Скучающий

***

      Его тяжёлые медленные шаги раздавались эхом в оглушающей тишине чужого карманного измерения — тёмного, одинокого, пустого. Возможно, если бы не ропот демонов в голове, то Джодах точно сошёл бы с ума, находясь здесь совсем один слишком долго.       Он подходит к одной из высоких колонн, что на первый взгляд выглядела старой, разрушенной, затянувшейся необычными красными лианами. Он рассматривает её, словно впервые видит, и снова начинает мерить шагами небольшое пространство.       Вверху, образовывая интересные яркие кольца, что-то светится, но Джодах не обращает на это никакого внимания, рассматривая свои ноги.       Он прикрывает свои глаза, цвета аметиста, начиная что-то еле слышно мычать себе под нос, чтоб хоть немного скрасить эту тишину и голоса демонов, что будто бы шептали ему на ухо всякие издёвки, шутки, подкалывания. Но Ангел Смерти полностью игнорировал их, продолжая не спеша делать круги по пространству, ловко обходя светящиеся кристаллы Скинта на полу.       Было до ужаса скучно слоняться без дела в этом нудном карманном измерении мироходца.       Следить за мультивселенной с демонами было уже не так весело, как раньше; сидеть в белом пространстве на краю вселенной тоже стало надоедать.       В последнее время от его друга Смотрящего — от великого старины Время — не было ни вестей, ни чего-либо ещё; он не просил Джодаха о помощи, вдруг решив дать ему немного отдохнуть от своих обязанностей. Ангел Смерти был, безусловно, польщён такой заботой, но ему не нужен отдых. Однако... Кто он такой, чтобы спорить с хозяином Тюрьмы Времени, по совместительству своим своеобразным коллегой и другом? Верно: просто слабый божок, внезапно решивший сыграть в бога и получивший шанс им стать.       Но Джодах рад. Он ни о чём не жалел. Разве что... О парочке деталей в своём прошлом. Но они уже не так важны сейчас, ведь все воспоминания уже давно забыты им и пылятся где-то в отголосках тёмного, мрачного прошлого. Они остаются за его спиной, вынужденные тонуть в болоте небытия.       Лишь одно воспоминание, лишь один человек — только один смертный — всегда будут бережно храниться в его ледяном, как воздух в Тюрьме Времени, сердце. И эти две незначительно маленькие вещи постоянно заставляют этот лёд таять, таять со стремительной скоростью. И как бы Джодах ни старался, то приятное тепло, засевшее глубоко в душе и голове, никак нельзя было просто забыть, просто проигнорировать, просто потушить этот огонь.       Его бесцельные наматывания кругов всё же имели смысл: он ждал. Ждал своего мироходца. Ждал, когда же тот вспомнит про свой небольшой секрет и наконец придёт сюда, в карманное измерение. Он ждал, безумно долго ждал этого момента. Ждал, когда он наконец сможет вновь посмотреть в чёрные глаза, скрытые тёмными стеклами нелепых очков с яркой голубой оправой; он ждал, когда сможет невзначай коснуться своего маленького невозможного мироходца; он ждал, терпеливо ждал всё это время, когда они вновь смогут встретиться. И это ожидание было слишком муторным. Оно пожирало Джодаха, убивало, заставляло терять ту крупицу надежды, заставляло чувствовать непонятную боль в сердце, ритм которого ускорялся всё больше и больше; ритм ускорялся, а сердце неприятно сжималось от мысли о том, что все его ожидания напрасны.       И всё же. Если отбросить все его страдания по поводу слишком долгого ожидания... Что так греет его душу? Что заставляет его крылья и птичий хвост дёргаться и приятно дрожать? Что вызывает у него тёплую мягкую улыбку на губах? Что заставляет его сердце стучать быстрее, заставляет его почти мгновенно таять?       Воспоминания о том поцелуе.       О мимолётном касании губ ко лбу мироходца, холодному, словно лёд, словно сердце Джодаха.       И всё же Ангел Смерти был слишком увлечён этим мироходцем. Всё же он вызывал у него противоречивые чувства. Всё же он был слишком интересен ему. Он был слишком необычным, слишком невозможным, слишком нереальным. Он был чем-то за гранью возможного, чем-то за гранью реального, нормального, хотя Джодах уже давно был уверен, что пересёк эту грань.       И всё же Ангел Смерти слишком желал вновь увидеть Лололошку.       Он хотел взглянуть в его глаза — холодные, как его белоснежная кожа, чёрные, как пустота, глубокие, как океан, в котором Джодах раз за разом тонул, захлёбываясь в пучине чужой ужасной безэмоциональности.       Он хотел коснуться его, но не мимолётно, не случайно, как обычно, а... по-другому. Он хотел прижать его к себе, согреть, заключить в крепкие объятия и никогда не отпускать. Он хотел гладить его кожу, хотел касаться его мягких кудрявых волос, хотел проводить тыльной стороной ладони по его щеке и снова, снова смотреть в его тьму, забываясь в ней, позволяя поглотить себя целиком.       Джодах любил смотреть в глаза мироходца. Они... напоминали ему о его собственных, в которых он так тщательно скрывал тепло, ласку и нежность к этому человеку.       Джодах... даже завидовал. Завидовал холодной уверенности и решительности. Он восхищался его безразличием и одновременно с этим постоянно подмечал то странное чувство разочарования, появляющееся, когда Лололошка смотрел на него так же, как и на остальных: так же холодно, так же безразлично, так же безэмоционально.       Возможно, Джодах путал безэмоциональность с полным спокойствием, но... Это не было похоже на что-то такое.

И всё же... Он безнадёжен.

      Ангел Смерти наклоняется, рассматривая кристаллы Скинта, раздумывая над тем, что с ними можно будет сделать; они наверняка больше никогда не понадобятся его маленькому мироходцу, учитывая некоторые обстоятельства.       Джодах выпрямляется и медленно подходит к открытым настежь воротам, ведущим в никуда. Долго смотрит на красивый вид, прежде чем с разочарованием и не скрытой ничем печалью вздохнуть от осознания: его нет. Он не придёт. Нет смысла ждать его дальше, как верная собачка.       — Где же ты, мой прекрасный мироходец?.. — тихо спрашивает в пустоту Джодах, получая в ответ лишь тишину и негромкий смех демонов, издевающихся над его безнадежностью.       Ангел Смерти поднимает задумчивый взгляд выше; его руки, ранее сложенные в замок за спиной, расцепляются и прижимаются к бокам. Крылья и хвост нервно дёргаются, а он вновь еле слышно вздыхает, прежде чем наконец несчастное слово эхом вырывается с его губ вместе с больным разочарованием, печалью и отчаянием:       — Malus!

...

***

      Он казался Лололошке знакомым. Его лицо, его фигура, его крылья, его глаза... Казалось, что он помнит его образ, но слишком далёкий силуэт в сознании не позволял ему полностью вспомнить.       Мироходец мог вырвать из этого смутного силуэта лишь несколько деталей: чёрные с переливом в красный огромные крылья, пепельные длинные волосы, смуглая кожа, фиолетовых оттенков одежда, что не особо запомнилась ему, и самое главное — глаза. Горящие во тьме глаза. Блестящие, как два аметиста. Глаза-драгоценные камни. Именно их помнил Лололошка. Только их. Он помнил только его глаза, а дальше — лишь пустота.       Появление этого образа в голове — причём появление это весьма реалистично — было неожиданностью, резкой неожиданностью.       Лололошка до сих пор помнит то фантомное прикосновение чужих губ к своему лбу, и оно, пусть и короткое, пустило волну тепла внутри него, добираясь до самого сердца; до сих пор помнит мурашки, пробежавшие по спине после этого; а дальше — всё. Тьма.       Он резко вскакивает с сырой земли с широко распахнутыми глазами. Испуганный Абди окатил его водой из небольшого прудика, находящегося рядом со свежими посевами растущей пшеницы. Было холодно, но... круто. Лололошка прямо почувствовал прилив сил, когда капли медленно стекали с его мокрых волос по лицу и подбородку.       Такие водные процедуры неплохо взбодрили его в этот знойный день.       Лололошка искренне не понимал, за что извинялся Абди, почему тот убежал и больше не поднимал виноватого расстроенного взгляда, когда они снова пересеклись. Он не понимал, почему бедный парень продолжал падать перед ним на колени, почему постоянно кланялся, почему называл господином. Но, если говорить честно, пока это последнее, что его волновало, ведь то видение не давало ему никакого покоя.       Лололошка думал о нём всё то время, пока пытался высушить свои волосы и одежду.       Он думал, пытался понять, но всё тщетно. И тогда, когда совершенно никого не было рядом с ним, когда Абди был занят своими делами, мироходец настороженно оглянулся по сторонам и наконец тихо произнёс:

— Prunus.

***

      Он казался Лололошке знакомым. Он напоминал статую бога фараона, к которой парень приходил каждый день и почти каждый час, чтобы сесть напротив и задумчиво рассматривать. Он сам не знал, зачем это делал. Он лишь хотел понять, что к чему. Но пока не имеющее никакого смысла и цели часовое сидение на месте перед статуей ничего ему не дало.       Лололошка в недоумении быстро осмотрел незнакомое пространство, поражаясь всему тому, что сейчас происходит, прежде чем перевести растерянный, но внимательный взгляд на прозрачную фигуру знакомого силуэта.       Не этот ли образ появлялся в его голове? Не после ли него в мыслях тут же всплыло слово «prunus»?..

Так непонятно.

Так сложно.

      Лололошка тянет руку, чтобы коснуться его, знакомого образа, но пальцы проходят сквозь, и он испуганно отдёргивает руку, прижимая её к своей груди.       Он отшатнулся, однако человек — а человек ли? — не обратил ни на него, ни на попытку коснуться никакого внимания. Он лишь отошёл к воротам под пристальный взгляд мироходца.       Лололошка не понимал, какой смысл несёт в себе всё это, не понимал, что этот незнакомец делает в этом месте. Ждёт ли он кого-то или просто не имеет смысла заниматься чем-то ещё?..

А его имя всё крутится на языке.

***

      — ...да, я знаю, дружище, — говорит Джодах, а его уста растягиваются в непринуждённой полуулыбке. — Спасибо. Рад был встретиться и немного поговорить с тобой, скрашивая своё одиночество и скуку.       Ангел Смерти кивает, но уже в пустоту, ведь Смотрящего и след простыл; лишь дым остался, и тот вскоре рассеялся. Вместе с чужим уходом лёгкая улыбка тут же исчезает, оставляя лишь тень печали; холодный пар с очередным полным всё того же странного разочарования выдохом вылетает изо рта, в одно мгновение растворяясь в воздухе; уголки губ ползут ещё ниже.       Джодах поднимает голову, смотря в бесконечный потолок бесцветной, нудно белой Тюрьмы Времени, по которой, ведя свои бессмысленные монологи, он прогуливался вместе со стариной Время.       Он усмехается, а в глазах мерцает ещё одна, последняя искра надежды, не погасшая ещё.

— Я скучаю по тебе, маленький мироходец.

***

      ...щёки заливаются пунцового цвета румянцем, когда Лололошка чувствует прикосновения и мягкие поцелуи на своем лице, шее и губах. А перед глазами — чужие, но такие знакомые; фиолетовые, светящиеся и хитро прищуренные, словно в улыбке.       — Ты кажешься мне чем-то родным... — шепчет мироходец, открывая глаза, вновь просыпаясь и от странного приятного сна, и от ощущения фантомного поцелуя не только на лбу, но и на губах.