечательная способность уничтожать всё возбуждение, просто появившись в мыслях. Он следует его совету, отжимается до первых лучей пробудившегося солнца, пока не заливает пол собственным потом, долго стоит под ледяным душем, борщит с кофе, вновь курит две сигареты подряд и зарывается в свитках, пытаясь разобраться с водоснабжением, какое тоже следует отключить. Помогает, пока не слышит, что Сакура проснулась. Она чем-то гремит, шуршит, стучит дверьми шкафа, ругается, по полу тянет сквозняком – она открыла окно, но из комнаты не выходит. Но даже так Какаши чувствует запах. Запах крови, женщины и… – Да блядь. – Тут и Гай не поможет, сколько его себе не представляй. Возбуждение уберёт, да, но запах секса и женского тела из соседней комнаты никуда не денется. Какаши устало опускает голову на спинку стула и мучительно прикрывает глаза. От себя он чувствует только безнадежное отчаяние.