THE BEAST INSIDE: PART 1

      Поначалу молчание было настолько тяжелым, что в какой-то момент Чимину показалось, что его вдавливает в сидение огромным валуном. Музыка с диска не спасала ситуацию, потому что они оба чувствовали, что хотят поговорить, но никто не решался начать. Только и делали, что думали, прокручивая диалог в одиночку в голове добрую половину пути. По салону, в котором совсем не пахло Юнги, разливалась спокойная классическая музыка и ровный рокот мотора. «Он хоть иногда выбирается из леса?» — подумал Чимин, но что-то подсказывало ему, что ответ «нет», и это выглядело плохо. Хотя он и сам чувствовал, как природа пленяет его сердце, запуская корни так глубоко, что от них в конце концов будет просто невозможно избавиться. И больше всего пугало желание этого. Казалось, будто там, в лесу, есть что-то особенное, какое-то бесконечное умиротворение для измотанной души, которая нигде не могла найти себе места, а по соседству все равно оставался страх, от которого холодели руки.       Чимин поежился, сбрасывая с плеч тени, и взглянул в окно. Постепенно начало уже темнеть, и солнце давно скрылось за плотными облаками. Напряженная атмосфера напоминала что-то.       — Не холодно? — спросил Донгон, заметив его движения. — Могу прибавить печку.       — Нет, нормально, — ответил Чимин.       Дежавю. Ну конечно, почти как в тот вечер, когда он сюда приехал. Когда? Год назад? Разве что за окном была уже почти ночь тогда, но дорога все та же.       — Чимин-а, ты правда себя хорошо чувствуешь? — Донгон наконец-то решился начать первым, несмотря на холодок, обвивший сердце, когда он произнес его имя вслух. — Может, стоило еще побыть в больнице?       — Я в порядке, правда, все уже почти зажило.       В очередной раз он взглянул на свое отражение в зеркале заднего вида, но теперь не смог так же быстро отвести взгляд, он прочно зацепился. Чимин увидел свое лицо еще в тонированном стекле задней дверцы, когда садился в машину, и тут же сбежал от осознания как трус. Эта розовеющая полоса, протянувшаяся через всю левую сторону лица, однажды станет белым шрамом, плоским и ровным, благодаря врачам, но останется навсегда. Навсегда. Каждый раз при взгляде на себя в зеркало он будет вспоминать, что Юнги сделал с ним в это злосчастное воскресенье. Будет вспоминать панический животный страх, захлестнувший его сознание, будет вспоминать эти клыки, мертвой хваткой вцепившиеся в руку. И что же, в самом деле при этом будет продолжать любить? Голова говорила категоричное «нет», но сердце… с ним были проблемы. «Черт бы побрал эту истинность», — подумал он и наконец отвернулся от своего пугающего отражения.       — Это необычно, — сказал Донгон, поглядывая на него украдкой. — То, как быстро зажили твои раны.       — Да уж, надо было видеть лицо медсестры, — Чимин усмехнулся. — Держу пари, доктор был бы рад запереть меня в лаборатории для исследований.       — А ты знаешь, почему у тебя быстро все заживает?       — Нет, понятия не имею, — он пожал плечами, и тихая, еле заметная боль прокатилась по всему телу. — Да и, если честно, без разницы. Главное, что не пришлось торчать там целую неделю.       — Не любишь больницы? — вопрос, больше похожий на утверждение.       — А кто их любит? Скука смертная, и воняет хлоркой.       — Но ведь дело не только в этом? Почему ты так спешишь увидеть его?       Чимин посмотрел на него и задумался. С некоторых пор любые вопросы по формуле сложнее, чем дважды два, начинали его раздражать. Не потому, что кто-то задавал ему их, а потому что он или не мог ответить на них совсем, или это давалось так же тяжело, как вырвать из груди сердце и выложить его на стол под пытливый свет ослепляющих ламп.       — Наверное, потому что мы истинные, — тихо ответил он, вжимаясь в кресло от смущения и неловкости. Да пропади оно все пропадом! — Я не знаю, просто чувствую, что должен быть с ним сейчас, как будто если не сделаю этого — умру.       — Давно ты это понял?       — Нет, я вообще думал, что истинность ощущается как-то посильнее, мой друг и то быстрее допер, что к чему, чем я. И почему у меня ощущение, что тебе тоже все давно известно?       — Потому что так и есть, — Донгон вдруг широко улыбнулся, сбивая Чимина с толку. — Пока ты жил здесь, я ведь за вами с Юнги присматривал. Такая сильная связь, она, знаешь, сильно ощущается.       — Видимо, для всех, кроме меня. Почему?       — Вот этого я уже не знаю, прости. Может, Эрик с Мэй перестарались, и ты перестал видеть собственное сердце?       — Супер…       Чимин закрыл лицо руками, вздыхая, и сильно потер его, чувствуя, как болезненно реагирует свежий шрам на грубые прикосновения. Чужой в собственной жизни, вот каким он увидел себя. И это оказалось чертовски неприятно. Может быть, если бы он мог, то бросил бы все к чертовой матери и уехал к морю, как и собирался, забыл хена и его хренов лес.       — Не волнуйся, и такое бывает, но судьба берет свое в любом случае, — ободрил его Донгон и похлопал по плечу, перестаравшись с силой, отчего парень шикнул на него. — Ой, прости, все еще болит, да?       — Нормально, — отмахнулся он. — Так и что, для Юнги это нормально? Оставаться сейчас в виде… волка.       — Совершенно ненормально, — улыбка в мгновение исчезла с лица, — когда я заманил его к дому и хорошенько прижал, он должен был обратиться, потому что был истощен.       — Насколько это плохо?       — Весьма. Понимаешь, Чимин, если молодой волк вовремя не вернется в человеческий облик, он может застрять навсегда.       — И сколько у нас времени?       Сам того не заметив, он уже начал искать хоть какие-то варианты, чтобы помочь Юнги, хотя прекрасно понимал, что не знает о нем почти ничего. Единственное, на что он, непосвященный, мог расчитывать, так это их связь. Но в его неумелых руках она как будто бы не имела никакой силы. Словно идти в полной темноте и надеяться, что куда-нибудь выйдешь. Чистая удача.       — Пару дней, я не могу сказать точно, даже у нас информации не так уж и много, потому что почти никого не осталось.       Донгон пожал плечами и нахмурился, прогоняя тоску из своих мыслей, сейчас она там явно лишняя. Когда важные вопросы требуют срочного решения, он разрешает себе погрустить, только когда закончит с ними. Тем более когда в просторном салоне его машины и так достаточно отрицательных эмоций, звенящих в каждом движении и взгляде Чимина. А возможно, как раз они и окажутся им полезны в этот раз, ведь именно эмоции становятся причиной обращений Юнги. «Да, может быть, из этого и правда что-то выйдет, — думал Донгон, сворачивая с дороги на узкую одноколейку, — если он не испугается и не сбежит».       Машину сильно тряхнуло, когда колеса промахнулись мимо колеи и заехали в тинистую яму, но Донгон вернул ее на место спокойными и привычными движениями. Эта дорога стала ему настолько же родной, как и Юнги. Старая подруга, ведущая через лес прямо к дому, и никаких перекрестков и съездов, не заблудишься, только извилистые плавные повороты и ухабы. Можно доехать даже с относительным комфортом, если не спешить, но в этот раз кажется, что прибавить газу просто необходимо.       — Не ударься головой, — предупредил он парня, на мгновение склонившегося к стеклу, за которым всего в нескольких сантиметрах проплывали стволы деревьев.       — Не помню этой дороги, — заметил Чимин и напрягся.       — Ей никто не пользуется особо, — усмехнулся Донгон, — она ведет прямо к нашему дому и дальше в горы.       — Надо запомнить. Получается, почти приехали?       — Да, недолго осталось. Ты уверен, что готов увидеть его таким? Тем более после того, что он сделал…       — Ни капли не уверен, — сказал Чимин и рассмеялся от того, как затряслись у него коленки.       Да, осталось совсем немного, и страх уже подкатывал к горлу, обвиваясь кольцом вокруг него. Вдруг он почувствовал себя ребенком, маленьким и беспомощным, как в ту ночь, когда хен его нашел. А теперь настала очередь Чимина найти Юнги.       — Но может, пока тебя не было, он уже обратился? — неуверенность так и сквозила в каждом его слове.       — Было бы здорово, да, в таком случае попьем чай все вместе и поговорим о случившемся, как думаешь?       — Да, было бы здорово, — эхом отозвался Чимин и совсем без энтузиазма.       Потому что, как они оба и думали, никакого чая не будет. Когда машина подъехала к дому и свет фар скользнул по торцу сарая, за железными прутьями мелькнула светло-серая шерсть спящего волка. Что ж, значит, придется работать с тем, что есть.       Донгон остановил машину у входа и заглушил мотор. Они не двинулись с места, смотря пустыми глазами в пространство перед собой. Чимин удручено вздохнул.       — Если ты не уверен или боишься, Чимин, ты не обязан идти к нему, я что-нибудь придумаю и разберусь с этим сам, — сказал Донгон и осторожно коснулся его плеча.       — Нет, я обязан, — бросил парень и решительно открыл дверь, выбираясь на холодный вечерний воздух.       Судя по сгустившимся вокруг сумеркам, солнце, должно быть, уже почти село где-то за стеной непроглядного леса, и он поежился. Эрик не привез ему куртку, потому что путь до дома в любом случае был бы в машине с теплой печкой, и не планировалось торчать в чаще неизвестно сколько. Ветер прошелся по земле, шурша опавшими листьями и сосновыми иголками, и упершись в ноги Чимина, пробрался ему прямо под кофту, беззастенчиво ощупав своими ледяными руками гусиную кожу.       — Вечер, становится холодно, — сказал Донгон, а Чимин недовольно подумал: «Да я уже заметил». — Пойдем в дом, я дам тебе что-нибудь накинуть, да и Юнги надо покормить, чтобы не огрызался.       Чимин послушно пошел за ним, а сам все удивлялся, что они словно говорят о какой-нибудь собаке, сидящей на цепи и охраняющей дом. Прежде чем они вошли внутрь, ему стало холодно не только от осеннего ветра, скребущегося в ребра.       Первым делом, включив свет в просторной общей комнате, Донгон выбрал для парня подходящую куртку из тех, что висели на вешалке у входа, и только потом пошел к холодильнику за мясом, купленным сегодня утром специально для волка. Большие сочные куски говядины, он всегда его баловал. А куртка оказалась паркой хена, Чимин сразу понял это по стойкому запаху, и надев ее, будто оказался дома. У него сразу закружилась голова от удовольствия, но сердце в груди больно сжалось от того, что запах, бродивший снаружи, отличался так сильно, казался таким чужим. Пожалуй, ему стоило бы начать к нему привыкать.       — Ну что, пошли к нему, — сказал Донгон с нотой сомнения в голосе. — Стой за мной сначала, не подходи близко, я не уверен, как он на тебя отреагирует.       — Хорошо.       Кивнув, Чимин укутался в парку и мысленно приказал себе быть сильным. Страх никуда не денешь, но теперь уже выбора нет, придется затолкать его в угол и подальше. По крайней мере, запах настоящего Юнги, обвивший его вместе с теплой курткой, помогал, словно держа за руку.       Они вышли и направились к сараю, вдоль стены которого стояла высокая и крепкая клетка с толстыми железными прутьями. Уличный фонарь, висевший у двери дома, доползал своим желтым лучом лишь до середины, и поначалу Чимин не видел ничего, кроме клубившегося в темном углу силуэта.       Оттуда послышалось глухое угрожающее рычание. Донгон достал из упаковки кусок мяса и кинул на землю между прутьями. Волк тут же накинулся на него, разрывая на куски и глотая, почти не жуя, как будто не ел неделю. Недовольное бурчание и чавкание пасти заставили Чимина замереть в двух метрах позади Донгона. В слабый свет попали передние лапы и морда, испачканная уже засохшей кровью, и глаза сверкнули красным, когда, проглотив последний кусок мяса, волк посмотрел на человека, стоящего вдалеке.       Заметив это, Донгон достал еще один, но зверь больше не реагировал на еду, замерев как неживой. Около минуты никто из них не двигался и ничего не говорил в ожидании чего-то. Время тоже остановилось, и все вокруг стихло, только лампа над крыльцом звонко щелкнула.       — Чимин-а, — тихо, почти шепотом, позвал Донгон, медленно убирая мясо обратно в упаковку, — попробуй подойти чуть ближе.       Парень даже не заметил, что почти перестал дышать, и сделал несколько неловких шагов вперед. Колени почти не сгибались, а руки дрожали, хватаясь за полы куртки. Волк настороженно прижал уши и попятился, не отводя напряженного взгляда от подходившего к нему человека.       В какой-то момент Чимин забыл про «чуть ближе» и продолжил идти, не слыша предостережений Донгона, пока не оказался почти вплотную к клетке и зверю, запертому в ней. Сердце колотилось как сумасшедшее, а разум уже подкидывал в топку картинки, как эта морда протискивается через прутья и хватает его за руку или ногу. Но волк замер, лишь оскалив клыки.       — Чимин-а, лучше отойди, — сказал Донгон и заметил, как его собственные руки начали дрожать.       — Все в порядке, — ответил Чимин, словно загипнотизированный, — он меня не тронет.       И словно в подтверждение его слов, волк спрятал зубы и приподнял уши, опуская голову чуть ниже. На самом деле, Чимин все еще не имел ни малейшего понятия, что делает, но сказал уверено:       — Донгон, ты можешь нас оставить? Я хочу с ним поговорить.       — Может, не стоит? Он тебя не поймет.       — Пожалуйста, — и посмотрел так умоляюще и испуганно.       Донгон растерялся на мгновение, но все-таки согласился на свой страх и риск. Разумом он понимал, что так делать не нужно, только сердце поверило этому напуганному и чертовски влюбленному парнишке. Что еще ему оставалось? Раз уж он привез его сюда.       — Только пожалуйста, не подходи слишком близко, ладно?       — Да, хорошо, — Чимин шагнул назад, подумав о том, как сильно ему хочется потрогать серую волчью шерсть.       Уходя, Донгон решил, что будет наблюдать за ними из окна, готовый сорваться с места в любую секунду и бежать на помощь. Это было полное безрассудство, и он не мог понять, почему согласился на него, ведь годы его смелой молодости давно прошли. Осталось разве что надеяться на лучшее и ждать. Так он и замер у окна в коридоре, наблюдая, как Чимин снова делает шаг вперед.       Все тело потряхивало нервной судорогой, и лесной холод прогрызался до костей, несмотря на теплую куртку. Несколько минут они с волком просто наблюдали друг за другом, изучая. Боясь сделать хоть сколько-нибудь резкое движение, Чимин в итоге долго не мог пошевелиться вообще, а вот зверь начинал проявлять активность, сначала переминаясь, потом поворачивая голову в разные стороны, то шагая в бок, то назад и вперед. Только когда Чимину показалось, что тот успокоился, он подошел совсем вплотную и, чуть не сходя с ума от страха, протянул к прутьям трясущуюся руку.       Оскалив пасть лишь на мгновение, волк осторожно обнюхал ее со всех сторон, а потом вдруг начал облизывать. Чимин испугался и одернул руку, прижав к груди. На секунду ему так сильно захотелось схватить его за шерсть и то ли кинуться в объятия животного, то ли придушить его. Сердце так рьяно билось в груди, перекачивая кровь изо все сил, что закружилась голова, а руки и ноги похолодели, словно залившись ледяной водой внутри.       — Хен, пожалуйста, — прошептал он и не услышал собственного голоса, — возвращайся.       Волк смотрел на него спокойно и бесстрастно. Чимин прижался к прутьям клетки всем телом, уперся в железо щекой и, закрыв глаза, протянул вперед обе руки. Шерсть оказалась очень жесткой и колкой, пока пальцы не погрузились в подшерсток. Мягкий, как сахарная вата.       — Вернись ко мне, Юнги, и мне не будет страшно, пожалуйста, — говорил Чимин, и его голос безбожно дрожал, — ты должен быть здесь, прошу, тебе нужно вернуться.       Просунув морду между прутьями, волк продолжал обнюхивать человека, чей запах давно был ему знаком, но сегодня, казалось, немного отличался. Неприятный душок лекарств и больничной химии, он не знал, что это такое, но ему явно не нравилось. Это пугало его.       — Если ты спишь, Юнги, то пора просыпаться.       Ничего не происходило, и у Чимина больше не осталось слов, тем более он убедился, что в них нет никакого смысла. Отчаяние накрыло его тяжелым одеялом, перекрыв весь кислород, и он поморщился, чувствуя, как слезы начинают колоть в переносице и встают комом в горле. «Что, если Юнги так и останется зверем? — страх вошел в сердце острым отравленным клинком, — Что, если Юнги больше не будет?»       — Хен, я люблю тебя, — прошептал Чимин и тяжело вздохнул, опуская руки.       Все бесполезно, а на что он надеялся? Обрывки их совместного прошлого и настоящего так и оставались разбросанными по полу кусочками пазла, а он только недавно начал их переворачивать, чтобы собрать картину. Но она окажется пустой, если рядом не будет Юнги. Чимин смотрит в его волчьи глаза, в полутьме почти черные, и наконец понимает, откуда тянутся цепкие руки страха, сжимающие его сердце. Он боится, что все закончится хуже некуда, что позволив хену стать огромной частью его жизни, а этого теперь избежать будет крайне трудно, тогда если однажды Юнги не станет, у него в груди останется настолько большая дыра, полная ужасающей пустоты, что с ней у него ничего не получится сделать. Ни зашить, ни зарастить, тьма будет распространяться и очень скоро сожрет его целиком. Он потеряет всякий смысл собственного существования, потому что еще шаг — и всем этим смыслом станет один человек, который может навсегда пропасть в облике зверя даже из-за такой мелочи, как минутная ссора на почве необоснованной, глупейшей ревности.       — Ты дурак, Юнги-хен, — усмехнулся Чимин, не открывая глаза, чтобы из них не полились тут же слезы, жгучие и бесполезные.       Губы задрожали, готовые то ли изогнуться в улыбке, то ли скривиться от внутренней боли, и мокрый волчий нос вдруг уткнулся ему в щеку. Чимин почувствовал себя таким слабым и уставшим, что мог бы свалиться прямо здесь и спать рядом с волком, пока тот не обратиться в человека, а между мыслями о возвращении домой проскользнула другая, странная, совершенно ненормальная: «Ключ должен быть, наверное, где-то рядом?»       Стоя вплотную к оконному стеклу, почти упираясь в него лбом, Донгон напряженно наблюдал за каждым движением Чимина и Юнги, параллельно следя за биением своего сердца, собиравшегося слететь с катушек поначалу. Уже много лет у него не происходило никаких эксцессов на почве душевных волнений, он искренне считал, что полностью приручил своего зверя, однако всегда оставалось это крохотное сомнение в самой глубине. Сейчас оно горело ярче, чем обычно.       Хотя волноваться, как будто, становилось не о чем. Донгон смотрел и удивлялся, удивлялся и коротко вздыхал, видя, как волк принимает Чимина за своего. После недавнего нападения, он мог объяснить это самому себе только тем, что в моменте переходного состояния зверь счел Чимина угрозой, а сейчас, после того как успокоился и полностью завладел сущностью Юнги, начал чувствовать их связь. И так трогательно извинялся за причиненную боль, что у Донгона самого чуть не навернулись слезы. А потом он вспомнил, каким был сам, как точно так же просил прощения, и глаза застелила пелена.       Смотреть дальше казалось уже чересчур, как будто бы слишком личное, и ему нечего делать в их соединении, но он заставил себя переступить через границы этики, ведь дикие звери могут быть непредсказуемыми. Донгон отвернулся лишь на несколько мгновений, которых хватило, чтобы Чимин, заметив висящий на гвозде на стене сарая большой ключ, взял его и вставил в замочную скважину.       Тихий лязг затвора и едва слышный скрип петель. Чимин не понимал, зачем делает это. А тем временем ночь уже смело прокралась в лесную глушь, осев густыми тенями со всех сторон, и волк заметно оживился, почуяв свободу. Чимину подумалось, что, может быть, оказавшись на воле, Юнги снова станет человеком, но этого не произошло.       Встрепенувшись, он осторожно вышел из клетки и принюхался, напряженно ловя ушами каждый звук окружающего пространства. Освободившись, волк уже собрался бежать прочь, чтобы не оказаться снова взаперти, и тут вдруг со стороны дома послышался шум.       Упустив момент, Донгон спохватился и рванул к выходу. Резко распахнутая дверь громко ударилась о стену. Он выбежал с криком:       — Чимин, нет! Отойди от него!       Но волк уже приготовился нападать, припав мордой к земле и оскалив пасть. Секунда — и прямо на бегу Донгон обратился, боясь не успеть защитить парня, застывшего столбом между ними. Чимину казалось, что он ходит во сне, он не понимал, что происходит. Сон снова повторяется. Тот сон снова здесь. Бурый волк еще больших размеров подскакивает к нему и загораживает собой от серого, рычавшего и клацавшего зубами.       Чимин даже не смог отойти, сделать хоть шаг окаменевшими ногами, прямо вросшими в землю, когда два огромных волка, прыгнув друг на друга, сцепились в оглушительной схватке. Они рычали, лаяли и цеплялись клыками и когтями, — и это все проносилось прямо перед ним. Коричневый и серый смешались в один цвет первородной ярости. Страх сходил с ума в нем, умоляя бежать. Чимин хотел закричать и не смог. Все тело заболело, зашитые раны зажгло огнем, словно оба волка раздирали на кусочки его самого. И это оказалось настоящим божьим благословением, когда шерстяной клубок гигантских волчьих туш навалился на него, отбрасывая прямо на клетку. Запнувшись об их лапы и задохнувшись от мгновенной тяжести, Чимин упал затылком ровно на железную балку и потерял сознание. Во тьме небытия все еще звучал грохот и леденящий душу лай.       Это было недолго и чертовски мучительно. Сводящий с ума страх никуда не делся, сгущаясь в сердце и разрывая его на части, только теперь Чимин до ужаса боялся не за себя, а за Юнги, и как только смог выбраться обратно к свету, закричал и заметался в чьих-то крепких руках. Что, если уже поздно?       — Нет! Нет! Не трогай его!       — Чимин, успокойся! Все хорошо, он в порядке.       Донгон прижимал дрожащего парнишку к себе, чтобы не вскочил и не бросился бежать куда глаза глядят. Он чувствовал, как его сердце бешено колотится в груди. Хуже всего, когда просто не знаешь, что происходит.       Но в теплых отеческих объятиях тело Чимина наконец сдалось, перестало бороться: обмякло на чужих руках, дрожь отпустила, а дыхание начало выравниваться. Разум выбирался из паутины сумасшедших эмоций, и только теперь Чимин смог полностью осознать, что Донгон — тот самый бурый волк. Тот, кто был в том его сне, или, может быть, реальности, кто спас его вчера и... сегодня.       — Где он? — пробормотал Чимин, вяло поднимаясь с дивана, на котором обнаружил себя, и выпутываясь из рук Донгона.       — Он в клетке, Чимин, я же просил тебя не подходить к нему слишком близко, зачем ты вообще выпустил его? — во взгляде мужчины удивительным образом смешивались упрек и страх за обоих детей. — Если бы я не успел, он мог убить тебя!       — Что? Нет! Донгон, он пытался защитить меня.       — Нет…       — Да, боже, он сильно ранен? Когда ты выскочил и превратился, он испугался.       Чимин смотрел на него во все глаза и, казалось, вот-вот был готов заплакать, а Донгон спросил совершенно серьезно, без претензий и на удивление холодно:       — Чимин, откуда ты это знаешь?       Парень смутился и отвернулся, сначала и сам не понимая, почему сказал это, да еще и с такой непоколебимой уверенностью. Ответ был прост.       — Я почувствовал его страх.       Они встретились взглядами, наивно-тревожный и задумчиво-холодный, и Чимин почувствовал, как его щеки заливает краской. «Значит, все действительно так далеко зашло», — думал Донгон, смотря почти сквозь парнишку, абсолютно не понимающего серьезность того, что с ним происходит. Их истинная связь с Юнги распространилась настолько глубоко, что передалась и зверю, разделявшему с ним одну сущность на двоих. Донгон знал, как тонка грань, даже его холодный разум пугало то, чем это все может закончиться, и никто не может предугадать, станет им такая связь в плюс или минус.       Поэтому теперь он принял окончательное решение провести ритуал сразу же, как только Юнги обратится в человека. Ему необходимо взять зверя под контроль, пока не стало слишком поздно. Хотя бы ради Чимина им придется это сделать. А пока…       — Чимин, тебе надо отдохнуть, — сказал Донгон мягко и осторожно, — я отвезу тебя домой.       — Нет, — он упрямо замотал головой.       — Да, Эрик уже грозится забирать тебя сам, уже поздно, и ты все равно больше ничем Юнги не поможешь.       — Но как же? Просто оставить его там? И что дальше?       — Будем ждать до утра, ничего не случится. Утром можешь прийти снова, но я в любом случае позвоню вам домой и сообщу, вернулся он или нет, договорились?       Смотря замыленным взглядом на Донгона, Чимин ясно чувствовал его желание избавиться от него побыстрее, разве что не особо понимал почему. Почему бы ему просто не заночевать прямо на улице около клетки в ожидании, что чудесным образом волк станет снова человеком? В самом деле. Чимин так запутался, что гудящая больная голова стала последней каплей, и он сдался. Его тело горело, мышцы никак не могли расслабиться, то и дело сокращаясь, а кровь пульсировала на висках, и он так явно ощущал ее, что это стало уже слишком жутко. Как будто он собирался взорваться и загадить уютную гостиную своими внутренностями. «Если Юнги не вернется больше никогда, пусть хотя бы загрызет меня уже, и дело с концом», — проплыла мысль в его загнанном сознании, а потом пришло воспоминание о соджу, которое он попросил отца купить, и кровь отлила от лица, будто оставив голову висеть в воздухе отдельно от тела. Донгон прав, ему нужно отдохнуть.       — Договорились, — вздохнул Чимин и кое-как поднялся с мягкого дивана, слушая симфонию хруста своих суставов.       Поесть и выпить соджу — вот что в итоге заполнило его разум на весь недолгий путь до дома. Донгон больше ничего не говорил, усердно обдумывая что-то у себя в голове. Чимин иногда поглядывал на него, и в прыгающих отсветах фар его лицо показалось ему похожим на кого-то другого, только он уже не мог и не хотел думать, на кого именно. Впрочем, это явно не самый важный вопрос из миллиона в его голове, ответ на который необходимо найти, хотя увидев огни отцовского дома вдали, Чимин засомневался даже в этом. Может, не так уж все это необходимо? Может, он придает слишком большое значение всему, что происходит в этой богом забытой глуши? Ему бы хотелось поверить в это, как все стало бы проще.       Но на деле все остается таким же сложным и запутанным, как парад эмоций на лице Эрика, встречающего их у калитки. На Донгона тот смотрит с упреком и раздражением, на сына — недовольно, но с заботой и нежностью, а за всем этим, за всеми его словами и движениями смутной тенью мелькает все тот же непокорный, непобедимый страх смерти. Чимину даже мерещится его запах. Никогда в жизни он еще не встречался с ним лицом к лицу и не представлял, насколько смерть может оказаться большой. И все они — маленькие беспомощные человечки, отданные на растерзание судьбе. Она растопчет их, как табун обезумевших диких лошадей, и не заметит этого.       — Все в порядке? — Эрик спрашивает сына, но отвечает за него Донгон.       — Да, все нормально, пусть хорошенько отдохнет.       Чимин шел в дом, ничего не слушая и не обращая никакого внимания на старших. Из приоткрытой двери выползали наружу аппетитные запахи еды, и хотя после дичайших картинок волчьей драки аппетита у него не прибавилось, он все же понимал, что поесть надо, и собирался смести все, что окажется на столе, думая при этом только о соджу. Прежде чем хорошо приложиться к бутылке, нужно хорошо поесть, он выучил этот жизненный урок еще в шестнадцать лет.       — Ну и, что-нибудь вышло? — спросил Эрик тоном, полным скептицизма и безразличия.       — Нет, но волк его принял, — ответил Донгон, наблюдая, как Чимин плетется в дом, шаркая ногами по каменной тропе.       — И что это значит?       Он взглянул на Эрика, чтобы убедиться, что его действительно это волнует, и со вздохом покачал головой.       — Они истинные, Эрик, но гораздо в большей степени, чем другие. Чимин связан даже с волком.       — Я в этом не разбираюсь, — Эрик отмахнулся, оглядываясь, но не уходя. — Разве у вас не также было?       — Нет, наша связь терялась, и невольно обращаясь, я не признавал его, а Юнги… он даже извинился перед Чимином, хотя я уверен, что не помнит его сейчас.       — Супер, не то чтобы мне это сейчас что-то объяснило. Просто скажи, хорошо это или плохо? Потому что знаешь, если еще хоть раз твой щенок вздумает причинить Чимину боль, я пущу ему две пули прямо между глаз и не пожалею об этом.       Они встретились взглядами, и Донгон кивнул, удрученно хмурясь. Звучит как блеф, конечно, но он помнит, как Эрик выстрелил в него с искренним желанием убить, даром, что промахнулся и попал в плечо, но все же. Он может сделать это, пусть и будет в итоге жалеть в глубине души. Донгону очень хотелось охладить его пыл и заверить, что все будет хорошо, но лгать он умел плохо.       — Может, ты просто отвезешь его куда подальше и выпустишь на волю? Пускай себе ловит зайцев и загоняет оленей, глядишь, стаю найдет, всем будет легче.       — Скажи это Чимину, — с укором ответил Донгон, недовольно вскинув бровь. — Ты хочешь, чтобы он был счастлив, вот и спроси у него самого, что ему для этого нужно. А я поехал обратно, утром позвоню и сообщу обстановку, Чимин захочет снова прийти к нам, отговаривать смысла не будет, так что не пытайся.       Скрестив руки на груди, Эрик молча и хмуро наблюдал, как Донгон садится в машину и уезжает. В очередной раз он мысленно сокрушался, что не переехал отсюда еще тогда, двадцать лет назад, и что ему до сих пор периодически приходится признавать: Донгон прав, как обычно, черт бы его побрал, всегда прав. Это ему еще хоть как-то удавалось, а вот сделать закономерный вывод: «я просто упертый идиот, если продолжаю заставлять кого-то жить другую жизнь», — он уже никак не мог, не позволяла гордость и извечные оправдания даже перед самим собой: «но я ведь хочу, как лучше». Эрик не знал, как кому будет лучше, думал, что знал, но это всегда был банальный самообман. В этом его проблема, и он никак не научится на своих ошибках.       — Ты собрался всю ночь здесь дом охранять? — крикнул Чимин.       Эрик встрепенулся и, оглянувшись, увидел сына на пороге с куриным крылышком в руке и пугающей пустотой во взгляде.       — Нет-нет, пойдем ужинать, — кивнул Эрик и пошел домой.       Руки и ноги уже давно налились свинцом, придавливая его к земле, а мысли все никак не могли успокоиться и дать отдохнуть. Они с Чимином оказались в одной яме, и оба знали, как из нее выбраться. Вскоре в доме на окраине зазвучала музыка, выбранная сыном, и звон бокалов соджу, наполненных отцом. Ночь полностью накрыла деревню и затихший в безветрие лес, успокаивая уставшие сердца. День был таким непростым и непозволительно долгим, так что все только радовались его концу. Сейчас остался сытный ужин, тихие разговоры и тяжелый алкогольный сон, а на утро снова взойдет солнце, и, быть может, все наладится. Все-таки ничто не длится вечно, верно? Плохое всегда сменяется хорошим.       Эрику очень хотелось в это верить, правда. Чимин слушал его уставший, совсем затихший голос, с трудом разбирая слова, а мысли снова были далеко отсюда. Где-то там, среди деревьев и колючих кустов, под замком засыпал раненный зверь, и его зализанные раны уже затягивались. Словно пробираясь через непроходимую стену терновника, Чимин пытался разобраться в происходящем в собственной душе и застревал все больше, заливаясь алкоголем в жалкой надежде облегчить боль. Но он никогда не помогал, он всегда доводил ее до крайности, любую проблему, раскручивая смертельную карусель мыслей. Понимая и принимая это, Чимин пил дальше, впрочем, как и Эрик.       К одиннадцати часам комната уже заметно исказилась в их глазах, расплываясь, собираясь заново — и так по кругу каждый раз, когда они моргали. Разница оказалась лишь в том, что голову Эрика клонило вниз, придавливая тяжестью борьбы с гравитацией, а у Чимина внутри горел пожар, уговаривая бежать. На месте его удерживала только усталость, спасибо последним неделям, измотавшим его во всех смыслах больше, чем вся предыдущая жизнь.       — Знаешь, Чимин-и, — говорил Эрик, с трудом ворочая языком, — я ведь всегда старался сделать для тебя все, что мог. Может быть, это было не так заметно, но я всегда волновался за тебя, понимаешь? И то, что случилось вчера… Как будто кошмар повторяется в реальной жизни, боюсь, что еще одного я просто не выдержу. Ты все равно уверен, что не хочешь…       Он не договорил, встретив твердый, но пустой взгляд сына, красноречивый ответ «нет», и вздохнул, выпуская из легких весь воздух без остатка.       — Ладно-ладно, я все понимаю, ваша связь… Но и ты меня пойми, кроме сестры у меня есть только ты. Я ведь пообещал заботиться о тебе, делать все, что понадобится, ради тебя и твоей безопасности.       Очередной вздох прервал его речь, только на этот раз — мечтательно-ностальгический. В пьяном сознании воспоминания росли как грибы после дождя, и он с наслаждением предался им, потому что они были хорошими.       — Помню тот день, когда впервые увидел тебя, — сказал Эрик, смущенно улыбаясь, — ты был такой крохотный и хрупкий, даже страшно было на руки взять. Ты взял мой палец своей маленькой ручкой и посмотрел на меня так удивленно. Я тогда сразу подумал, у тебя глаза отца, точь-в-точь, такие же большие, темные, как земля после дождя. Такие же смелые.       Чимин не прерывал Эрика, учтиво выслушивая поток пьяных откровений, хотя на самом деле мало понимал смысл его слов. Алкоголь в его собственной крови не позволял сопоставить разрозненные мысли, чтобы получить картинку, противоречащую реальности, оставляя лишь смутное ощущение, будто что-то не так. Но оно волновало его куда меньше далекого, почти неслышного волчьего воя.       — Мэй тогда сказала, что я — единственный, кто сможет действительно хорошо о тебе позаботиться, и мне кажется, это был единственный раз в жизни, когда она ошиблась, — Эрик глухо и невесело рассмеялся.       — У нее все хорошо? — вдруг спросил Чимин, прервав монолог отца, словно вспомнив что-то очень важное. Нет, на самом деле вспомнил — день, когда в последний раз слышал ее голос.       — Она в больнице, — выпалил Эрик и тут же сообразил, что нужно добавить подробности, чтобы сын не разволновался, — проблемы с легкими, но ты не волнуйся, она говорит, что не так плохо себя чувствует, да и врач у нее хороший.       — Какие еще проблемы?       Чимин испугался всерьез, думая о том, что за все годы их жизни с тетей, она никогда не болела ничем серьезнее обычной недельной простуды, а до больницы дело уж точно не заходило. Пьяному мозгу не составило труда представить самые ужасные варианты, и паника начала подниматься из глубины. Вероятность потерять сразу двух дорогих сердцу людей одновременно срубила на корню только воцарившееся усталое спокойствие, и пульс снова ускорился, сбивая дыхание.       — Пневмония, — ответил Эрик настолько спокойно и убедительно, как мог. — Она проходит курс лечения, я же говорю, не волнуйся, она поправится.       — Почему она мне ничего не сказала? Давно вы опять скрываете это от меня?       Он даже подался вперед, судорожно хватаясь руками за край стола. Эрик вздохнул, потирая сухие, налившиеся кровью глаза.       — Прости, я хотел рассказать, но она просила не тревожить тебя, хочет, чтобы ты отдыхал и ни о чем не волновался.       — В таком случае тебе стоило научиться врать получше, — бросил Чимин и снова откинулся на спинку стула.       А потом взял стакан и выпил залпом добрую треть остававшегося соджу. Горечь прожгла ему горло, но за ней пришло согревающее тепло, и выдохнув, он закусил вяленой колбаской.       — Попридержи коней, сынок, — тихо попросил Эрик, зная, что эти слова улетят в пустоту.       Того Чимин и хотел — поскорее напиться и вырубиться, чтобы ничего не болело, ничего не волновало, чтобы бесполезный сейчас страх отстал от него и перестал сжирать заживо внутренности. Но у него не получалось напиться.       — Если ей станет хуже, скажи мне сразу, окей?       — Хорошо, скажу, — Эрик кивнул и почувствовал неприятнейший укол совести.       Видит бог, Чимин уже готов был начать молиться каждый день, чтобы не услышать этого никогда, тем более при нерешенной еще одной огромной проблеме с волком не меньших размеров. Он боялся, что однажды жизнь вынудит его разрываться меж двух огней, и не знал, в какую сторону пошел бы. Как выбирать: остаться без легких или без сердца, — и то и другое слишком важное, здесь ведь на самом деле невозможно выбрать. «Пожалуйста, поправляйся», — умолял мысленно Чимин и корил себя за то, что оставил ее, даже если его присутствие на деле ничего бы не поменяло. Раздвоиться бы. Как жаль, что это невозможно.       — Ладно, я, наверное, пойду спать, — вздохнул Эрик, с трудом поднимаясь со стула. — Сил больше нет.       «У меня тоже», — подумал Чимин, но сказал:       — Я посижу еще, музыка помешает?       — Убавь немного, и не помешает. Думаю, через три минуты я уже буду спать как мертвый, — глухой смешок. — Не сиди слишком долго, тебе надо отдыхать.       — Да, конечно, — кивнул он, протягивая руку к колесику громкости на колонке.       Убавил больше, чем просил отец, но недостаточно, чтобы за музыкой можно было услышать его стоны и всхлипы, если вдруг станет хуже, и он начнет избавляться от накопленных эмоций через слезы. Чимин не был уверен, что это случится, только чувствовал грань, на которой балансирует. Ни туда ни сюда. Хотя, может быть, было бы лучше выплакать все, и дело с концом, избавиться от всего, что переполнило душу до краев, и лечь спать измотанным до невозможного. Что-то не давало сделать это. Когда Эрик ушел, и вскоре из его комнаты послышался храп, в Чимине все еще горел пожар, принуждавший бежать.       Беги! Беги! Быстрее! Но куда? И зачем? Он продолжал пить соджу в одиночестве, все подливая и подливая в заляпанный жирными пальцами стакан, и не знал. Не понимал, что ему делать, а сделать ведь что-то нужно! Волк, которому давно пора стать человеком, все еще тоскливо подвывал в тишине ночного леса. Их раны до сих пор болят, но не представляют опасности.       А потом заиграла режущая душу «hold on to me», акустическая версия с MTV, и Чимину вдруг подумалось, что ему хочется спеть ее Юнги. Иррациональное, внезапное желание, которому он бездумно поддался спустя всего полстакана соджу.       Это было чистое наваждение. Снова. Взяв недопитую бутылку с собой, он накинул одну из отцовских курток, в которых утопал до носа, когда застегивал, и тихо вышел из дома, прикрыв дверь так аккуратно и бесшумно, будто один звук — и весь дом взлетит на воздух. А снаружи пахло сыростью и хвоей.       Ветер дул с леса, вселяя в Чимина ложную надежду, что даже в темноте, уж по запаху волка так точно, он обязательно найдет путь. «Я уже ходил это тропой», — подумал он, ступая на клеверное поле. Вот здесь Юнги нашел его тем ранним утром, это был не сон. Но что он делал здесь? Караулил его? Или охранял как сторожевой пес? Входя в лес, Чимин задумался, часто ли хен делал так и как это назвать: сталкерством или поразительной верностью?       Чем дальше, тем сильнее сгущалась темнота, и ее едва ли пробивал фонарик на телефоне. На нем висели не прочитанными столько сообщений, Чимин так и не собрался прочитать их все. От красной цифры двадцать семь бросало в холодный пот, хотя он мог биться об заклад, что где-то двадцать из них от Хосока. «Отвечу утром», — сказал он себе, прекрасно зная, что сделает это максимум после обеда, или даже вечером. На этом мысли о будущем закончились, прерванные словами «я маленький и нежный человек», прозвучавшие голосом Брайана Молко.       Тропа виднелась под ногами в тусклом холодном свете и не заставляла в себе сомневаться, Чимин смело шел по ней, покачиваясь и запинаясь об упавшие ветки деревьев, шаркая по опавшей листве. Он не думал и совершенно не заметил, как она раздвоилась, разделенная полем земляники. Запах волка звучал не так громко, как мог бы запах человека-Юнги, и все же ему казалось, что он четко определяет по нему направление на автомате. Деревья и кусты кружили вокруг него свой танец все быстрее и быстрее.       — Я маленький и нежный человек, — Чимин начал напевать вслух, припоминая слова на ходу.       Поначалу его голос звучал скромно и тихо, но чем дальше он входил в чащу леса, чем ближе казался дом семьи Мин, тем громче и смелее становился.       — Который держит на своих плечах вес всего мира…       Где-то рядом ухнула и резко взлетела с ветки сова, и Чимин обернулся, вздохнув от неожиданности. Это было зря, голова закружилась сильнее, и вместо того, чтобы постоять и выровнять дыхание, он сделал большой глоток соджу и пошел вперед еще быстрее. Волк выл и лаял где-то совсем рядом, клацая дверью своей клетки.       — Пожалуйста, протяни мне руку помощи, подойди ближе…       На секунду он все же остановился, вглядываясь в темноту вокруг и не видя никаких огней.       — И побудь со мной, побудь со мной, побудь со мной, побудь…       Вот же гадость, хоть глаз коли — ничего не видно! Но он улыбается, думая, что идет на голос зверя, которому поет.       — Мое поведение трудно понять, когда я как телефон без связи, но я делаю все, что могу, чтобы заслужить прощение.       Сердце бьется все сильнее, и в горле пересыхает так, что Чимин замолкает на пару секунд, только чтобы выпить еще.       — Я уже по колено в зыбучем песке и все зову тебя на помощь…       Волчий голос замолкает, и тьма сгущается так, что нет уже никакого смысла светить телефоном вокруг, но Чимина ничего не беспокоит. Он чувствует Юнги и, останавливаясь и забываясь, поет:       — Пожалуйста, протяни мне руку, забудь про правила хотя бы раз и побудь со мной, побудь со мной, побудь со мной…       Ему хочется смеяться и плакать одновременно, сердце пропускает удар, и в голове словно кто-то щелкает переключатель, включая карусель мира на полную. Чимин подносит бутылку ко рту и шагает куда-то вперед, не видя, что под ногами там — торчащий из земли корень высокой сосны и пустота.       Пошатнувшись, он запинается о выступающий корень и теряет верх и низ, в этой чертовой тьме все смешивается, и все, что он чувствует, — как его бьет со всех сторон то земля, то ветки кустов, словно кинуло в жернова. Это длилось целую вечность, пока его тело наконец не приземлилось на пушистый, немного влажный мох. Бутылка соджу, расплескавшая почти все свое содержимое, ударилась о его голову и отскочила в сторону.       — Побудь со мной… — хрипло пропевает Чимин, закрывая глаза.       Он смеется и плачет.       — Побудь…       Плачет и смеется.       Поужинав и покормив волка, Донгон почти сразу пошел спать, изнывая от усталости и тяжести в мышцах. В душе он понятия не имел, что делать, но точно знал, что в ночи никакая хотя бы относительно хорошая идея не приедет ему в голову. И хотя уснуть быстро не вышло, все-таки к одиннадцати часам он уже крепко спал, сопя в подушку. Когда волк в клетке начал беспокоиться и выть, шум доносился до его комнаты, но сам он не просыпался, накрепко застряв во сне, полном образов прошлого.       Юнги чуял запах своего человека все сильнее и вскоре начал слышать его мягкий, журчащий во тьме голос. Волнение заставляло его метаться по клетке, лаять, призывая выпустить, потому что лес в ночи, он это знает, как никто, — худшее место для людей, которые его не знают. Чимин уже терялся в нем даже днем, и сейчас, ко всему прочему, от него за километр несло алкоголем. Волк не понимал, что это значит, в отличие от просыпавшегося в нем Юнги-человека.       Сознание вскипало, распаляемое инстинктами и страхом, две сущности поначалу боролись, как и всегда, но чем яснее слышалось пьяное, хоть и не менее прекрасное от этого, пение, тем больше зверь отступал. Они оба хотят помочь ему, ведь он так отчаянно зовет их. «Пожалуйста, протяни мне руку помощи и побудь со мной». Голос вдалеке дрожит, и сердце, поделенное на двоих, бьется о грудную клетку с невероятной силой.       Иначе никак, ему никто не поможет, и вот он уже уходит от него. Шум и треск поломанных веток становится решающим. Скажи мне сразу, падать — это просто твое хобби, да?       Зверь сдался, и его тень уползла в глубину, наполненная страхом. Холодный ночной ветер тут же заколол обнаженную кожу, пуская рябь мурашек по всему телу. Как и всегда, Донгон позаботился о нем, и протянув руку через прутья клетки, Юнги взял сложенную в пакет одежду, подтянул кеды и быстро оделся, оставив только кофту, до которой уже не было дела. Надо поспешить. Что если этот придурок свернул себе шею? Ключ снова висел на гвозде рядом, и кое-как дотянувшись до него, Юнги открыл клетку и вылетел из нее пулей, следуя по запаху и еле слышным шорохам.       — Побудь со мной, побудь со мной, — все еще шептал Чимин как заведенная игрушка, всхлипывая в мох, мокрый уже от его слез.       Услышав спешные шаги и почувствовав, как чьи-то горячие руки поднимают его с земли, он подумал, что не сможет никак объяснить свои действия отцу и придется выслушивать очередную лекцию расстроенного родителя. Но это был не он.       — Чимин-и, открой глаза! — крикнул Юнги, ударив его по щеке. — С тобой все нормально?       Ощущая бьющий в нос запах алкоголя, он даже и не надеялся на какой-то вразумительный ответ и уже начал сам ощупывать его тело на наличие переломов. А Чимин, спустя несколько долгих мгновений осознания убедившись, что это не сон, черт их побери, засмеялся во весь голос и кинулся ему на шею, как утопающий, цепляясь за свое единственное спасение.       — У меня получилось! — радовался он, пока по щекам все также катились редкие слезы. — Хен, умоляю тебя, не надо так больше.       — Чтобы ты опять подвергал себя опасности? — бурчал Юнги, крепко прижимая его к себе и вдыхая родной запах. — Еще чего. И прекрати падать, бога ради…       На это Чимин только тихо рассмеялся ему в плечо, потому что ничего не мог обещать. Хотя сейчас им обоим, кроме друг друга, больше ничего было не нужно. Тепло тела, биение успокаивающегося сердца, тяжелое, но облегченное дыхание. И никакого страха не осталось, как будто даже раны стерлись с его кожи, не оставив и следа. Пока весь мир, кружась, сходил с ума, пока в море бушевал шторм, Чимин о них совсем не помнил, не помнил о том, что случилось еще вчера, найдя свою тихую гавань. Его пьяному сознанию было совсем невдомек, что это странно и неестественно, то, как в одном человеке сошлись смертельная угроза и полная безопастность.       Ведь он вернулся! Он здесь и обнимает его совершенно человеческими руками, гладит по спине и не хочет отпускать так же, как сам Чимин не хочет выбраться из этих объятий. Что еще нужно? Сейчас — больше ничего.       — Я так боялся, что ты останешься волком навсегда…       Юнги усмехнулся.       — То есть с шерстью и хвостом ты меня уже любить не будешь?       — Да иди ты!       Ткнув хена в бок, Чимин слабо рассмеялся, тут же цепляясь руками за его футболку. Голова вдруг так сильно закружилась, что он испугался, будто она вот-вот оторвется от шеи и улетит в небо, как гелиевый шарик.       — Что-то мне плохо, — простонал он, и как по щелчку пальцев силы стали покидать его, ведь он сделал то, что должен был, и теперь уставшее тело ослабло, моля об отдыхе.       — Ну конечно, сколько ты выпил?       Усмехнувшись, Юнги отстранился, замечая рядом на земле пустую бутылку соджу и телефон с включенным фонариком, отбрасывающим тусклый свет в ночное небо. А потом взглянул на его лицо, и улыбка померкла.       — Чимин-и… — только и смог он прошептать дрогнувшим голосом.       Темно-розовая тонкая полоса пролегла по грустно-счастливому лицу Чимина, и это была совсем не тень от пряди его растрепанных волос.       — Наверное, я прошу об этом слишком часто, — пробормотал он, — но ты можешь отвести меня домой?       Чимин совсем не заметил испуга на лице Юнги, не заметил, как его глаза заблестели в темноте, готовые проливать горькие слезы в сожалении о том, что натворил. Конечно, он согласился, иначе и не могло быть, но помогая подняться и крепко сжимая его руку, Юнги не переставал удивляться одному: почему рана так быстро затянулась? На самом деле, ответ у него был, простой и четкий, только он ни за что не хотел в него поверить. Ведь этого просто не может быть.       — Чимин-и, прости меня, — сказал Юнги не своим голосом, когда они были уже на полпути к дому.       — За что? — глупо улыбнулся Чимин и тут же запнулся о свою же ногу.       Юнги не позволил ему упасть, и у него в груди сердце разошлось по швам.       — За то, что я сделал с тобой.       Все еще улыбаясь, Чимин остановился и посмотрел на него с теплой снисходительностью. Страх все еще боролся с любовью в его душе, он никуда не делся.       — Ладно, — вздохнул он, сжимая руку Юнги. — Просто не делай так больше, а то Эрик тебя застрелит.       И снова слабо улыбнулся. Казалось, что любовь все-таки побеждала. По крайней мере, в эту ночь. По крайней мере, пока он был вусмерть пьян и держал его нежную руку.